П.А. Вяземский. Стихотворения.


САМОВАР

       (Семейству П. Я. Убри)
      
       (Отечества и дым нам сладок и приятен.)
       (Державин)
      
       Приятно находить, попавшись на чужбину,
       Родных обычаев знакомую картину,
       Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров,
       И сень, святую сень отеческих богов, -
       Душе, затертой льдом, в холодном море света,
       Где на родной вопрос родного нет ответа,
       Где жизнь обрядных слов один пустой обмен,
       Где ты везде чужой, у всех - monsier N. N.
       У тихой пристани приятно отогреться,
       И в лица ближние доверчиво всмотреться,
       И в речи вслушаться, в которых что-то есть
       Знакомое душе и дней прошедших весть.
      
       Дни странника листам разрозненным подобны,
       Их разрывает дух насмешливый и злобный;
       Нет связи: с каждым днем всё сызнова жиив,
       А жизнь и хороша преданьями любви,
       Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений
       И милой давностью привычных отношений.
       В нас ум - космополит, но сердце - домосед:
       Прокладывать всегда он любит новый след,
       И радости свои все в будущем имеет;
       Но сердце старыми мечтами молодеет,
       Но сердце старыми привычками живет
       И радостней в тени прошедшего цветет!
       О, будь благословен, кров светлый и приютный,
       Под коим как родной был принят гость минутный!
       Где беззаботно мог он сердце развернуть
       И с'иротство его на время обмануть!
       Где любовался он с сознаньем и участьем
       Семейства милого согласием и счастьем,
       И видел, как цветут в безоблачной тиши
       Младые радости родительской души;
       Оттенки нежные и севера и юга,
       Различьем прелестей и сходством друг на друга
       Они любовь семьи и дому красота.
       (Одна) - таинственна, как тихая мечта,
       Иль ангел, облаком себя полузакрывший,
       Когда, ко праху взор и крылья опустивши,
       На рубеже земли и неба он стоит
       И, бедствиям земным сочувствуя, грустит.
       И много прелести в задумчивости нежной,
       В сей ясности, средь бурь житейских безмятежной,
       И в чистой кротости, которыми она,
       Как тихим заревом, тепло озарена!
       (Другая) - радостно в грядущее вступая,
       И знающая жизнь по первым утрам мая,
       На празднике весны в сияньи молодом
       Свежеет розою и вьется мотыльком.
       А (третья) - младший цвет на отрасли семейной,
       Пока еще в тени и прелестью келейной
       Растет и, на сестер догадливо смотря,
       Ждет, скоро ль светлым днем взойдет ее заря?
      
       У вас по-русски здесь - тепло и хлебосольно,
       И чувству и уму просторно и привольно;
       Не дует холодом ни в душу, ни в плеча,
       И сердце горячо, и печка горяча.
       Хоть вы причислены к Германскому Союзу,
       Германской чинности вы сбросили обузу.
       За стол не по чинам садитесь, и притом
       И лишний гость у вас не лишний за столом.
       Свобода - вот закон домашнего устава:
       Охота есть - болтай! и краснобаю слава!
       На ум ли лень найдет - немым себе сиди,
       И за словом в карман насильно не ходи!
       Вот день кончается в весельях и заботах;
       Пробил девятый час на франкфуртских воротах;
       Немецкой публики восторг весь истощив,
       Пропела Лёве ей последний свой мотив;
       Уж пламенный Дюран оставил поле брани,
       Где рыцарь классиков сражался он с Гернани;
       И, пиво осушив и выкурив табак,
       Уж Франкфурт, притаясь, надел ночной колпак.
       Но нас еще влечет какой-то силой тайной
       В знакомый тот приют, где лаской обычайной
       Вокруг стола нас ждет любезная семья.
       Я этот час люблю, - едва ль не лучший дня,
       Час поэтический средь прозы черствых суток,
       Сердечной жизни час, веселый промежуток
       Между трудом дневным и ночи мертвым сном.
       Все счеты сведены, - в придачу мы живем;
       Забот житейских нет, как будто не бывало:
       Сегодня с плеч слегло, а завтра не настало.
       Час дружеских бесед у чайного стола!
       Хозяйке молодой и честь, и похвала!
       По-православному, не на манер немецкий,
       Не жидкий, как вода, или напиток детский,
       Но Русью веющий, но сочный, но густой,
       Душистый льется чай янтарною струей.
       Прекрасно!.. Но один встречаю недостаток:
       Нет, быта русского неполон отпечаток.
       Где ж самовар родной, семейный наш очаг,
       Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?
       В нем льютсся и кипят всех наших дней преданья,
       В нем русской старины живут воспоминанья;
       Он уцелел один в обломках прежних лет,
       И к внукам перешел неугасимый дед.
       Он русский рококо, нестройный, неуклюжий,
       Но внутренно хорош, хоть некрасив с наружи;
       Он лучше держит жар, и под его шумок
       Кипит и разговор, как прыткий кипяток.
       Как много тайных глав романов ежедневных,
       Животрепещущих романов, задушевных,
       Которых в книгах нет - как сладко не пиши!
       Как много чистых снов девической души,
       И нежных слов любви, и примирений нежных,
       И тихих радостей, и сладостно мятежных -
       При пламени его украдкою зажглось
       И с облаком паров незримо разнеслось!
       Где только водятся домашние пенаты,
       От золотых палат и до смиренной хаты,
       Где медный самовар, наследство сироты,
       Вдовы последний грош и роскошь нищеты, -
       Повсюду на Руси святой и православной
       Семейных сборов он всегда участник главный.
       Нельзя родится в свет, и в брак вступить нельзя,
       Ни "здравствуй!", ни "прощай!" не вымолвят друзья,
       Чтоб, всех житейских дел конец или начало,
       Кипучий самовар, домашний запевало,
       Не подал голоса и не созвал семьи.
      
       Поэт сказал - и стих его для нас понятен:
       "Отечества и дым нам сладок и приятен!"
       Не самоваром ли - сомненья в этом нет -
       Был вдохновлен тогда великий наш поэт?
       И тень Державина, здесь сетуя со мною,
       К вам обращается с упреком и мольбою,
       И просит, честь ему и православью в честь,
       Конфорку бросить прочь и - самовар завесть.
      
       (29 декабря 1838)
       (Франкфурт)