В горах Киммерии в чертог его над входом
Скала угрюмая сложилась мрачным сводом,
Где, мхом увенчанных пещер во глубине,
Беспечный дремлет сон в пустынной тишине;
И от создания огнисты Феба очи
Не позлащали стен сего владенья ночи;
Лишь с влажным сумраком сомнительный рассвет
В туманах бледное мерцание лиет.
Там петел никогда не пробуждал денницы,
И никогда лай псов и голос вещей птицы,
На Капитолия возникнувший стенах,
Не разливали там смятение и страх;
Ни коней ржание, ни вой волков от века,
Ни бранный звук трубы, ни песни человека,
Ни мимолетный ветр, свистя в ущельях скал,
Немой пустыни сей покоя не смущал.
Повсюду мертвенность; из урны молчаливой
Едва-едва журчит забвенья ток ленивый,
Скользя меж раковин по илистому дну,
Под шепот струй своих склоняется ко сну.
И маки пышные, раскинувшись грядою,
С прибрежной, сонною лобзаются волною;
Их собирает ночь и в воздух льет росой
Отрадный сок дремот, Зевеса дар благой;
Порога не хранят бессменных стражей взоры,
Не поражают слух гремящие затворы,
Но там, в тиши палат, безвестных для небес,
Под древним пологом, в тени двойных завес,
На ложе, роскошью изобретенном, лежа
И томну лень свою в зыбях пуховых нежа,
Сна молчаливый бог под маковым венцом
Век наслаждается ненарушимым сном.
Осуществленные мечтой воображенья,
Порхают вкруг него крылаты сновиденья,
И грез, как падший лист, бесчисленны рои,
Как Ливии пески, как Тибровы струи.
