Огромная уборная Фаины освещена ярко и убрана роскошно и
нелепо: загромождена мебелью, саженными венками и пестрыми
букетами. В разных местах сидят ожидающие Фаину писатели,
художники, музыканты и поэты. Зеркала удваивают их,
подчеркивая их сходство друг с другом.
Писатель
Господа! В ожидании прекрасной хозяйки, предлагаю вам
устроить устное словопрение о качествах ее - явных и
скрытых!
Все (хихикают, один мерзее другого)
Охотно! Извольте! Вот и прекрасно!
Писатель (становится среди уборной в позу)
Внимание! Я начинаю! - Наподобие древнего певца,
прославлявшего, согласно обычаю, красоту и славу мира
сего... Но, господа: древнему певцу прежде всего надлежало
воздать хвалу своему повелителю, пред лицом которого он имел
честь прославлять красоту. В наш просвещенный век, господа,
уже не существует повелителей... (Многозначительно
улыбается; общее одобрение; белобрысый юноша аплодирует,
кричит и брыжжет слюнями.) Тем не менее, я вижу среди
нас нашего маститого Ивана Ивановича... Предлагаю вам,
господа, почтить высокоуважаемого Ивана Ивановича безмолвным
вставанием, ибо аплодисменты здесь неуместны.
Все встают и кланяются. Белобрысый юноша перегибается
вдвое.
Знаменитый писатель
Я тронут. Право, это некстати, господа! Здесь, - в храме
красоты и прогресса, мы все равны. Вы застигли меня
врасплох, я извиняюсь за неудачный экспромпт. Там, за
стенами этой уборной - шумное пиршество культуры. Если там,
где гудит радостная толпа, приветствуя завоевания
человеческого духа, - нет более рангов, как справедливо
заметил мой младший коллега, - то тем более здесь, в уборной
самой красоты, мы все равны... Итак, господа... да
здравствует красота!
Все (ревут)
Да здравствует красота! Да здравствует Иван Иванович!
Пьяненький журналист затягивает "со святыми упокой", но
его усовещивают. - Белобрысый юноша быстро пишет в книжке.
Юноша
Завтра - в "Луч Истины"! Послезавтра - все перепечатают!
Писатель
Воздав должное гению нашего маститого Ивана Ивановича, я
начинаю восхвалять красоту... За неимением лиры, беру сей
стул! За отсутствием котурнов, встаю на табурет...
Репортер
Он всегда отличался остроумием...
Другой писатель
Вот и заврался, голубчик! Котурнов-то тогда и не носили!
Писатель
Ну, вот, не все ли равно... Помешал... свинья... испортил
настроение... (Ворча, слезает с табурета.)
Все
Продолжайте! Продолжайте! Только что стало весело.
Знаменитый писатель
Я повторяю, господа: все мы равны. Оставим личные счеты.
Здесь не к чему делать исторические справки, это могло бы
составить предмет особого доклада. Кто желает нарушать наше
веселье, пусть удалится отсюда...
Человек в очках
Господа, мы говорили здесь о Фаине. А знает ли хоть
кто-нибудь из нас серьезно, кто такая Фаина?
Писатель
Только уж, ради бога, не серьезно... Вы всех уморите... Он
имеет обыкновение говорить не менее двух часов подряд...
Другой писатель
Не любо - не слушай...
Знаменитый писатель
Позвольте-с. Здесь говорят все, без различия направлений.
Пусть и символисты выскажутся по интересующему нас вопросу.
Человек в очках
Когда я смотрю на Фаину, мне часто приходит в голову: почему
это сюда допускаются только писатели, художники, артисты, -
а не допускаются простые смертные...
Писатель
Вон куда он метит! Это, значит, обличительная речь!
Другой писатель
Оставьте его. Ведь он, в конце концов, сам себя высечет...
Человек в очках
Может быть, мои слова будут не всем приятны. Право, господа,
все мы ужасно односторонни и не видим лица самой жизни. Мы
слишком много пишем, говорим, спорим...
Писатель
Так вы бы и не спорили...
Другой писатель
И не писали...
Третий писатель
Я говорил, что он сам себя высечет!
Человек в очках
Мне хотелось бы все-таки договорить. - Вам не понять
Фаину...
Писатель
Где уж нам...
Человек в очках
Она принесла нам часть народной души. За это мы должны
поклониться ей в ноги, а не смеяться. Мы, писатели, живем
интеллигентской жизнью, а Россия, неизменная в самом
существе своем, смеется нам в лицо. Эти миллионы окутаны
ночью; еще молчат их дремлющие силы, но они уже презирают и
ненавидят нас. Они придут и, знаю, принесут неведомые нам
строительные начала. Останется ли тогда какой-нибудь след от
нас? Не знаю. В моей душе разверзается пропасть, когда я
слушаю песни Фаины. Эти песни, точно костры, - дотла
выжигают пустынную, дряблую, интеллигентскую душу. Слушая ее
голос, я чувствую, как слаб и ничтожен мой голос. Может
быть, уже пришли люди с новой душой, и прячутся где-нибудь
среди нас, неприметно. Они ждут только знака. Они смотрят
прямо в лицо Фаине, когда она поет Песню Судьбы. Вы не
слушайте слов этой песни, вы слушайте только голос: он поет
о нашей усталости и о новых людях, которые сменят нас. Это -
вольная русская песня, господа. Сама даль, зовущая,
незнакомая нам. Это - синие туманы, красные зори, бескрайные
степи. И что - слова ее песни? Может быть, она поет другие
слова, ведь это мы только слышим...
Писатель
Ишь, какой символ загнул.
Другой писатель
И вовсе это не символ, а плохая аллегория. Наш почтенный
коллега не принадлежит к видным представителям символизма...
Знаменитый писатель
Недурно. Интересно. Хотя немного отвлеченно и туманно.
Впрочем, я обратил бы этот упрек ко всей новой школе.
Побольше бы красок, сочности, жизни...
Человек в очках
Ведь я и говорил о недостатке жизни...
Писатель
Довольно, довольно!
Человек в очках (скромно садится в угол)
Я кончил. Извиняюсь, что долго утруждал внимание.
Другой писатель
Противный ломака. А он таки сделает карьеру.
Художник
Господа, я занимаю место выбывшего из строя оратора. К чему
мне лира и котурны, символы и настроения? Я - только
художник. Итак, я буду иметь удовольствие рассказать вам,
как и при каких обстоятельствах мне привелось...
Лакей (в дверях)
Госпожа Фаина не очень здорова и просит не тревожить ее
сегодня.
Общий галдеж
Ну, вот еще! - Не в первый раз! - Я не уйду! - Не прогонит
же она!
Знаменитый писатель
Скучно, господа, о, как скучно. Все вы ссоритесь по
пустякам... Я ухожу. (Надевает калоши и шляпу, уходит.
Все некоторое время молчат.)
Писатель
А он знает, когда уйти.
Другой писатель
Не прогадает. Не уйти ли и нам? Говорят, великие писатели
знают все, что будет, надолго вперед.
Писатель
Да ну, сиди. То - великие, а мы - невеликие. Прогонит, - так
и ладно, а не прогонит, - так он же и останется в дураках.
Однако все волнуются. Один молчаливый поклонник, который
все время вертел в руках коробку пудры с туалета Фаины,
роняет ее. Пудра поднимается облаком. Все хохочут, стараясь
скрыть испуг.
Поэт
Она и так не в духе. Что же нам делать? Разве подобрать,
господа?
Писатель
Подбирайте сами.
Поэт разыскивает щетку и начинает мести.
Другой писатель
Он выметает сор из храма...
Художник зарисовывает прилежно метущего поэта в альбом.
Музыканты мурлыкают что-то, обнявшись. Все стараются принять
непринужденные позы. Открывается дверь, и порывисто входит
Фаина. Между бровями у нее - гневная складка. Она
останавливается среди комнаты, швырнув в угол бич. Все
вскакивают.
Фаина
Что это за люди? Я велела не принимать.
Писатель (подобострастно)
Писатели, художники, поэты осмеливаются тревожить вас...
Фаина (гневно)
Писатели? Художники? Поэты? - Вон!
Писатель
Но, лучезарная...
Фаина (топает ногой)
Вон.
Вся компания, согнув спины, неловко выползает в дверь.
Фаина
Старуха! Туши огни.
Она садится в кресло перед большим зеркалом. Сбоку, из
маленькой двери, выходит старая старуха и тушит огни,
оставляя только один - над зеркалом.
Старуха
Хаить будут тебя, дитятко, хаить будут...
Фаина
А, ну их! Пусть хают. Очень надо. - Ох, устала я, старуха...
Так устала... Не глядеть бы глазам моим... Расчесывай
волосы. Рассказывай сказки.
Старуха (расчесывая темные волосы Фаины, рассказывает
привычно дребезжащую сказку)
"Как с далекого синего моря выплывала белая лебедка с
девичьим ликом. Выплывала она из терема по вечерней заре, в
кудри черные жемчуга впутаны, крылья белые, как пожар,
горят"...
Фаина
Дальше. Про лебедь я знаю.
Старуха
"Как из дальней пристани выбегали корабли, тридцать три
острогрудых корабля. Как на первом корабле - добрый молодец,
и стоит он под ветрилом шахматным"...
Фаина
Под шахматным ветрилом? Вот это я люблю.
Старуха
"На черных кудрях - шапочка заморская, а на статных плечах -
кафтан расписной. Щеки румяные, а губы - что малина"...
Фаина
Ну, кончай скорее.
Старуха
"Как завидел добрый молодец лебедь белую, загорелся весь.
Говорит он белой лебеди: а и станешь ли, лебедь белая,
молодой женой добру молодцу? Как сказалось, так и
сделалось"...
Фаина (разочарованно)
Так и сделалось?
Старуха
"... Так и сделалось. Обернулась лебедь белая - чудной
девицей - раскрасавицей, ни дать ни взять - Фаина
прекрасная. А и взял он ее за белы руки"...
Фаина
Ах...
Старуха
"... И увез он ее за море, и поставил ей терем среди бела
вишенья, и постлал ей перину пуховую"...
Фаина
Молчи, старуха. Не знаешь новых сказок, так молчи.
Фаина опускается в кресле и бледнеет. Лицо у нее теперь
простое, почти - детское: лицо прекрасной женщины, которая
устала и не хочет нравиться.
Тихо, никем не замеченный, входит Герман с кровавой полосой
на щеке. Он останавливается в самом темном углу, смотрит на
Фаину сзади и слабо отражается в зеркале. Но зеркало
заслонено старухой, и Фаина не видит Германа.
Фаина
Рассказала бы сама, да словами сказать не умею. А хорошая
сказка: как весна была, ветер плакал, а молодица на берегу
ждала... И плывет к ней на льдине такой светлый... так и
горит весь, так и сияет... будто сам Иисус Христос... Только
вот - слов не подобрать... (Задумывается.) Верно,
скучают без меня парни... А мне их не надо. Никого мне не
надо. Стояла над рекой, да ждала... Люблю я свою реку,
старуха...
Старуха
Река хорошая, полноводная...
Фаина (смотрит в зеркало)
Давай погадаем, как, бывало, гадала на Святках, - не увижу
ли в зеркале жениха? Только у меня тогда такого зеркала не
было... Нет, не вижу... Отойди, старуха: тебя только и вижу
за собой. Какая ты старая, сморщенная...
Старуха (отходит)
Старая, дитятко, старая...
Фаина (всматривается)
Не обмани, зеркало: кого увижу, тот и будет жених.
(Вскрикивает.) Господи!
Старуха
Что ты, дитятко?
Фаина
Вот страшно, родная, вот страшно...
Старуха
Что ты, что ты, господь с тобой...
Фаина
Смотри, старуха: видишь, какой стоит? На щеке - черная
полоса. С нами крестная сила! Не хочу такого!.. Не хочу!..
(Герман делает шаг вперед.) Смотри, идет, идет...
Ах, вот что! (Ее глаза загораются гневом; она
оборачивается.) Кто тебя впустил?
Герман
Сам пришел.
Фаина
Как же ты посмел?
Герман
Хочу смотреть на тебя.
Фаина
Хочешь - ударю еще?
Герман
Бей.
Фаина (встает)
Вот какой ты? Кто же ты такой?
Герман
Человек.
Фаина
Человек? В первый раз слышу. - У тебя лицо в крови.
Герман
У меня - сердце в крови.
Фаина
Так ты - человек? Хорошо, посмотрим. (Она берет его за
руку и с минуту пристально смотрит ему в глаза; он
выдерживает взгляд этих огромных, безумных и втайне
печальных глаз.) Влюбился? А если мне с тобой скучно
станет?
Герман
Скучно станет - прогонишь. - Я много понял. Тут все только и
начинается. С тех пор, как ты ударила меня бичом.
Фаина (с улыбкой)
Что начинается-то? Как влюбился... а за что? Я своего лица
не люблю: видишь, какая я усталая, бледная. В меня только
издали влюбляются. - А подойдут, и сейчас прочь отойдут. Да
разве в меня можно влюбиться? Я - случайная.
Герман
Ты - вечная. Как звезда.
Фаина (смеется)
Как звезда. Звезда падучая... Ну, прости, что я тебя
ударила... иди...
Герман
Куда я пойду?
Фаина задумалась. Герман отходит к двери.
Фаина
Куда ты?
Герман
Ты велела уйти.
Фаина (встает)
А может быть, я все неправду сказала! Ты думаешь, правда, я
не люблю своего лица? Думаешь, мало мне руки целовали?
Миллион раз. Только я - не хочу. Мне надо просто, ласково.
Как молитва. Никто не достоин!
Герман (тихо)
Прощай.
Фаина
Постой. Ты боишься меня? Подойди... вот сюда... сюда... У
тебя в глазах что-то... простое: как ни у кого... (Она
поворачивает Германа за плечи и смотрит ему в глаза
смеющимися, суженными глазами. Он закрывает глаза. Тогда она
обвивает его шею руками и с жадным любопытством целует в
губы.) Ну, поцеловала, и что же? Больше ничего! А ты
думал, что-нибудь? Эх, ты!
