Бегу от вас, петропольские стены,
Сокроюсь в мрак лесов, в пещеры отдаленны,
Куда бы не достиг коварства дикий взор
Или судей, писцов и сыщиков собор.
Куда бы ни хвастун, ни лжец не приближался,
Где б слух ни ябедой, ни лестью не терзался.
Бегу!.. Я вольности обрел златую нить.
Пусть здесь живет Дамон, - он здесь умеет жить.
За деньги счастия нередким став примером,
Он из-за стойки в год возникнул кавалером.
Пусть Клит живет, его коммерчески дела
Французов более нам причинили зла.
Иль Граблев, коего бесчинства всем знакомы,
Ивана Каина могли б умножить томы.
Иль добестный одной дебелостью Нарцисс
Пускай меняет здесь сиятельных Лаис.
Пусть к пагубе людей с друзьями записными
Понт счастье пригвоздил за картами своими.
Пусть Грей, любя одни российские рублии,
Катоном рядится отеческой земли
И с четками в руках твердит: "Чтоб жить безбедно,
Таким л'юдям житье в продажной стороне.
Но мне здесь жить? К чему? И что здесь делать
мне?
Могу ль обманывать? Могу ли притворяться?
Нет! Чтоб возвыситься - постыдно пресмыкаться!
Свободен мыслию, хоть скованной судьбой,
Не променяюсь я за выгоды душой.
Не захочу, на крест иль чин имея виды,
Смывать забвением вельможные обиды
Иль продавать назло и вкусу, и ушам
Тому, кто боле даст, стиховный фимиам!
Служить любовникам не ведаю искусства
И знатных услаждать изношенные чувства;
Я продаю товар, каков он есть, лицом:
Осла ослом зову, Бибриса - подлецом.
За то гоним, презрен, забыт в несчастной доле,
Богат лишь бедностью, скитаюсь в Петрополе.
"Скажи, к чему теперь, - я слышу, говорят, -
Слинявшей мудрости цинический наряд?
Сей добродетели Обуховской больницы
Давно в помине нет у жителей столицы.
Высокомерие здесь - титул богачам,
А гибкость, рабство, лесть приличны беднякам.
Сим только способом бессребренны поэты
Исправить могут зло их мачехи-планеты".
Так! В наш железный век Фортуна-чародей
Творит директоров из глупых писарей.
Злорада, например, на смех, на диво свету
С запяток в пышную перенесла карету
И, золотым шитьем сменивши галуны,
Ввела и в честь, и в знать умильностью жены.
Теперь он, пагубным гордясь законов знаньем,
Упитан грабленным соседей достояньем,
С сверкающих колес стихиею своей
Из милости грязнит достойнейших людей.
Меж тем как Персий наш пешком повсюду рыщет
И обонянием чужих обедов ищет;
И, рад или не рад, нуждою приведом,
По дыму трубному спешит из дому в дом.
Конечно, росский Тит, в наградах справедливый,
Вплетая в лавр побед дельфийские оливы,
Гордыню разгромив, в Европе бедных муз
Рукою благости освободил от уз.
Меч превращается в Эрмиев жезл крылатый.
Наш Август царствует, - но где же Меценаты?
Опорой слабого кто обречется быть?
Притом возможно ли дорогу проложить
Сквозь тысячи певцов, искателей голодных,
Стихосплетателей похвал простонародных,
На коих без заслуг струится дождь щедрот:
Шмели у пчел всегда их расчищают сот.
На коих без заслуг струится дождь щедрот:
Шмели у пчёл всегда их расхищают сот.
Престанем же наград лелеять ожиданье, -
Без покровителей что значит дарованье?
Ужель не видим мы Боянов наших дней,
Влачащих жизнь свою без денег, без друзей,
Весной без обуви, а в зиму без шинели,
Бледнее схимников в конце страстной недели,
И получающих в награду всех трудов
Насмешки, куплены ценою их стихов,
На коих потеяв здоровье и именье,
Лишь в смерти зрят себе от бедности спасенье?
Иль, за долги в тюрьме простершись на досках,
Без хлеба в жизни сей, бессмертья ждут в веках.
На авторов давно прошла у знатных мода,
И лучший здесь поэт, честь века и народа,
Вовек не будет чтим с шутами наравне.
"Ступай в подьячие, там счастье"- шепчут мне.
Неужели должен я, наскучив Апполоном,
Как прежде рифмами, - теперь играть законом
И локтем обметать чернильные столы?
Как? Что и я, сменив корысть на похвалы,
В детале крючкотворств бессмысленных блуждая
И звоном золота невинность заглушая,
Для сильных стал весы Фемиды уклонять,
По правде белое - по форме черным звать?
И в справках вековых в сношениях напрасных
Бесстыдно волочить просителей несчастных?
Скорей, чем эта мысль мне в голову придет,
В июне месяце Неву покроет лёд.
Скорей луна светить в подлунную престанет,
Вралев писать стихи, злословить Клит устанет,
И Трусова скорей увидят храбрецом,
Чем я решусь сидеть в палатах за столом.
Почто же медлить здесь? Оставим град развратный,
Не добродетелью, лишь зданиями знатный,
Где дерзостный порок деяний всех вождём,
Заслуги с счастием нейдут одним путем,
Коварство кроется в куреньях тонкой лести,
Где должно почести купить ценою чести,
Где под личиною закона изувер
В почтеньи истину скрывая тьмой химер,
Где гнусные ханжи и набожны прелесты
Ниноны дух таят под покрывалом Весты,
Где роскоши одной не прегражден успех,
Науки ж, знание в презрении у всех
И где к их пагубе взнесли чело строптиво
Искусства: красть умно и угнетать учтиво,
Где безаконно всё - и мне велят молчать!
Но можно ли с душой холодной ободрять
Столичных жителей испорченные нравы?
И кто двулику им, пусть указуя правый,
Не изольет свой гнев в бесхитростных стихах?
Нет! Чтоб сатирою вливать в порочных страх,
Не нужно кротких муз ждать вдохновенья с неба, -
Гнев справедливости конечно стоит Феба.
"Потише, - вопиют, - вотще и остроты,
И град блестящих слов пред ними сыплешь ты.
Взойди на кафедру, шуми с професорами
И стены усыпляй моральными речами.
Там - худо ль, хорошо ль - все можно говорить".
Так, мня грехи свои насмешками прикрыть,
Смеются многие над правдою и мною,
И, с ложным мужеством над ранней сединою,
Чтоб в бога веровать ждут лихорадки в дом,
Но бледны, трепетны, внимая дальний гром,
Скучают небесам безверными мольбами.
А в ясны дни, смеясь над бедными людями,
"Терпите, - думают, - лишь было б нам легко:
Далеко до царя, до бога высоко!"
Но я уверен быв, что для самой Фортуны
Хоть дремлят, но не спят каратели-перуны,
От развращения спешу себя спасти.
Роскошный Вавилон, в последнее: прости!
