Поэзия! твои святилищи, природа!
Как древний Промофей с безоблачного свода
Похитил луч живой предвечного огня,
Так ты свой черпай огнь из тайных недр ея.
Природу заменить вотще труда усилья;
Наука водит нас, даёт нам крылья
И чадам избранным указывает след
В безвестный для толпы и чудотворный свет.
Счастлив поэт, когда он внял от колыбели
Её таинственный призыв к заветной цели.
Счастлив, кто с первых дней приял, как лучший
дар,
Волненье, смелый пыл, неутолимый жар;
Кто детских игр беглец, объятый дикой думой,
Любил паденью вод внимать с скалы угрюмой,
Прокладывал следы в заглохшие леса,
Взор вопрошающий вперят на небеса
И, тайною тоской тайной негой полный,
Любил скалы, леса, и облака, и волны.
В младенческих глазах горит души рассвет,
И мысли на челе прорезан ранний след,
И чувствам чуждая душа, ещё младая,
Живёт в предчувствии, грядущим обладая.
Счастлив он, сын небес, наследник высших благ.
Поведает ему о чуде каждый шаг.
Раскрыта перед ним природы дикой книга;
Воспитанник её, он чужд земного ига;
Пред ним отвёрстый мир: он мира властелин!
Чем дале от людей, тем мене он один.
Везде он слышит глас, душе его знакомый:
О страшных таинствах ей возвещают громы,
Ей водопад ревёт, ласкается ручей,
Ей шепчет ветерок и стонет соловей.
Но не молчит и он: певец в пылу свободы,
Поэзию души с поэзией природы,
С гармонией земли гармонию небес
Сливает песни он в звучный строй чудес,
и стих его тогда, как пламень окрылённый,
Взрывает юный дух, ещё не пробуждённый,
В нём зажигая жар возвышенных надежд;
иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд,
В котором под ярмом презрительных желаний,
Ум без грядущего и сердце без преданий.
Таков, о Байрон, глас поэзии твоей!
Отважный исполин, Колумб новейших дней,
Как он предугадал мир юный, первобытный,
Так ты, снедаемый тоскою ненасытной
И презря рубежи болезненой толпы,
В полёте смелом сшиб Иракловы стопы:
Их нет для гения в полёте непреклонном!
Пусть их лобзает чернь в порабощеньи сонном,
Но он, вдали прозрев заповедн'ую грань,
Насильства памятник и суеверья дань,
Он жадно чрез неё стремится в бесконечность!
Стихия высших дум - простор небес вечность.
Так, Байрон, так и ты за грань перескочив
И душу в пламенной стихии закалив,
Забыл и дольный мир, и суд надменной черни;
Стезей высоких благ и благодатных терний
Достиг ты таинства, ты мыслью их проник,
И чудно освятил ты ими свой язык.
Как страшно-сладостно в наречьи сердцу
новом
нас пробуждаешь ты молниеносным словом,
И мыслью, как стрелой перунного огня,
Вдруг освящаешь ночь души и бытия!
Так вспыхнуть из тебя оно было готово -
На языке земном нсбыточное слово,
То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ
и мук
Сосредоточилась в единый полный звук;
То слово, где б слились, как в верный отголосок,
И жизни зрелый плод и жизни недоносок,
Весь пыл надежд, страстей, желаний, стиройных дум,
Что создали мечты и ниспровергнул ум,
Что намекает жизнь и недоскажет время,
То слово - тайное и роковое бремя,
Которое тебя тревожило и жгло,
Которым грудь твоя, как Зевсово чело,
Когда им овладел недуг необычайный,
Тягчилась под ярмом неразрешённой тайны!
И если персти сын, как баснословный бог,
Ту думу кровную осуществить не мог,
Утешься: из среды души твоей глубокой
Нам слышалась, как гул грозы далёкой,
Не грянувшей ещё над нашей головой,
Но нам вещающей о тайне страшной той,
Пред коей гордый ум немеет боязливо,
Котрую весь мир хранит красноречиво!
Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб;
Мысль независима, но времени он раб.
Как искра вечности, как полдень беспредельный,
С небес запавшая, она в сосуд скудельный,
Иль гаснет без вести, или сожжёт сосуд.
О Байрон! над тобой свершился грозный суд!
И лучших благ земли и поздних дней достойный,
Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной,
Мучительно тебя снедавшей с юных пор.
И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костёр,
Благоухающий и жертвой упразднёный,
Бессмертья светлого немой алтарь и тленный,
Свидетельствует нам весь подвиг бытия.
Гроб сей, Ираклов столп, один был грань твоя,
И жизнь гласит твоя, разбившись на могиле:
Чем смертный может быть, и чем он быть не в силе.
