А.Н. Апухтин. Стихотворения. Песни моей отчизны.


СТАРАЯ ЦЫГАНКА

       Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,
       Чтоб вином отвести себе душу
       И послушать красавицу Грушу,
       Разношерстные всё господа:
       Тут помещик расслабленный, старый,
       Тут усатый полковник, безусый корнет,
       Изучающий нравы поэт
       И чиновников юных две пары.
       Притворяются гости, что весело им,
       И плохое шампанское льется рекою...
      
       Но цыганке одной этот пир нестерпим.
       Она села, к стене прислонясь головою,
       Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах,
       И суровое злое презренье
       Загорается часто в потухших глазах:
       Не по сердцу ей модное пенье...
       "Да, уж песни теперь не услышишь такой,
       От которой захочется плакать самой!
       Да и люди не те: им до прежних далече...
       Вот хоть этот чиновник, - плюгавый такой,
       Что, Наташу обнявши рукой,
       Говорит непристойные речи, -
       Он ведь шагу не ступит для ней... В кошельке
       Вся душа - то у них... Да, не то, что бывало!"
       Так шептала цыганка в бессильной тоске,
       И минувшее сбросив на миг покрывало,
       Перед нею росло - воскресало.
      
       Ночь у яра. Московская знать
       Собралась, как для важного дела,
       Чтобы Маню - так звали ее - услыхать,
       Да и как же в ту ночь она пела!
       "Ты почувствуй", - выводит она, наклонясь,
       А сама между тем замечает,
       Что высокий, осанистый князь
       С нее огненных глаз не спускает.
       Полюбила она с того самого дня
       Первой страстью горячей, невинной,
       Больше братьев родных, "Жарче дня и огня",
       Как певалося в песне старинной.
       Для него бы снесла Она стыд и позор,
       Убежала бы с ним безрассудно,
       Но такой учредили за нею надзор,
       Что и видеться было им трудно.
       Раз заснула она среди слез.
       "Князь приехал!" - кричат ей... Во сне, аль серьезно?
       Двадцать тысяч он в табор привез
       И умчал ее ночью морозной.
       Прожила она с князем пять лет,
       Много счастья узнала, но много и бед...
       Чего больше? спросите - она не ответит,
       Но от горя исчезнул и след,
       Только счастье звездою далекою светит!
       Раз всю ночь она князя ждала,
       Воротился он бледный от гнева, печали:
       В этот день его мать прокляла
       И в опеку имение взяли.
       И теперь часто видит цыганка во сне,
       Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша,
       Что нам думать о завтрашнем дне?
       А теперь хоть минута, да наша!"
       Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем":
       Серебро продала, с жемчугами рассталась,
       В деревянный, заброшенный дом
       Из дворца своего перебралась,
       И под этою кровлею вновь
       Она с бедностью встретилась смело:
       Те же песни и та же любовь...
       А до прочего, что ей за дело?
       Это время сияет цыганке вдали,
       Но другие картины пред ней пролетели.
       Раз - под самый под Троицын день - к ней пришли
       И сказали, что князь, мол, убит на дуэли.
       Не забыть никогда ей ту страшную ночь,
       А пойти туда н'а дом не смела.
       Наконец по утру ей уж стало невмочь:
       Она черное платье надела,
       Робким шагом вошла она в княжеский дом,
       Но как князя голубчика там увидала
       С восковым, неподвижным лицом,
       Так на труп его с воплем упала!
       Зашептали кругом: "Не сошла бы с ума!
       Знать, взаправду цыганка любила..."
       Подошли к ней старуха княгиня сама,
       Образок ей дала... и простила.
       Еще Маня красива была в те года,
       Много к ней молодцев подбивалось, -
       Но прожитою долей горда,
       Она верною князя осталась;
       А как помер сынок ее - славный такой,
       На отца был похож до смешного, -
       Воротилась цыганка в свой табор родной
       И запела для хлеба насущного снова!
       И опять забродила по русской земле,
       Только Марьей Васильевной стала из Мани...
       Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле,
       Побывала в Крыму и Казани;
       В Курске - помнится - раз, в Коренной,
       Губернаторше голос ее полюбился,
       Обласкала она ее пуще родной,
       И потом ей весь город дивился.
       Но теперь уж давно праздной тенью она
       Доживает свой век и поет только в хоре...
      
       А могла бы пропеть и одна
       Про ушедшие вдаль времена,
       Про бродячее старое горе,
       Про веселое с милым житье
       Да про жгучие слезы разлуки...
       Замечталась цыганка...
       Ее забытье
       Прерывают нахальные звуки,
       Груша, как - то весь стан изогнув,
       Подражая кокотке развязной,
       Шансонетку поет. "Ньюф, ньюф, ньюф..." -
       Раздается припев безобразный.
       "Ньюф, ньюф, ньюф, - шепчет старая вслед, -
       Что такое? Слова не людские,
       В них ни смысла, ни совести нет...
       Сгинет табор под песни такие!"
       Так обидно ей горько, хоть, - плач!
      
       Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,
       Спит, поет изучающий нравы,
       Пьет довольный собою усач,
       Расходился чиновник плюгавый:
       Он чужую фуражку одел набекрень
       И плясать бы готов, да стыдится,
      
       Неприветливый, пасмурный день
       В разноцветные стекла глядится.
      
       (Конец 1860-х годов)