ПУШКИН. Том 2.


ЛИЦИНИЮ.

       Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице,
       Венчанный лаврами, в блестящей багрянице,
       Спесиво развалясь, Ветулий молодой
       В толпу народную летит по мостовой?
       Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят;
       Смотри, как ликторы народ несчастный гонят!
       Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд
       Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд;
       Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья,
       Как будто дивного богов благословенья;
       И дети малые и старцы в сединах,
       Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах:
       Для них и след колес, в грязи напечатленный,
       Есть некий памятник почетный и священный.
      
       О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?
       Кто вас поработил и властью оковал?
       Квириты гордые под иго преклонились.
       Кому ж, о небеса, кому поработились?
       (Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей,
       Развратный юноша воссел в совет мужей;
       Любимец деспота сенатом слабым правит,
       На Рим простер ярем, отечество бесславит;
       Ветулий римлян царь!... О стыд, о времена!
       Или вселенная на гибель предана?
      
       Но кто под портиком, с поникшею главою,
       В изорванном плаще, с дорожною клюкою,
       Сквозь шумную толпу нахмуренный идет?
       "Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!"
       - "Куда: не знаю сам; давно молчу и вижу;
       На век оставлю Рим: я рабство ненавижу".
      
       Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам,
       Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам,
       Седого циника примером научиться?
       С развратным городом не лучше ль нам проститься,
       Где все продажное: законы, правота,
       И консул, и трибун, и честь, и красота?
       Пускай Глицерия, красавица младая,
       Равно всем общая, как чаша круговая,
       Неопытность других в наемну ловит сеть!
       Нам стыдно слабости с морщинами иметь;
       Тщеславной юности оставим блеск веселий:
       Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож, Корнелий
       Торгуют подлостью и с дерзостным челом
       От знатных к богачам ползут из дома в дом!
       Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;
       Во мне не дремлет дух великого народа.
       Лициний, поспешим далеко от забот,
       Безумных мудрецов, обманчивых красот!
       Завистливой судьбы в душе презрев удары,
       В деревню пренесем отеческие лары!
       В прохладе древних рощ, на берегу морском,
       Найти нетрудно нам укромный, светлый дом,
       Где, больше не страшась народного волненья,
       Под старость отдохнем в глуши уединенья,
       И там, расположась в уютном уголке,
       При дубе пламенном, возженном в камельке,
       Воспомнив старину за дедовским фиялом,
       Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом,
       В сатире праведной порок изображу
       И нравы сих веков потомству обнажу.
      
       О Рим, о гордый край разврата, злодеянья!
       Придет ужасный день, день мщенья, наказанья.
       Предвижу грозного величия конец:
       Падет, падет во прах вселенныя венец.
       Народы юные, сыны свирепой брани,
       С мечами на тебя подымут мощны длани,
       И горы и моря оставят за собой
       И хлынут на тебя кипящею рекой.
       Исчезнет Рим; его покроет мрак глубокой;
       И путник, устремив на груды камней око,
       Воскликнет, в мрачное раздумье углублен:
       "Свободой Рим возрос, а рабством погублен".