МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ
ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА
С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ
Я тру
ежедневно
взморщенный лоб
в раздумье
о нашей касте,
и я не знаю:
поэт -
поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
толпа малышей,-
едва вкусившие славы,
а волос
уже
отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я
каюсь,
во храме
рвусь на скандал,
и крикнуть хочется:
- Вон! -
А вызовут в суд,-
убежденно гудя,
скажу:
- Товарищ судья!
Как знамя,
башку
держу высоко,
ни дух не дрожит,
ни коленки,
хоть я и слыхал
про суровый
закон
от самого
от Крыленки.
Законы
не знают переодевания,
а без
преувеличенности,
хулиганство -
это
озорные деяния,
связанные
с неуважением к личности.
Я знаю
любого закона лютей,
что личность
уважить надо,
ведь масса -
это
много людей,
но масса баранов -
стадо.
Не зря
эту личность
рожает класс,
лелеет
до нужного часа,
и двинет,
и в сердца вложит наказ:
"Иди,
твори,
отличайся!"
Идет
и горит
докрасна,
добела...
Да что городить околичность!
Я
если бы личность у них была,
влюбился б в ихнюю личность.
Но где ж их лицо?
Осмотрите в момент
без плюсов
без минусов
Дыра!
Принудительный асортимент
из глаз,
ушей
и носов!
Я зубы на этом деле сжевал,
я знаю, кому они копия.
В их песнях
поповская служба жива,
они -
зарифмованный опиум.
Для вас
вопрос поэзии -
нов
но эти,
видите,
молятся.
Задача их -
выделка дьяконов
из лучших комсомольцев.
Скрывает
ученейший их богослов
в туман вдохновения радугу слов,
как чаши
скрывают
церковные.
А я
раскрываю
мое ремесло,
как радость,
мастером кованную.
И я,
вскипя
с позора с того,
ругнулся
и плюнул, уйдя.
Но ругань моя -
не озорство,
а долг,
товарищ судья.-
Я сел,
разбивши
доводы глиняные.
И вот
объявляется приговор,
так сказать,
от самого Калинина,
от самого
товарища Рыкова.
Судьей,
расцветшим розой в саду,
объявлено
тоном парадным:
- Маяковского
по суду
считать
безусловно оправданным!
