А. Блок. Стихотворения. Том 3.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

       Отец лежит в "Алее роз",
       Улица в Варшаве.
       Уже с усталостью не споря,
       А сына поезд мчит в мороз
       От берегов родного моря...
       Жандармы, рельсы, фонари,
       Жаргон и пейсы вековые, -
       И вот - в лучах больной зари
       Задворки польские России...
       Здесь всё, что было, всё, что есть,
       Надуто мстительной химерой;
       Коперник сам лелеет месть,
       Склоняясь над пустою сферой...
       "Месть! Месть!" - в холодном чугуне
       Звенит, как эхо, над Варшавой:
       То Пан-Мороз на злом коне
       Бряцает шпорою кровавой...
       Вот оттепель: блеснет живей
       Край неба желтизной ленивой,
       И очи панн чертя'т смелей
       Свой круг ласкательный и льстивый...
       Но всё, что в небе, на земле,
       По-прежнему полно печалью...
       Лишь рельс в Европу в мокрой мгле
       Поблескивает честной сталью.
      
       Вокзал заплеванный; дома,
       Коварно преданные вьюгам;
       Мост через Вислу - как тюрьма;
       Отец, сраженный злым недугом, -
       Всё внове баловню судеб;
       Ему и в этом мире скудном
       Мечтается о чем-то чудном;
       Он хочет в камне видеть хлеб,
       Бессмертья знак - на смертном ложе,
       За тусклым светом фонаря
       Ему мерещится заря
       Твоя, забывший Польшу, боже! -
       Что' здесь он с юностью своей?
       О чем у ветра жадно просит? -
       Забытый лист осенних дней
       Да пыль сухую ветер носит!
       А ночь идет, ведя мороз,
       Усталость, сонные желанья...
       Как улиц гадостны названья!
       Вот, наконец, "Аллея Роз"!.. -
       Неповторимая минута:
       Больница в сон погружена, -
       Но в раме светлого окна
       Стоит, оборотясь к кому-то,
       Отец... и сын, едва дыша,
       Глядит, глазам не доверяя...
       Как будто в смутном сне душа
       Его застыла молодая,
       И злую мысль не отогнать:
       "Он жив еще!.. В чужой Варшаве
       С ним разговаривать о праве,
       Юристов с ним критиковать!.."
       Но всё - одной минуты дело:
       Сын быстро ищет ворота
       (Уже больница заперта),
       Он за звонок берется смело
       И входит... Лестница скрипит...
       Усталый, грязный от дороги
       Он по ступенькам вверх бежит
       Без жалости и без тревоги...
       Свеча мелькает... Господин
       Загородил ему дорогу
       И, всматриваясь, молвит строго:
       "Вы - сын профессора?" - "Да, сын..."
       Тогда (уже с любезной миной):
       "Прошу вас. В пять он умер. Там..."
      
       Отец в гробу был сух и прям.
       Был нос прямой - а стал орлиный.
       Был жалок этот смятый одр,
       И в комнате, чужой и тесной,
       Мертвец, собравшийся на смотр,
       Спокойный, желтый, бессловесный...
       "Он славно отдохнет теперь" -
       Подумал сын, спокойным взглядом
       Смотря в отво'ренную дверь...
       (С ним кто-то неотлучно рядом
       Глядел туда, где пламя свеч,
       Под веяньем неосторожным
       Склоняясь, озарит тревожно
       Лик желтый, туфли, узость плеч, -
       И, выпрямляясь, слабо чертит
       Другие тени на стене...
       А ночь стоит, стоит в окне...)
       И мыслит сын: "Где ж праздник Смерти?
       Отцовский лик так странно тих...
       Где язвы дум, морщины муки,
       Страстей, отчаянья и скуки?
       Иль смерть смела бесследно их?" -
       Но все утомлены. Покойник
       Сегодня может спать один.
       Ушли родные. Только сын
       Склонен над трупом... Как разбойник,
       Он хочет осторожно снять
       Кольцо с руки оцепенелой...
       (Неопытному трудно смело
       У мертвых пальцы разгибать).
       И только преклонив колени
       Над самой грудью мертвеца,
       Увидел он, какие тени
       Легли вдоль этого лица...
       Когда же с непокорных пальцев
       Кольцо скользнуло в жесткий гроб,
       Сын окрестил отцовский лоб,
       Прочтя на нем печать скитальцев,
       Гонимых по' миру судьбой...
       Поправил руки, образ, свечи,
       Взглянул на вскинутые плечи
       И вышел, молвив: "Бог с тобой".
      
       Да, сын любил тогда отца
       Впервой - и, может быть, в последний,
       Сквозь скуку панихид, обедней,
       Сквозь пошлость жизни без конца...
       Отец лежал не очень строго:
       Торчал измятый клок волос;
       Всё шире с тайною тревогой
       Вскрывался глаз, сгибался нос;
       Улыбка жалкая кривила
       Неплотно сжатые уста...
       Но разложенье - красота
       Неизъяснимо победила...
       Казалось, в этой красоте
       Забыл он долгие обиды
       И улыбался суете
       Чужой военной панихиды...
       А чернь старалась, как могла:
       Над гробом говорили речи;
       Цветками дама убрала
       Его приподнятые плечи;
       Потом на ребра гроба лег
       Свинец полоскою бесспорной
       (Чтоб он, воскреснув, встать не мог).
       Потом, с печалью непритворной,
       От паперти казенной прочь
       Тащили гроб, давя друг друга...
       Бесснежная визжала вьюга.
       Злой день сменяла злая ночь.
      
       По незнакомым площадям
       Из города в пустое поле
       Все шли за гробом по пятам...
       Кладби'ще называлось: "Воля".
       Да! Песнь о воле слышим мы,
       Когда могильщик бьет лопатой
       По глыбам глины желтоватой;
       Когда откроют дверь тюрьмы;
       Когда мы изменяем женам,
       А жены - нам; когда, узнав
       О поруганьи чьих-то прав,
       Грозим министрам и законам
       Из запертых на ключ квартир;
       Когда проценты с капитала
       Освободят от идеала;
       Когда... - На кладбище был мир.
       И впрямь пахнуло чем-то вольным:
       Кончалась скука похорон,
       Здесь радостный галдеж ворон
       Сливался с гулом колокольным...
       Как пусты ни были сердца,
       Все знали: эта жизнь - сгорела...
       И даже солнце поглядело
       В могилу бедную отца.
      
       Глядел и сын, найти пытаясь
       Хоть в желтой яме что-нибудь...
       Но всё мелькало, расплываясь,
       Слепя глаза, стесняя грудь...
       Три дня - как три тяжелых года!
       Он чувствовал, как стынет кровь...
       Людская пошлость? Иль - погода?
       Или - сыновняя любовь? -
       Отец от первых лет сознанья
       В душе ребенка оставлял
       Тяжелые воспоминанья -
       Отца он никогда не знал.
       Они встречались лишь случайно,
       Живя в различных городах,
       Столь чуждые во всех путях
       (Быть может, кроме самых тайных).
       Отец ходил к нему, как гость,
       Согбенный, с красными кругами
       Вкруг глаз. За вялыми словами
       Нередко шевелилась злость...
       Внушал тоску и мысли злые
       Его циничный, тяжкий ум,
       Грязня туман сыновних дум.
       (А думы глупые, младые...)
       И только добрый льстивый взор,
       Бывало упадал украдкой
       На сына, странною загадкой
       Врываясь в нудный разговор...
       Сын помнит: в детской, на диване
       Сидит отец, куря и злясь;
       А он, безумно расшалясь,
       Верти'тся пред отцом в тумане...
       Вдруг (злое, глупое дитя!) -
       Как будто бес его толкает,
       И он стремглав отцу вонзает
       Булавку около локтя...
       Растерян, побледнев от боли,
       Тот дико вскрикнул...
       Этот крик
       С внезапной яркостью возник
       Здесь, над могилою, на "Воле", -
       И сын очнулся... Вьюги свист;
       Толпа; могильщик холм ровняет;
       Шуршит и бьется бурый лист...
       И женщина навзрыд рыдает
       Неудержимо и светло...
       Никто с ней не знаком. Чело
       Покрыто траурной фатою.
       Что' там? Небесной красотою
       Оно сияет? Или - там
       Лицо старухи некрасивой,
       И слезы катятся лениво
       По провалившимся щекам?
       И не она ль тогда в больнице
       Гроб вместе с сыном стерегла?..
       Вот, не открыв лица, ушла...
       Чужой народ кругом толпится...
       И жаль отца, безмерно жаль:
       Он тоже получил от детства
       Флобера странное наследство -
       Education sentimentale.
      
      
r Чувствительное воспитание (франц.). "Education
       sentimentale" - заглавие романа Г. Флобера. - Ред. r


      
       От панихид и от обедней
       Избавлен сын; но в отчий дом
       Идет он. Мы туда пойдем
       За ним и бросим взгляд последний
       На жизнь отца (чтобы уста
       Поэтов не хвалили мира!).
       Сын входит. Пасмурна, пуста
       Сырая, темная квартира...
       Привыкли чудаком считать
       Отца - на то имели право:
       На всем покоилась печать
       Его тоскующего нрава;
       Он был профессор и декан;
       Имел ученые заслуги;
       Ходил в дешевый ресторан
       Поесть - и не держал прислуги;
       По улице бежал бочком
       Поспешно, точно пес голодный,
       В шубенке никуда не годной
       С потрепанным воротником;
       И видели его сидевшим
       На груде почернелых шпал;
       Здесь он нередко отдыхал,
       Вперяясь взглядом опустевшим
       В прошедшее... Он "свел на нет"
       Всё, что мы в жизни ценим строго:
       Не освежалась много лет
       Его убогая берлога;
       На мебели, на грудах книг
       Пыль стлалась серыми слоями;
       Здесь в шубе он сидеть привык
       И печку не топил годами;
       Он всё берег и в кучу нес:
       Бумажки, лоскутки материй,
       Листочки, корки хлеба, перья,
       Коробки из-под папирос,
       Белья нестиранного груду,
       Портреты, письма дам, родных
       И даже то, о чем в своих
       Стихах рассказывать не буду...
       И наконец - убогий свет
       Варшавский падал на киоты
       И на повестки и отчеты
       "Духовно-нравственных бесед"...
       Так, с жизнью счет сводя печальный,
       Презревши молодости пыл,
       Сей Фауст, когда-то радикальный,
       "Правел", слабел... и всё забыл;
       Ведь жизнь уже не жгла - чадила,
       И однозвучны стали в ней
       Слова: "свобода" и "еврей"...
       Лишь музыка - одна будила
       Отяжелевшую мечту:
       Брюзжащие смолкали речи;
       Хлам превращался в красоту;
       Прямились сгорбленные плечи;
       С нежданной силой пел рояль,
       Будя неслыханные звуки:
       Проклятия страстей и скуки,
       Стыд, горе, светлую печаль...
       И наконец - чахотку злую
       Своею волей нажил он,
       И слег в лечебницу плохую
       Сей современный Гарпагон...
      
       Так жил отец: скупцом, забытым
       Людьми, и богом, и собой,
       Иль псом бездомным и забитым
       В жестокой давке городской.
       А сам... Он знал иных мгновений
       Незабываемую власть!
       Недаром в скуку, смрад и страсть
       Его души - какой-то гений
       Печальный залетал порой;
       И Шумана будили звуки
       Его озлобленные руки,
       Он ведал холод за спиной...
       И, может быть, в преданьях темных
       Его слепой души, впотьмах -
       Хранилась память глаз огромных
       И крыл, изломанных в горах...
       В ком смутно брезжит память эта,
       Тот странен и с людьми не схож:
       Всю жизнь его - уже поэта
       Священная объемлет дрожь,
       Бывает глух, и слеп, и нем он,
       В нем почивает некий бог,
       Его опустошает Демон,
       Над коим Врубель изнемог...
       Его прозрения глубоки,
       Но их глушит ночная тьма,
       И в снах холодных и жестоких
       Он видит "Горе от ума".
      
       Страна - под бременем обид,
       Под игом наглого насилья -
       Как ангел, опускает крылья,
       Как женщина, теряет стыд.
       Безмолвствует народный гений,
       И голоса не подает,
       Не в силах сбросить ига лени,
       В полях затерянный народ.
       И лишь о сыне, ренегате,
       Всю ночь безумно плачет мать,
       Да шлет отец врагу проклятье
       (Ведь старым нечего терять!..).
       А сын - он изменил отчизне!
       Он жадно пьет с врагом вино,
       И ветер ломится в окно,
       Взывая к совести и к жизни...
      
       Не также ль и тебя, Варшава,
       Столица гордых поляко'в,
       Дремать принудила орава
       Военных русских пошляков?
       Жизнь глухо кроется в подпольи,
       Молчат магнатские дворцы...
       Лишь Пан-Мороз во все концы
       Свирепо рыщет на раздольи!
       Неистово взлетит над вами
       Его седая голова,
       Иль откидные рукава
       Взметутся бурей над домами,
       Иль конь заржет - и звоном струн
       Ответит телеграфный провод,
       Иль вздернет Пан взбешённый повод,
       И четко повторит чугун
       Удары мерзлого копыта
       По опустелой мостовой...
       И вновь, поникнув головой,
       Безмолвен Пан, тоской убитый...
       И, странствуя на злом коне,
       Бряцает шпорою кровавой...
       Месть! Месть! - Так эхо над Варшавой
       Звенит в холодном чугуне!
      
       Еще светлы кафэ и бары,
       Торгует телом "Новый свет",
       Кишат бесстыдные троттуары,
       Но в переулках - жизни нет,
       Там тьма и вьюги завыванье...
       Вот небо сжалилось - и снег
       Глушит трескучей жизни бег,
       Несет свое очарованье...
       Он вьется, стелется, шуршит,
       Он - тихий, вечный и старинный...
       Герой мой милый и невинный,
       Он и тебя запорошит,
       Пока бесцельно и тоскливо,
       Едва похоронив отца,
       Ты бродишь, бродишь без конца
       В толпе больной и похотливой...
       Уже ни чувств, ни мыслей нет,
       В пустых зеницах нет сиянья,
       Как будто сердце от скитанья
       Состарилось на десять лет...
       Вот робкий свет фонарь роняет...
       Как женщина, из-за угла
       Вот кто-то льстиво подползает...
       Вот - подольстилась, подползла,
       И сердце торопливо сжала
       Невыразимая тоска,
       Как бы тяжелая рука
       К земле пригнула и прижала...
       И он уж не один идет,
       А точно с кем-то новым вместе...
       Вот быстро по'д гору ведет
       Его "Крако'вское предместье";
       Вот Висла - снежной бури ад...
       Ища защиты за домами,
       Стуча от холода зубами,
       Он повернул опять назад...
       Опять над сферою Коперник
       Под снегом в думу погружен...
       (А рядом - друг или соперник -
       Идет тоска...) Направо он
       Поворотил - немного в гору...
       На миг скользнул ослепший взор
       По православному собору.
       (Какой-то очень важный вор,
       Его построив, не достроил...)
       Герой мой быстро шаг удвоил,
       Но скоро изнемог опять -
       Он начинал уже дрожать
       Непобедимой мелкой дрожью
       (В ней всё мучительно сплелось:
       Тоска, усталость и мороз...)
       Уже часы по бездорожью
       По снежному скитался он
       Без сна, без отдыха, без цели...
       Стихает злобный визг метели,
       И на Варшаву сходит сон...
       Куда ж еще идти? Нет мочи
       Бродить по городу всю ночь. -
       Теперь уж некому помочь!
       Теперь он - в самом сердце ночи!
       О, черен взор твой, ночи тьма,
       И сердце каменное глухо,
       Без сожаленья и без слуха,
       Как те ослепшие дома!..
       Лишь снег порхает - вечный, белый,
       Зимой - он площадь оснежит,
       И мертвое засыплет тело,
       Весной - ручьями побежит...
       Но в мыслях моего героя
       Уже почти несвязный бред...
       Идет... (По снегу вьется след
       Один, но их, как было, двое...)
       В ушах - какой-то смутный звон...
       Вдруг - бесконечная ограда
       Саксонского, должно быть, сада...
       К ней тихо прислонился он.
      
       Когда ты загнан и забит
       Людьми, заботой, иль тоскою;
       Когда под гробовой доскою
       Всё, что тебя пленяло, спит;
       Когда по городской пустыне,
       Отчаявшийся и больной,
       Ты возвращаешься домой,
       И тяжелит ресницы иней,
       Тогда - остановись на миг
       Послушать тишину ночную:
       Постигнешь слухом жизнь иную,
       Которой днем ты не постиг;
       По-новому окинешь взглядом
       Даль снежных улиц, дым костра,
       Ночь, тихо ждущую утра
       Над белым запушённым садом,
       И небо - книгу между книг;
       Найдешь в душе опустошенной
       Вновь образ матери склоненный,
       И в этот несравненный миг -
       Узоры на стекле фонарном,
       Мороз, оледенивший кровь,
       Твоя холодная любовь -
       Всё вспыхнет в сердце благодарном,
       Ты всё благословишь тогда,
       Поняв, что жизнь - безмерно боле,
       Чем quantum satis Бранда воли,
      
r "В полную меру" (лат.) - лозунг Бранда,
       героя одноименной драмы Г. Ибсена. - Ред. r


      
       А мир - прекрасен, как всегда.
       ................