А. А. Дельвиг. Стихотворения


КУПАЛЬНИЦЫ

       (идиллия)
      
       "Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого
       друга!
       Страшное дело: Дафна тебе тебе ни полслова не скажет,
       Песен с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет,
       Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе
       Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!
       Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого
       сатира?
       Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,
       Бедный на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:
       Сердцем и сжалюсь я, старый, приду посмеяться с тобою,
       В кости играя поспорить, попеть на свирели. Что ж
       вышло?
       Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?
       Сам ты знаешь никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?
       Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,
       Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.
       Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы
       Полные, словно широкие щеки младого сатира,
       Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно
       Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.
       Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных
       Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,
       После оргий вакхальных другие сатиры спешили
       Либо в пещеры свои отдохнуть на душистых постелях,
       Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек;
       Я же к тебе приходил, и покой и любовь забывая;
       Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;
       Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,
       Тряс головой, и на роги мои и на бороду злился.
       Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели
       В ямках щек надутых - и всё забывалось горе.
       Горе ж когда у тебя, у младенца, бывало?
       Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.
       Нынче ль тебя я утешу ? нынче оставлю? поверь
       мне,
       Слезы утри! успокойся и старого друга послушай". -
      
       Так престарелый сатир говорил молодому Микону,
       В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой
       роще.
       К Дафне юной пастух разгорался в младенческом
       сердце
       Пламенем первым и чистым: любил, и любил
       не напрасно.
       Всё до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:
       Дафна охотно плясала и пела с ним, даже однажды
       Руку пожала ему и что-то такое шепнула
       Тихо, но сладко, когда он сказал ей : "Люби меня
       Дафна!"
       Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?
       Только он к ней - она от него. Понятные взгляды,
       Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуровых,
       Негой пылающих, - всё, как весенней водою, уплыло!
       Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли,
       полно,
       Старый сатир наш об этом? не просто твердит он:
       "Послушай!
       Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если
       С каждым лучем богиня Диана шлет по лобзанью
       Эндимиону счастливцу, то был ли на свете кто
       смертный
       Столько, так страстно лобзаем и в пору любови!
       Нет и не будет! лучи так и блещут, земля утопает
       В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной
       Льет серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях;
      
       Берег дышит томительным запахом трав ароматных;
       Сердце полнее живет и душа упивается негой".
       Бедный Микон сатира прослушался, медленно поднял
       Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки
       Молча сложил и взор устремил на сатира, а старый
       Локтем налегся на длинную ветвь и, качаясь, так начал:
      
       "Ранней зарею вчера просыпаюсь я: холодно что-то!
       Разве с вечера я не прикрылся? где теплая кожа?
       Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих?
       Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слиты
       С мраком ленивым пещеры! Что это? дергнул ногами:
       Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги!
       Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка!
       Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый,
       Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах!
      
       Ты не дошел до пещеры своей, на дороге ты, верно,
       Пал, побежденный вином, и насмешникам в руки попался! -
       Но плесканье воды, но веселые женские клики
       Мысли в уме, а слова в растворенных устах удержали.
       Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною
       Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул
       Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны;
       Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна,
       Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы;
       С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных
       Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, -
       Мать отогнал ты, поймал их и в дар принес Ликорисе:
       Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить побоялся.
      
       Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки:
       Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней.
       Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса
       Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды.
       Дафна явилась, и смех ее встретил: "Дафна, я Леда,
       Новая Леда". - А я Аматузия! видишь, не так ли
       Я родилася теперь, как она, из пены блестящей? -
       "Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат
       Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой"?
       - Мужем не будет моим Ифест хромоногий и старый! -
       "Правда и то, моя милая Дафна, еще скажу: правда!
       Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха, его лучше!
       Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета;
       Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший,
       Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен;
       Что ж за уста у него? Душистые, алые розы,
       Полные звуков и слов, сладчайших всех песен воздушных.
       Дафна, мой друг, поцелуй же меня! ты скоро не будешь
       Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь:
       "Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!""
       - Все ты смеешься, подруга лукавая! всё понапрасну
       В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он -
       Лучше ему! я к нему равнодушна. - "Зачем же краснеешь?"
       - Я поневоле краснею: зачем всё ко мне пристаешь ты?
       Всё говоришь про Микона! Микон, да Микон; а он что мне? -
       "Что ж ты трепещешься и грудью ко мне прижимаешься? что так
       Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:
       Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -
       Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился
       Здесь вот, на береге, - что бы ты сделала?" - Я б? утопилась! -
       "Точно, и я б утопилась! Но отчего? Что за странность?
       Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль
       В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?
       Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,
       Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!
       Шея же, руки - вглядися, скажи - из кости слоновой
       Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком
       Сладко-пленящею жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!"
       - Друг Лакориса, не знаю; но стыдно: стыдиться прекрасно! -
       "Правда; но всё непонятного много тут скрыто! Подумай:
       Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?
       То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида.
       Где же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,
       С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,
       Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем
       Белые крылья и персями жмемся к груди пуховой.
       Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,
       В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?" - Не знаю!
       Только Ледой и я была бы охотно! и так же
       Друга ласкать и лобзать не устала б я в образе скромном,
       В сей белизне ослепительной! Дерзкого ж, боги,
       (Кого бы он ни был) молю, обратите рогатым оленем,
       Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!
       Ах, Ликориса, рога - "Что, рога?" - Рога за кустами! -
       "Дафна, Миконов сатир!" - Уплывем, уплывем! - "Всё он слышал,
       Всё он расскажет Микону! бедные мы!" - Мы погибли! -
       Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их
       Кончил внезапно! и всё был доволен: Дафна, ты видишь,
       Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:
       Сердцем Микона владеть на земле и в обителях Орка!
       Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! сатира
       Старого, видно, слушать полезно? поди же в шалаш свой!
       Сладким веленьям Морфея покорствуй! поди же в шалаш свой!
       Дела прекрасного! верь мне, спокойся: он кончит, как начал".
      
       1824