П.А. Вяземский. Стихотворения.


Александрийский стих

       (... А стих александрийский?..)
       (Уж не его ль Я себе залучу?)
       (Извилистый, проворный, длинный, слизкий)
       (И с жалом даже, точная змия;)
       (Мне кажется, что с ним управлюсь я.)
      
       (Пушкин. "Домик в Коломне")
      
       Я признаюсь, люблю мой стих александийский,
       Ложиться хорошо в него язык российский,
       Глагол наш великан плечистый и с брюшком,
       Неповоротливый, тяжёлый на подъём,
       И руки, что шесты, и ноги, что ходули,
       В телодвижениях неловкий. На ходу ли
       Пядь полновесную как в землю вдавит он,
       Подумаешь, что тут прохаживался слон.
       А если пропустить слона иль бегемота,
       То настежь растворяй широкие ворота,
       В калитку не пройдёт: не дозволяет чин.
       Иному слову рост без малого в аршин;
       Тут как не гни его рукою расторопной,
       Но всё же не вогнёшь в ваш стих четверостопный.
       А в нашем словаре не много ль слов ткаих,
       Которых не свезёт и шестистопный стих?
       На усеченье слов теперь прошла опала:
       С другими прочими и эта вольность пала.
       В златой поэтов век, в блаженные года,
       Отцы в подстрижке слов не ведали стыда.
       Херасков и Княжнин, Петров и Богданович,
       Державин, Дмитриев и сам Василий Львович,
       Как строго ни хранил классический устав,
       Не клали под сукно поэту данных прав.
       С словами не чинясь, так поступали просто
       И Шекспир и Клопшток, Камоэнс, Ариосто,
       И от того их стих не хуже - видит бог, -
       Что здесь и там они отсекли лишний слог.
       Свободой дорожа, разумное их племя
       Не изменило их и в нынешнее время.
       Но мы, им вопреки, неволей дорожим:
       Над каждой буквой мы трясемся и корпим
       И, отвергая сплошь наследственные льготы,
       Из слова не хотим пожертвовать иоты.
       А в песнях старины, в сих свежих и живых
       Преданьях, в отзывах сочувствий нам родных,
       Где звучно врезались наш дух и склад народный,
       Где изливается душа струей свободной,
       Что птица божия, - свободные певцы
       Счастливой вольности нам дали образцы.
       Их бросив, отдались мы чопорным французам
       И предали себя чужеязычным узам.
       На музу русскую, полей привольных дочь,
       Чтоб красоте ее искусственно помочь,
       Надели мы корсет и оковали в цепи
       Ее, свободную как ветр свободной степи.
       Святая старина! и то сказать, тогда,
       Законодатели и дома господа,
       Не ведали певцы журнальных гог-магогов;
       Им не страшна была указка педагогов,
       Которые, другим указывая путь,
       Не в силах за порог ногой перешагнуть,
       И, сидя на своем подмостке, всенародно
       Многоглагольствуют обильно и бесплодно.
       Как бы то ни было, но с нашим словарем
       Александрийский стих с своим шестериком
       Для громоздких поклаж нелишняя упряжка.
       И то еще порой он охает, бедняжка,
       И если бы к нему на выручку, подчас,
       Хоть пару или две иметь еще в запас
       (Как на крутых горах волнами на подмогу
       Вывозят экипаж на ровную дорогу),
       Не знаю, как другим, которым боек стих
       И вывезть мысль готов без нужды в подставных, -
       Но стихоплетам, нам - из дюжинного круга,
       В сих припряжных волах под стать была б услуга.
       Известно: в старину российский грекофил
       Гекзаметр древнего покроя обновил,
       Но сглазил сам его злосчастный Третьяковский;
       Там Гнедич в ход пустил и в честь возвел
       Жуковский.
       Конечно, этот стих на прочих не похож:
       Он поместителен, гостеприимен тож,
       И многие слова, величиной с Федору,
       Находят в нем приют благодаря простору.
       Битв прежних не хочу поднять и шум и пыль;
       Уж в общине стихов гекзаметр не бобыль:
       Уваров за него сражался в поле чистом
       И с блеском одержал победу над Капнистом.
       Под бойкой стычкой их (дошел до нас рассказ)
       (Беседа), царство сна, проснулось в первый раз.
       Я знаю, что о том давно уж споры стихли,
       А все-таки спрошу: гекзаметр, полно, стих ли?
       Тень милая! прости, что дерзко и шутя
       Твоих преклонных лет любимое дитя
       Злословлю. Но не твой гекзаметр, сердцу милый,
       Пытаюсь уколоть я эпиграммой хилой.
       Гекзаметр твой люблю читать и величать,
       Как всё, на чем горит руки твоей печать.
       Особенно люблю, когда с слепцом всезрячим
       Улисса, странствуешь, и кормчий твой Омир
       В гекзаметрах твоих нас вводит в новый мир.
       Там свежей древностью и жизнью первобытной
       С природой заодно, в сени ее защитной
       Всё дышит и цветет в спокойной красоте.
       Искусства не видать: искусство - в простоте;
       Гекзаметру вослед - гекзаметр жизнью полный.
       так, в полноводие, реки широкой волны
       Свободно катятся, и берегов краса,
       И вечной прелестью младые небеса
       Рисуются в стекле прозрачности прохладной.
       Не налюбуешься картиной ненаглядной,
       Наслушаться нельзя поэзии твоей.
       Мир внешней красоты, мир внутренних страстей,
       Рой помыслов благих и помыслов порочных,
       Действительность и сны видений, нам заочных,
       Из области мечты приветный блеск и весть,
       Вся жизнь как есть она, весь человек как есть, -
       В твоих гекзаметрах, с природы верных сколках
       (И как тут помышлять о наших школьных толках?),
       Всё отражается, как в зеркале живом.
       Твой не читаешь стих - живешь с твоим стихом.
       Для нас стихи твои не мерных слов таблица:
       Звучит живая речь, глядят живые лица.
       Всё так, но, признаюсь, по рифме я грущу
       И по опушке строк ее с тоской ищу.
       Так дети в летний день, преследуя забавы,
       Порхают весело тропинкой вдоль дубравы,
       И стережет и ждет их жадная рука
       То красной ягодки, то пестрого цветка.
       Так, признаюсь, мила мне рифма-побрякушка,
       Детей до старости веселая игрушка.
       Аукаться люблю я с нею в темноту,
       Нечаянно ловить шалунью на лету
       И по кайме стихов и с прихотью и с блеском
       Ткань украшать свою игривым арабеском.
       Мне белые стихи - что дева-красота,
       Которой не цветут улыбкою уста.
       А может быть и то, что виноград мне кисел,
       Что сроду я не мог сложить созвучных чисел
       В гекзаметр правильный, - что, на мою беду,
       Знать, к ямбу я прирос и с ямбом в гроб сойду.
      
       (7 мая 1853,)
       (Дрезден)