О чём средь ужасов войны
Тоска и траур погребальной?
Куда бегут на зов печальной
Священной Греции сыны?
Давно от слёз и крови взмокла
Эллада средь святой борьбы;
Какою-ж вновь бедой судьбы
Грозят отчизне Фемистокла?
Чему на шатком троне рад
Тиран роскошного Востока,
За что благодарить пророка
Спешат в Стамбуле стар и млад?
Зрю: в Миссолонге гроб средь храма
Пред алтарём святым стоит,
Весь катафалк огнём блестит
В прозрачном дыме фимиама.
Рыдая, вкруг его кипит
Толпа шумящего народа;
Как будто в гробе том свобода
Воскресшей Греции лежит;
Как цепи вековые
Готовы вновь тягчить её,
Как будто идут на неё
Султан и грозная Россия...
Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
Парящий ум, светило века,
Твой сын, твой друг и твой поэт,
Увянул Бейрон в цвете лет
В святой борьбе за вольность грека.
Из океана своего
Текут лета с чудесной силой:
Нет ничего уже, что было,
Что есть, не будет ничего.
Грядой возлягут на твердыни
Почить усталые века,
Их беспощадная рука
Преобразит поля в пустыни.
Исчезнут порты в тьме времён
Падут и запустеют грады,
Погибнут страшные армады,
Возникнет новый Кафаген...
Но сердца подвиг благородной
Пребудет для души младой
К могиле Бейрона святой
Всегда звездою путеводной.
Британец дряхлый поздних лет
Придёт, могильный холм укажет,
И гордым внукам гордо скажет:
Здесь спит возвышенный поэт!
Он жил для Англии и мира,
Был, к удивленью века, он
Умом Сократ, душой Катон
И победителем Шекспира.
Он всё под солнцем разгадал;
К гоненьям рока равнодушен,
Он Гению лишь был послушен,
Властей других не признавал.
С коварным смехом обнажила
Судьба пред ним людей сердца,
Но пылкая душа певца
Презрительных не разлюбила.
Когда он кончил юный век
В стране от родины далёкой, -
Убитый грустию жестокой,
О нём сказал Европе грек:
Друзья свободы и Эллады
Везде в слезах в укор судьбы;
Они тираны и рабы
Его внезапной смерти рады.
