Сцены из народного быта ГРОМОМ УБИЛО. ДЕРЕВЕНСКИЕ СЦЕНЫ. - Что тут за случай у вас? - Беда!.. теперь и не разделаешься!.. Теперича... Лексеевна, все помрем! - Я ни в чем не причинен: мы только идем, а он лежит ... - Где? - У самого у оврага. Растопырил глаза, да и лежит. Вот грехи-то! Вот грехи-то наши тяжкие. - Я так полагал, что он греется на солнышке; думаю: пущай греется... - Вот погоди - становой приедет. - Что ж становой?.. Становой ничего. - Становой-то ничего?! - Все помрем. - Батюшки!.. Господи! - Бабы, смирно! Такой теперича случай, может вся деревня отвечать будет, а вы визжите... - Иван Микитич! может грешная душа в рай попасть? Ежели она оченно грешная. - Поди, у попа спроси... - Нет, ты мне скажи... - Поди, проспись прежде... - Мужички почтенные! Становой ежели приедет - мы ничего не знаем. Петрухино это дело - он и отвечать должен. - А теперича какое же ему разрешение? - Кому? - А Петрухе-то? - Связать его теперича. - За что? - Как мир... мне все одно. По мне хоть беги... - Я до него не касался: громом его убило. - Громом? - Громом, батюшка, громом!.. - Молоньей! Раз - и готово! - Вот ежели громом, в таком случае ничего, а я полагал - драка промежду вас была. - Какая, братец, драка! Промежду нас окромя, что бывало он мне стаканчик поднесет, а то я ему... - А мы, вишь ты, ловили рыбу. Он и подошел к нам. Посидел, посидел. Словно бы, говорит, мне скучно. Третий день сердце чешется, да и отшел от нас. Сидим мы под ивой - ветерочек задул, так махонькой ... ветерочек, да ветерочек. Смотрим - по небу и ползет туча... от самого от Борканова. Так и забирает, так и забирает... Страсть! Подошла к реке-то ... Как завыл это ветер, как засвистели ивы, словно бы ночь темная стала. Сотворили мы молитву, да и сидим. И сейчас - раз! гром, да опосля того - молонья. И пошла, братец, и пошла ... Индо сердце захолодело. - И такой дождик полил... Свету Божьего не видать. С полчаса или побольше мы сидели ... Тише, тише... солнышко показалось и заметалась наша рыба, не успеваем червей надевать ... Головли так и сигают... В\о какие... Два ведра полных наловили. Сажать некуда было. Идем мимо оврагу-то, а он на самом бугре и лежит, руки так-то раскинул и лежит. Смотри-ко... опосля дождя себя разогревает. Подошли, а он ничуть. Ну, мы: сейчас бежать. - Нашел себе место, батюшка, жизнь-то наша! - А что его потрошить будут? - Само собой: не по закону помер - потрошить. - А я однова замерзал. - Пьяный? - Было маленько, только не то чтобы оченно. Спервоначалу все спать хотелось, и так мне тепло стало. И вижу во сне, словно бы я в трактире в каком, и народ все чай пьет и песни поет. А уж меня в те поры снегом оттирали. - Становой! Становой! - Петрушка! голубчик, не погуби! Все на себя прими. - Ваше благородие! Петруньки это дело, мы ни в чем непричинны... ЛЕС. СЦЕНЫ ИЗ НАРОДНОГО БЫТА. (Ночь. Луговина в лесу. Посередине разложен костер). ЯВЛЕНИЕ I. АНТОН и СЕМЕН сидят у костра; ПРОХОР поодаль лежит на армяке. Антон (подкладывая хворост). Ночь-то какая ... Тихо!.. Семен. Тихо!.. Прохор (3евая). Время чудесное... (Молчание). Эко, братцы, это лес!.. Чего в ем нету: и трава всякая, и птица разная... Антон. Божье произволенье!.. Семен. И клад, ежели когда попадается, - все в лесу... Что за причина, братцы: тетка Арина девять зорь ходила за кладом. Станет копать - все уходит, пойдет домой - опять покажется. Так и не дался. Прохор. Брать, значит, не умела. Без разуму тоже не возьмешь. Семен. Я бы сейчас ухватил! Прохор. Ухватил один такой-то!.. Я тоже однова ходил, ходил... Антон. Може, его и не клали... Прохор. Клад был... это верно. Семен. Что ж, братец мой, во сне тебе это привиделось, али как? Тетка Арина сказывала, вишь, ей старец во сне объявился: хочу, говорит, я, раба Божья, счастье твое тебе сделать; ступай ты, говорит, на зоре к Федькину дубу, только ты иди, а назад чтобы не оглядывайся. Придешь ты, говорит, к Федькину дубу, оборотись лицом к зеленому лугу, отойди девять шагов и копай тут... Прохор. Нет, мне беглый солдат означил... по его речам я искал. Антон. Поймал ты, значит, его, солдата-то? Прохор. Поймал. Семен. Какой смелый!.. Прохор. Чего робеть-то? Семен. Как чего, братец мой! убьет. Прохор. Ничего. На войне ежели - вестимо убьет; а в лесу он ничего, потому отощает. В лесу что он ест? Есть ему нечего ... Ягода ... Ягодой, али корешком каким ни на есть сыт не будешь. Ну, и отощал человек, - силу, значит, забрать не может. Опять же и ружья этого при ем нету. Антон. А ты в лесу его захватил? Прохор. В лесу; опричь лесу ему жить негде. Шел я тогда на покос, только что солнышко встало: смотрю, голова, а он сидит это, муницию свою заправляет. Подошел я к ему. Увидал это он меня - ровно бы вот лист затрясся. - Какой ты такой есть человек? говорю. - Ступай, говорит, дядюшка, своей дорогой, коли худа себе не хочешь. - Зачем, говорю, - идти мне некуда: я здешний. - Ничего ты, говорит, сделать мне не можешь, потому, говорит, я служу Богу и великому государю. - Мне, говорю, твоя душа не нужна, а что собственно к начальству я тебя предоставлю. - Испужался. Семен. Испужался?!.. Антон. Испужаешься! За это ихнего брата не хвалят. Прохор. Где хвалить!.. Делать, говорю, нечего, друг мой сердечный, пойдем. - Есть, говорит, на тебе крест? - Есть, говорю. - Крещеный ты, говорит, человек, а своего брата не жалеешь: мне ведь, говорит, наказанье великое будет. - Я этому, говорю, голубчик, непричинен. Семен. Как же, сейчас ему лопатки назад и закрутил? Прохор. Без этого нельзя... порядок. Завязал это я ему назад руки, повел к становому. - Пусти, говорит, меня, дядюшка: - клад я тебе за это покажу, в купцы тебя произведу. - Сказывай, говорю, где? Коли верно скажешь, помилую. - Стал это мне сказывать приметы, где и что, а ребята ваньковские нам навстречу. - На войну, что ли, говорят, господа честные, идете? Обступили нас, стали допрашивать, да так вплоть до станового и шли. Опосля уж я искал, искал этого места: ровно и похоже найдешь, - станешь копать: нет. Так и бросил. Семен. А кабы нашел - ладно бы было. Прохор (повернувшись на другой бок). Пущай кто другой ищет. (Продолжительное молчание). Антон. Соловьи-то петь перестали. Оченно уж я люблю, коли ежели когда соловей поет. Прохор (зевая). Синица лучше. Антон. Где ж синице!.. Синице супротив соловья не сделать. Прохор. Сделает... Антон. Невозможно!.. Да ты соловьев-то слыхал ли? Прохор. Где слыхать! У нас их на мельнице тьма тьмущая. и домики для их понаделаны. Антон. Это скворцы!.. Прохор. То бишь, скворцы... Все одно, и скворцы поют. Антон. Соловей, ежели теперича, когда петь ему, он сейчас ... фиу, фиу. (Подражает пенью соловья; в лесу раздается свист). Семен (прислушиваясь). Что свистишь-то? Антон. А что? Семен. Погоди... молчи... (Все прислушиваются; опять раздается свист). Прохор. Разгуляться вышел... Антон. Кто? Прохор (таинственно). Кто? - Известно, кто. Семен. Теперича, ежели табун где близко, весь табун угонит. Прохор. Ничего, стороной пройдет. Антон. Да что вы, черти! - это сыч. Семен. Похоже! Антон. А то нет? Эх, вы!.. Прохор. Коли свистит - ничего; а иной раз ровно малое дитя плачет... как есть ребенок. Семен. У нас летось под самый Успленьев день табун угнал. Антон. Ну, ври под пятницу-то! Семен. Вплоть до реки гнал. Прохор. Как до реки догнал, так и шабаш, дальние не погонит, жалеет тоже скотину-то. ЯВЛЕНИЕ II. ПАВЕЛ-лесник (выходит справа). Павел. Что ж огонь-то не гасите... не спите? Семен. Так, сами промежду себя разговариваем. Павел. Спать чай пора. Прохор (тихо). Сам сейчас окликался. Павел. В обход ходил - не слыхал. Что ж, мы к этому привычны... это нам ничего. Семен. А мне, братец ты мой, жутко стало. Павел. По первоначалу, как я в лес пошел, и мне жутко было. Привык. Идешь, бывало, по лесу-то, все нутро в тебе переворачивает, а теперь ничего. Лихого человека бойся, а лешой ничего тебе не сделает. Домовой хуже - тот наваливается; а лешой, коли он уже оченно когда разбалуется, так он только тебя обойдет. Опять же на него молитва такая есть... особенная. Коли кто эту молитву знает, тому ничего. Семен. А ты, дядя Павел, знаешь? Павел. Нам нельзя без этого. Я, окромя молитвы, заговор на его знаю. Куда хошь иди - не тронет. Прохор. Обучи нас. Павел. Не переймете. Зря тоже этого не сделаешь. Семен. Ему заговор ничего: заговору он не боится: Антон. А мне, братцы, дворянин один в Калуге сказывал про лесовиков-то: ты, говорит, ничему этому не верь, никаких лесовиков нет, это так зря болтают. Павел. Много знает твой дворянин-то! Антон. Ни лесовиков этих самых, ни ведьмов - ничего, говорит, этого нет. Павел. Посадил бы я его ночи на две в сторожку, так он бы узнал, как их нет-то. Вот темные ночи пойдут осенью, пущай придет - посидит. Нету! Да вот как раз трафилось, слушай. Знаешь лапинский овраг - мы там рощу караулили. (Садится у костра). Дело близ Покрова было. Об эту пору ночи бывают темные... Дожди пошли... холодно ... смерть!.. Идешь по лесу-то, да думаешь, зачем мать на свет родила. Семен. Беда, сейчас умереть... Павел. Спим это мы... Часу так в двенадцатом, слышу, братец мой, словно кто около сторожки ходит. Походил, походил - перестал. Орелка была у нас собака... просто, бывало, отца родного не подпустит ... волка раз затеребила ... Орелка раза два тявкнул, замолчал. Думаю: должно, - ветер. Только опять-то лег, как Орелка завизжит, как завоет, вот надо быть кто ей зад отшиб. Так индо меня мороз по коже! Мартын проснулся. Выдь, говорит, Павел, посмотри. Отворил я дверь-то: Орелка прижался к косяку, сидит... Слышу, братец ты мой, около самой сторожки лошадь заржала... Так у меня волосья на голове поднялись. Хочу назад-то идти, уж и двери не найду. Ходил, ходил, индо лихоманка забила, а лошадь нет-нет да опять заржет. Семен. Страсть!.. Я бы убег! Павел. Да куда бежать-то? Окромя сторожки - некуда. Ввалился в сторожку: дядя Мартын, говорю, - у сторожки лошадь ржет, должно за лесом приехали. Заругался мой Мартын - мужик он был хворый, сердитый: - убью, говорит, до смерти, кто попадется. Вышли мы из избы-то, а по лесу топорище так и звенит. - Слышь, говорю, дядя Мартын? - Слышу, говорит... убью сейчас!.. Побежали мы. Стал я Орелку усекать - не лает, идет сзади. Что, думаю, за причина? Дал раза в бок, - только заскучала. Семен. Слышь, ребята? Павел. Не трожь, пущай спят. Семен. Ну! Павел (вполголоса). С полверсты мы прошли: топор близко, а на след не попадем, потому темно оченно. Шли, шли... рядом шли... - Дядя Мартын, говорю... Дядя Мартын голосу своего не подает. Что за оказия! Крикнул это я: дядя Мартын! Слышу, Мартын далече вправо... Я вправо забрал, опять крикнул: дядя Мартын!.. Дядя Мартын далече влево ... а топорище тяп, тяп... Завернул я к ему на голос-то, стал Орелку кликать и Орелка пропал!.. Ну, думаю: пущай всю рощу вырубят - пойду домой, потому страшно уж оченно стало, опять же и озяб... так продрог... смерть! Повернул назад, пошел. Иду да и думаю: сам не балует ли? .. Только, братец, это я подумал, как по всему-то лесу: ого-го-го-го!!! Отродясь такого я крику не слыхивал. Так у меня руки-ноги подкосились! Хочу крест на себя положить - рученьки мои не владают. Семен (жмется). Меня индо и теперь дрожь прохватила! Павел. Очувствовался - не знаю, куда идти. Батюшка, говорю, угодник, выручи ... Сотворил молитву, легче стало. К свету уж домой-то пришел: за пять верст он меня от сторожки-то угнал, да в самое бучило, в овраг-то и завел. Кабы, кажись, маленько еще - утоп бы. Семен. Ах ты, Господи! Павел. Ну, думаю: как приду домой, этого самого дядю Мартына на части разорву. Стал ему выговаривать-то, а он говорит: ты, надо полагать, в уме рехнумши. Я, говорит, всю ночь из избы-то не выходил. Семен. Он все, значит. Павел. Кому ж, окромя его. Шесть недель опосля этого я выхворал: все волосья повылезли, разов пять отчитывали, на силу на ноги поставили. Сама энаральша Пальчикова лечила, корочки с наговором давала, ничего не действовало. Так вот, как их нет-то! Может дворянина-то он не трогает, а нашему брату от его шибко достается. (Встает и потягивается). Спать теперича. Семен. Кому спать, а нам - Господи, благослови!.. По травушку, по муравушку. (Надевает армяк). Оченно уж я люблю, когда разговаривают про чертей, али про разбойников... просто, сейчас умереть, спать не хотца. Павел. Как же, не спамши-то? Семен. Я выспался. Я с вечерен спал. (Подходит к Антону и толкает его ногой). Вставайте, ребята! Антон. Только было... Семен. Скотину, поди, уж выгнали. Прохор. Господи, благослови! Павел. Жисть вам, ребята! Семен. Какая жисть! Павел. Покос подошел... коси да коси... Антон (набивая трубку). Акштафу на дорогу закурить, дело ходчей пойдет. Все. Прощай, дядя Павел. Павел. С Богом... дай Бог час. УТОПЛЕННИК. СЦЕНА ИЗ НАРОДНОГО БЫТА. Открытый шалаш на берегу реки. На реке паром. Занимается заря. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Потап | Кузьма | работники на перевозе. Матвей | Демка | Никитка, племянник Потапа, 7 лет мальчик. Кузьма. Как книжка-то прозывается? Матвей. "Черный гроб или Кровавая звезда." Потап. Книжка занятная. В старину, говорят, и в нашей стороне тоже разбойник жил. Знаешь Булаткин лес ... там просека-то... Кузьма. Как не знать. Потап. Тут он и жил. И грабил как... страсть! Проезду не было. Дедушка покойник сказывал, - он еще махонькой в те-поры был, - бывало, говорит, соберет махоньких ребятишек к себе, в лес, и ничего, не трогает; не то, чтобы, к примеру, бил, али что, - ничего. Ходи, говорит, ребята, завсегда. Матвей. Ребят он не трогает. Парнишку махонького за что? Хошь бы вот Микитку? Его за виски, коли он забалуется... вот его сейчас. (Берет Никитку слегка за волосы). Что, чертенок? Никита (смеется). Больно! Матвей. А тебе не больно хотца? (Никитка смеется). Постой, я тебя произведу. Бог даст, подрастешь, - репу воровать обучу. Ишь ты верченой! Кузьма. А ты, Микитка, скажи: я, мол, и без тебя воровать-то умею. Никита (смеется). Я и без тебя воровать-то умею. Матвей. Умеешь?! Ах, ты, паршивой! Так ты умеешь?!.. (Тянется к нему; Никитка, с звонким смехом, прячется за Потапа). Кузьма. Микитка, скажи: жену, мол, свою собственную на чаю пропил. Никита. Жену на чаю пропил. Кузьма. Свою собственную. Никита. Собственную. Матвей. Убью! За ноги, да так в реку и брошу, и матери не скажу. Никита. Не смеешь! Потап. Полно, дурашка! Ложись так-то. (Никита ложится на армяк). Матвей (одевает его). Где такой вор-парень родился, в каком полку он служить будет, на какой народ воевать пойдет?.. Потап. Раз дедушка с ребятами пришел к нему... Кузьма. К разбойнику-то? Потап. Да... в лес-то. А он и говорит: скажи, говорит, старосте, чтобы беспременно в Спасов день на поклон приходил, а то, говорит, красного петуха к вам пущу. Староста заартачился, а он ночью село с обех концов и зажег. Все тогда погорело! Церква была у нас большая - и церква сгорела. Вот где теперь крест-то стоит, тут церква была. В те-поры, как она погорела, крест на самом на этом месте и поставили, чтобы во веки веков стоял... Чтобы, значит, чувствовать. Кузьма. Чтобы мы это понимали. Потап. Да, известно. Как, значит, тут церква была и вот теперича, например, крест. - И это, дедушка сказывал, как эта самая церква загорелась, сейчас до самого неба огненный столб встал... верст за пятьдесят его было видно. И стоял этот столб... Демка (входит). Словно бы по берегу кричит кто-то. Матвей. Что ж, пущай кричит. Демка. Может, тонет кто. Кузьма. Мелко, не утонет. Потап. Коли ежели около дубу кто сорвался - утонет: там глубоко! Демка. Лодку нешто отвязать... Матвей. Что-те коробит-то ... черт. Демка. Да мне все одно, я так сказал. (Садится). Матвей. Кто теперь на реку пойдет, кому нужно? Демка. Я, братцы, однова тонул. Матвей. Пьяный? Демка. Выпимши. Матвей. Выпимши нехорошо: долго на воде проваландаешься; а пьяный - любехонько: ровно бы ключик, так и опустишься да сядешь на донышко пузырики пущать. Демка (вздрагивает). Страсть! Матвей. Река никого не помилует. Кузьма. Что говорить! Потап. А меня раз в Волге сом за ногу ухватил. (Все смеются). Матвей. Вот на черта-то наскочил. Потап. Сейчас издохнуть! (Демка вздрагивает). Матвей. Да ты что трясешься-то, аль с фальшивым пачпортом по белу свету гуляешь? Демка. Да так, братец мой, как вздумаю это я, как было утоп-то, так индо лихоманка прохватывает. Кузьма. Да где ж ты это? Демка. В прокшинском бочаге. Матвей. Эк, тебя лешой-то куда занес! Демка. Были мы у кума на менинах, в Прокшине. Ну, известно, напились. И так я этого хмелю в свою голову засыпал - себя не помню. Кума прибил (все смеются), тетке Степаниде шаль изорвал... Просто, сейчас умереть, лютей волка сделался. И с чего бы, кажись: окромя настойки, ничего не пили. Кум-то: что ж ты, говорит, мою хлеб-соль ешь, а сам... да как хлясь меня в ухо, хлясь в другое!.. И так мне пьяному-то обидно показалось, кажись бы так вот зубами весь потрох из его выворотил! Вышиб я окно, выскочил на улицу, да бежать. Дело-то в самое в Воздвиженье было. Ночь темная, дождик так и хлещет. Выскочил-то я в одной рубахе, да и бегу ровно очумелый, и не знаю куда бегу, больно уж злость-то меня одолела. А собаки со всего-то Прокшина за мной ... Батюшки мои! просто на части рвут. Кузьма. Вот оказия-то! Демка. Бежал, бежал... раз! Сорвался в овраг, да колесом вертелся, вертелся... бултых!.. Потап. В самой этот бочаг? Демка Да. Кузьма Ну, чудо! Демка. Помню маленько: рукой это по воде-то бью, а голосу уж этого во мне нет. Ровно бы очувствовался, да и думаю: тону. Как вздумал я это, так ко дну и пошел. Потап. Значит, испужался. Демка. Мырнул опять на верх-то, ударил рукой-то, должно плыть хотел, - в руку мне ровно бы что-то попало. Весь хмель соскочил! Куст тут был; прут от его мне в руку-то и попал; за куст-то я и уцепился. Тут уж в разум пришел. Вижу, братец: ночь темная, хошь глаз выколи, ветер так и воет. Висел, висел на кусту-то, - слышу: собаки залаяли и огонек показался. И закричал же я, братцы, огонечек-то увидамши!... Давай теперича тысячу рублев - так не крикнешь. Два года опосля глотка болела. Слышу и там кричат... Народ прибежал с фонарями. Матвей. Как же нашли-то? Демка. По собакам, собаки означили. Жена за мной выскочила, а за ей и гости, которые побежали. Вытащили меня, привели к куму, опять я этой настойки выпил три стаканчика, согрелся... (Прислушивается). Взаправду, кричат... (Выбегает из шалаша и снова возвращается). Выходи все! (Все выходят). Слышь! (Все смотрят друг на друга вопросительно; с противоположного берега слышится глухой стон). Матвей. Далече!.. Потап. Окрикни. Матвей. Держись!.. Держи-ись! (Снова слышится стон). Демка. Тонет, братцы! Потап. Постой (Прислушивается). Да! Чья-то душа Богу понадобилась. Отвязывай лодку. Эка, наша река блажная! Сколько она за лето народу переглотает. (Берут весла, отвязывают лодку. Матвей с Демкой садятся). Потап. Садись живо. Матюха, отчаливай. Права держи... На-голос ступай. Ах ты, Господи!.. (Лодка быстро отваливает). Кузьма. Где найти: долго больно держался-то! Демка-то еще когда сказывал, что кричит. Потап. Поди ж ты! Кузьма. Слава Богу, что ночь-то светлая. Ишь ты зоря-то... белый день ... Да вон, вон ... видишь - плещется... Потап. И то! Кузьма (кричит). Вправо забирай!.. (С лодки слышатся голоса: "держись! держись-с!"). Потап. Бог милостив. Видишь... окунулся. Вон... опять выскочил. (Следят внимательно). Кузьма. Сохрани, Господи, всякого человека. Потап. Не видать? Кузьма. Опустился!.. Должно, конец его душеньки... Потап. Кричит что-то. (Долго смотрят с напряженным вниманием). Кузьма. Вон поплыл, вон поплыл... Должно вытащили. Как-то Бог дал. (По реке раздается неясный говор; всходит солнце; Потап и Кузьма крестятся; лодка подходит к берегу). Потап. Что, братцы? Матвей. Подержи лодку-то. Чуть было сам не утоп. Какой тяжелой, Бог с ним. Принимай, ребята. (Потап с Кузьмой выносят труп на берег). Потап. Не опущай на земь. Качай так. Матвей. Ничего не поделаешь, - мертвый. Кузьма. Взаправду, мертвый. Потап. А может... (Начинают откачивать). Только, ребята, чтобы не разговаривать, не пужать. Демка. Нет, братцы, смотри-ко: спина-то у его как посинела. (Все смотрят). Кузьма. Да. Потап. Воды много наглотался. Демка. Долго оченно. (Кладут труп на рогожу). Матвей. Как ухватил-то я его, еще он, ровно бы, жив был. Демка. Подошли-то как мы, еще он держался. Потап. Мы видели. Матвей. Долго оченно в воде-то я его искал. (Выжимает подол рубашки). Продрог как... Ухватил я его за волосья-то, словно бы маненько шевелился. Потап. Какой здоровенной парень-то. Кузьма. Надо быть - купец. Демка. Купец и есть: ишь какая одежина-то. Матвей. И как, братцы, это он попал? Потап. Как попал! Может ограбили да бросили. Большая дорога по той стороне-то пошла... Кузьма (покрывая труп рогожкой). Отмаялся ты на сем свете, голубчик. (Никитка выходит из шалаша; слышится звон колокола). Потап. В монастыри к заутрени ударили. (Все крестятся). Упокой, Господи, душу раба твоего. Все. Упокой, Господи. Матвей (к Никите). А ты, что ж не крестишься? Крестись. Никита (бессознательно). Упокой, Господи, душу раба твоего. Потап. Что ж, ребята, теперь ступай к становому. Объявить надо, так и так... Кузьма. Затаскают нас, братцы, теперича. Демка. Да, не помилуют. Пожалуй, и в острог влетишь! Кузьма. Хитрого нет. Матвей. За что? Демка. А за то. Матвей. За что - за то! Демка. Там уж опосля выйдет разрешение... Матвей. Коли ежели так, я его опять в реку сволоку. Демка. Экой дурак! Ты крещеный ли? Матвей. Да как же! За что ж меня в острог... Демка. Я сидел раз в остроге-то, за подозрение. Главная причина, братцы, говори все одно, не путайся. Месяца два меня допрашивали. Сейчас приведут тебя, становой скажет: "вот, братец, человека вы утопили; сказывай, как дело было". Ничего мол, ваше благородие, это я не знаю; а что, собственно, услыхамши мы крик, и теперича, как человек ежели тонет - отвязали мы, значит, лодку... Кузьма. Ну вот, ребята, слушай да помни. Чтоб всем говорить одно. Матвей. Отвязали мы лодку, подошли к энтому самому месту и, значит, вытащили. Кузьма. Мертвого? Матвей. Вестимо, мертвого. Кузьма. То-то. Демка. А на счет того, что откачивали - молчи. Потому, скажет: как ты смел до его дотронуться? Какое ты полное право имеешь? Коли ежели человек помер, опричь станового никто не может его тронуть. Так вы это и понимайте. Матвей. Ишь ты, лохматый черт, как он судейские-то дела произошел. Демка. Я, мол, как свеча горю перед вашим благородием, прикажите хоть огни подо мной поджигать, - я ничего не знаю. "Я, скажет, братец, верно знаю, что это ваше дело". Говори одно: как вашей милости будет угодно, я этому делу не причинен. Потап. Так, значит, все так и говори. Баб-то нет, некому над тобой и поплакать-то. Демка. Может, матушка родная по ем теперича плачет. Матвей. Кто ж, ребята, пойдет? Демка. Да я пойду. Потап. Ступай, брат. Ты на счет разговору лучше. Демка. Я разговаривать с кем хошь могу. (Идет в шалаш). Кузьма. Ах, господин честной, хлопот нам твое тело белое понаделало. Потап. Богу там за нас помолит. НА РЕКЕ. СЦЕНА ИЗ НАРОДНОГО БЫТА. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Дедушка Степан, старик, лет 60, сторож опустевшей барской усадьбы. Иван, крестьянин, егерь. Владимир | Ардалион | лакеи Вася | Настя | Крестьянские дети из ближнего села Гришка | Дема и другие | Жареный, 16 лет, учился в Петербурге у портного, отдан родственникам по приговору Окружного суда. На берегу реки, поросшем ивой, землянка. Из реки выдался в берег большой камень. На противоположном крутом берегу старый барский дом, с заколоченными окнами. ЯВЛЕНИЕ I. Дедушка СТЕПАН сидит у землянки, чинит сапог, ИВАН подходит. Иван. Бог помощь, дедушка Степан. Дедушка Степан. Спасибо, милый человек, спасибо тебе. Что Бог дал? Иван. Плохо!.. Пару чирят ... (к собаке). Куш, ляжь тут, подлая! Дедушка Степан. Что мало? Иван. С ружьем что-то ... оченно отдавать стало... нет никакой возможности. Утрось зайца хлестанул, насилу сам на ногах устоял... В кузницу надо зайти, казенник отвернуть... Ильич не проходил? Дедушка Степан. Выпалил тут кто-то по реке. Иван. Должно он, окромя его некому. Надо полагать, он теперича к Кривому колену ударился. Дедушка Степан. Отошел он, значит, от генерала-то? Иван. Отошел, места ищет. Дедушка Степан. А житье, кажись, ему было хорошее. Иван. Умирать бы не надо, но только и терпеть нет никакой возможности. Дедушка Степан. Ну! Иван. Оченно уж дерется... Так дерется - страсть! Ежели он теперича стреляет и как, например, мимо - сейчас егоря в ухо. Лучше не стой близко... Сапожки гоношишь? Дедушка Степан. Да, парнишке Мавриному... починить просил... Иван. Это черненький-то? Дедушка Степан. Да, черненький. Вчера прибежал: дедушка, говорит, почини. Такой шустрый мальчишка, я таких и не видывал. Даром что махонькой, от земли не видать, а пойдет говорить - складнее барского сына. Ежели бы его в ученье в какое хорошее... Иван. Ты ребят уж больно балуешь, сказывают. Дедушка Степан. Целый день они у меня тут. Вот жар-то посвалил, все сейчас прибегут. Васютка уж вон там под ивой старается, удит. С большим мне, друг, хуже, верно тебе говорю... не люблю... а парнишко придет - первый он у меня человек. Ты думаешь - парнишко что? Он все понимает, все смыслит, только ты его не бей, не огорчай его... Иван. Что ты, дедушка Степан, разве возможно их не бить? Первое дело - без этого он не вырастет, а второе дело - ежели его не бить, он тебя почитать не станет... Не оченно чтобы бить, а так потрепать инный раз - это оченно им в пользу. Дедушка Степан. Стало быть, ты слов не умеешь, коли малого ребенка бьешь... Иван. Да я не бью, мне, примерно, все одно, только словно бы без этого невозможно... Нас тоже лупили порядочно... В фалеторы меня махонького взяли, так бывало кучер тебя прибьет, да дворецкий тебе накладет... а в трактир-то в ученье отдали, там пять годов сряду били... Оченно уж раз мне пришлось, пошел хозяину жаловаться, так меня сейчас за бунтовство в часть отправили, да чуть было на поселенье не сослали, целый день у хозяина в ногах валялся... (Собака бросается за птичкой). Еси сюда, подлая!.. Убью!.. Дедушка Степан. Хорошего мало, милый человек. Иван. Ну, постой! Так будем говорить: наше дело простецкое, а по купечеству теперича, не к нам их к мужикам приравнять: - теперича я на фабрику к купцу Гладкову дичь представляю к механику к англичанину, так вот я тебе что скажу: так этот купец своих детей жучит, что лучше требовать нельзя. А купец значительный, дочь у его за полковником... Значит, следует. Дедушка Степан. Бьет шибко, а дети все пьяницы повышли. Иван. Пьяницы как есть, это что говорить... Пьяницы настоящие. Намедни было фабрику пьяные сожгли... а Семен Митрич вот из этого самого ружья у тешиловского мужичка лошадь застрелил. Блажной!.. Опух теперь весь и хозяйка от его сбежала, в Москве путается... (Раздается выстрел). Это Ильич!... Прощай, дедушка Степан... Дедушка Степан. Дай Бог час! ЯВЛЕНИЕ II. ВАСЯ показывается из-за куста. Вася. Дедушка, ребята идут, должно тоже рыбу ловить... Иван (закуривая трубку). А ты, Васютка, умеешь рыбу-то ловить? Вася. Умею. Иван. Врешь?! Дедушка Степан. Хорошо ловит, старается. Вася. Я намедни такую щуку выворотил, индо удилище затрещало... За три гривенника мы продали... Дедушка Степан. Щуку важную ухватил! Рыболов будет чудесный... Иван. Ну, помогай Бог... Прощайте... (Уходит). ЯВЛЕНИЕ III. Те же без егеря. Вася. Дедушка, мы их сюда не пустим, они только рыбу пужают. Дедушка Степан. Рыбы в реке, батюшка, много. В реке рыба, в лесу птица - все на пользу нам дал Господь Царь небесный. Вася (всматриваясь). Дедушка, и портной с ними. Дедушка Степан. Я этого портного... Приди он только! Я ему покажу, как рыбу травить. Ты и не знайся с им, батюшка: окромя худого от него ничему не обучишься. Вася. Он намедни в матку в свою камнем запустил... Уж и драли же его за это. Матка-то завыла, мне, говорит, с им не совладать, а сусед его и поймал... Уж он его вожжей хлестал, хлестал... Дедушка Степан. Ишь ты, в родительницу!.. Вася. Он говорит, она ему не мать, а сродственница; у меня, говорит, нет ни отца, ни матери; меня, говорит, из воспитательного дому сюда оборотили... ЯВЛЕНИЕ IV. Подходят несколько ребят. Все. Здравствуй, дедушка Степан. Дедушка Степан. Здорово, молодчики! Далеча ли срядились? Гришка. Корье, дедушка, драли, домой идем. Дедушка Степан. Рыбу завтра ловить приходите. Гришка. Неколи. Ноне корье драли, а завтра лекарь с фабрики велел, чтобы беспременно мать-мачиху рвать {Лекарственная трава.}. Дедушка Степан. Там у старой плотины ее тьма тьмущая. Тришка. Мы туда и пойдем. Мы и летось там же рвали. Дема. Да и за пьяным бором, по ручью, сколько хошь. Вася. Мы туда завтра за муравлиными яйцами... Дедушка Степан (к портному). А ты слышишь: ежели ты будешь окормок {Кукельван.} в реку кидать, рыбу травить, я тебя, знаешь... Ишь ты непутный... Жареный (становясь в позу). Не страшно!.. Дедушка Степан. Ты у нас тут всю рыбу потравил, озорник этакой! Рыбу Бог нам на потребу создал, а ты ее травишь. Бесстыдник! Вася, порой, батюшка, червячков, а я пойду вершу погляжу... Я тебя так пугну отсюда, что ты у меня и своих не узнаешь. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ V. Те же без дедушки. Жареный (вслед Степана). Старый черт! (Ребята смеются). Вася. Что ж ты дедушку-то ругаешь, он постарше тебя. Жареный. Стара у попа собака! Я все ваши верши перережу... а сторожку сожгу... ей-Богу, сожгу... (Кидает в воду камень). Гришка. Что рыбу-то пужаешь! Черт! Жареный. Ноньче ночью я к попу в сад за яблоками... Дема. Не поспели еще... зеленые... Жареный. Печеные они ничего, скусно. Дема. А шея-то у тебя крепка? Жареный. Крепкая, крепче твоей!.. Когда я в Обуховской больнице лежал, со второго этажу меня спустили... Гришка За что? Жареный. За бельем мы с товарищем у Вознесенского мосту на чердак залезли, а дворники нас и выждали... Пашке сейчас лопатки назад, а я, пока его крутили, хотел шмыгнуть - старший дворник как звизнет меня, так я и покатился... (Все смеются). Сейчас в больницу. Доктора эти мяли меня, мяли, - нутром, говорят, здоров, только в ребрах у него повреждение. Дема. Вот так приладил! Жареный. Порядочно!.. Вылечили меня и сейчас в острог. Следователь допрашивать стал: повинись, говорит, скажи, как дело было? Ничего, говорю, я не знаю, потому как мне дворники память отшибли и поэтому случаю я в больнице лежал. Опосля этого в суд повезли... народу, братец ты мой, жендары... Сейчас всех присягу примать заставили. Ты, говорит, какой веры? Здешней, говорю. Воровал белье? Никак нет, а что дворники меня били оченно и даже теперь рукой владеть не могу. Дема. Я бы, кажись... (Смеется). Уж оченно страм!.. Жареный. А уж меня в остроге один мещанин обучил - ты, говорит, главная причина, говори одно: били да и шабаш. И вышло нам такое разрешение: Пашку в арестанские роты служить, а меня в деревню по етапу. К Покрову, Бог даст, я опять в С.-Петербург уйду. Гришка. А ежели опять поймают, такова жару зададут. Жареный. Там канпания большая - ничего. Уже оченно там жисть хорошая... слободно... Раз мы в киятре у одного барина... (Из кустов показывается дедушка Степан). Старый черт этот опять идет... Пойдем, братцы... (К Васе). А ты ему скажи: будет он меня помнить! Я ему покажу. В киятре мы раз у одного барина... (Уходят). ЯВЛЕНИЕ VI. ВАСЯ садится на камень и закидывает удочку. На противоположном берегу показывается НАСТЯ. Настя. Васька, матушка велела домой чтобы... Вася (насаживая червя). Я заночую здесь. Настя. Матушка серчает. Совсем, говорит, от дому отбился. Дедушка Степан. Скажи, голубка, дедушка мол завтра сам приведет. Они мол к вершам пойдут. Настя. Раньше приходите. Прощайте. Дедушка Степан А ты бы... того... рыбу-то бы с собой захватила, сковородки на две у нас будет. Скажи матери, Васютка все наловил. Настя. Да он ловить-то не умеет. Дедушка Степан. Нет, ловит важно. Вася. Я сейчас головля поймал... Дедушка Степан. Свежая она теперь... Поужинаете... Настя. Завтра на покос пойдем, обжарим... Дедушка Степан. А косить-то еще много? Настя. Росы на две еще хватит. Спасибо, дедушка. Прощайте. (Вася отталкивает лодку на противоположный берег и возвращается). Вася. Щука давя плеснула вон у энтого куста... здоровая!.. Дедушка Степан. Лукавая эта рыба-то... Что-то Бог нам в верши послал... Вася. А далече, дедушка, отсюда? Дедушка Степан. Нет, недалече... Вот мы поужинаем да и поедем ... Тихо теперь, хорошо... (режет хлеб) Садись, батюшка... (садятся). Господи благослови. Ешь, во славу Божью. Ты бы лучку погрыз, посоли-ка его да хорошенько ... Вот так. Вася. Дедушка, намедни к нам посредственник приезжал, народ на сходку сколачивали, чтобы с души по полтиннику и ребят, значит, всех грамоте обучать. А опосля того волостной всех ребят собирал. Я, говорит, тетка Варвара, Васютку первого возьму. Три копеечки мне дал... Дедушка Степан. Это за твою добродетель... Вася. А мужики которые, мы, говорят, ребят своих не выдадим... В кабаке подрались. Коряга уж оченно кричал. Дедушка Степан. А волостной-то что? Вася. Долго он с ними ругался, а Коряге говорит: я тебя, говорит, в солдаты отдам. А Коряга ему: - я, говорит, три затылка заростил, - меня отдать невозможно... Дедушка Степан. Это, батюшка, хорошо. Ежели ты обучишься - первый человек будешь. Кто пером умеет, такому человеку завсегда просвет есть. Не токма, по нашему по крестьянскому делу, а ежели и господин, который необученный... Доедай, доедай, голубчик, простынет. Вася. Я уж сыт. Дедушка Степан. Ну, и слава тебе Господи. Бог напитал, никто не видал!.. Вася. Темно как стало! Дедушка Степан. Темно. Теперь лихому человеку хорошо, теперь уж лихой человек на дорогу вышел. Возьми-ка ведерочко, залей огонь-то. Вася (заливает). Я боюсь ночью-то... Дедушка Степан. Чего, голубчик, бояться. Доброму человеку бояться нечего, лихих людей здесь нет, они теперича на проезжей дороге, али к городу где поближе, где народ ходит, а здесь им делать нечего - люди мы с тобой бедные, взять с нас нечего. Вася. Страшно оченно. Раз мы с матушкой за хворостом ездили да в овраге к ночи-то и застряли... Дедушка Степан. Испужались! Вася. Страсть!.. А в барском доме, дьячок сказывал, никому невозможно ночью пройти... Дедушка Степан. Ну!.. Вася. Сейчас умереть! Дедушка Степан. Что ж там? Вася. А старый барин там по ночам ходит. Дедушка Степан. Зря болтают, батюшка. Сам я ему, голубчику, и могилку-то копал и косточек-то его, поди, нет теперь. Вася. Нет, дедушка, видели - ходит ... Сердитый... Дедушка Степан. Полно, глупенькой, врать-то... Вася. Оченно уж мне жутко, дедушка. Дедушка Степан. А ты сотвори молитву... Садись в лодку. Вася (садится). Темь какая по реке-то... Тихо... Дедушка Степан (зажигая фонарь). Ночь, батюшка... Ночью завсегда тихо. А ты вот что: ты реки ночью не бойся... Я с малых лет на реке живу, с малых лет я ее знаю... Говорят ежели что, ты этому не верь, мало что бабы болтают. Вот ежели в лесу, там страшно - и зверь попадается и все... а в реке окромя рыбки-голубушки никого нет и та спит теперь. Вот мы верши посмотрим да в стогу и заночуем... сено-то свежее ... чудесно!.. (Отпихивает лодку от берега). ЯВЛЕНИЕ VII. ИВАН, ВЛАДИМИР, АРДАЛЬОН. (За сценой). Степан Архипыч, погоди, нас на ту сторону перетолкнешь. Иван. Я им на устрет пошел, а они тут. Дедушка Степан. Охотничкам, егерям почтенным Владимир. Степану Архипычу самое низменное! Дедушка Степан. Здравствуй, Володюшка, здравствуй. (К Ардальону). И ты с ними бродишь? Владимир. Скуки ради и он с нами. Человек без дома - тоска одолеет. Сверни папиросочку. Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич. Владимир. Мы ведь собственно не охотиться, а для развлечения... даже гитару с собой носим. Ардальон. Извольте, Владимир Николаич. Владимир. А вы тут огонек разложите. Дедушка Степан. Без огня скучно. Владимир. Да с огнем еффехтней, это твоя правда. А ежели можно у тебя рыбы какой достать и уху нам сейчас приготовить? Я бы теперь порционную стерлядку по-русски съел. Иван. А то по какому же ее есть? Владимир (с иронией). Дурак! Иван. Посмотрю я на тебя, Владимир Николаич, барином тебя назвать нельзя, а говоришь ты... Владимир. Поживи в обществе и ты будешь говорить по-другому... Так можно относительно рыбы? Дедушка Степан. Сейчас, батюшка, гость дорогой. Вася, поди-ко с ведерочкой, сачок возьми... Зацепи там... сейчас, батюшка, сейчас. Давно ты не бывал у меня... Прежде все бывало... Владимир. Обстоятельства разные... да и некогда. Иван. Опять это и барин его таперича прогнал, места искать надо... А места нынче поди-ко сунься. Владимир. Нас никто не прогонит, мы сами уйдем, но бить себя не позволим... Не тронь! Не то время! Другой коленкор, вот что!.. (к Ардальону). Дай огня. Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич. Дедушка Степан. Что у вас за дела с ним вышли? Владимир. Сам посуди, Степан Архипыч, человек ты умный: нет никакой возможности. При моем положении и вдруг... Иван. В ухо! Владимир. Ведь это черт знает, что такое!.. Дедушка Степан. Хорошего мало. Владимир. У меня крестный отец титулярный советник, крестная мать... какими они глазами на меня смотреть должны... Нет, шалишь!.. Не позволю! Ардальон. Ежели над собой позволять... Владимир. Сверни папироску. Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич. Владимир. Раз ему спустил, два спустил, на третий говорю: нет, говорю, ругаться вы можете сколько угодно, а оскорблять действием я себя не позволю. Не тот коленкор! Поехали мы зимой на медведя, а я в это самое время влюблен был и как нарочно в этот день свиданье назначил. Ты знаешь, что значит девушке свиданье назначить и между прочим обмануть. И ее в конфуз поставить, и самому стыдно. Смерть мне ехать не хотелось, но делать нечего. Стали на номера. Мороз, страсть! Прислонился я к дереву да и думаю: жуирует она теперича жизнию, делает променаж по Невскому, без друга... а я здесь зябну, как собака. И так мне грустно стало, такие мечты пошли... Ардальон. Известно, в этаком положении. Владимир. Дай огня. Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич. Владимир. Думаю: как бы мне было приятно заключить ее в своих объятиях, в это время медведица, пудов четырнадцать... фюить!.. За линию... Так я и замер... Иван. Ну, а он тебя сейчас клочить - не зевай... Я бы тебя не так; я бы тебя... Вася (входит). Два головля, четыре окуня, а плотву я не считал. Владимир. Заправляй скорей... (к Ардальону). Ну-ко, сделай коленце (играет). Али песню спеть... Затягиваю (Поют). Не шумите-ко вы, Да вы ветры буйные! Не бушуйте-ко вы, Да вы леса темные! Ты не плачь-ко, не плачь, Душа красна-девица... Иван. Нет, постой, вот что: помнишь ты в кабаке действовал... Владимир. В каком кабаке? Иван. Пьяный в те поры... в Саюкинском... Пел он, Степан Архипыч, песню с.-петербургскую, как чудно... страсть!.. Владимир. Я не помню. Иван. Да об Покрову... Ну еще тебе лопатки назад скрутили... И что вы, черти, в те поры водки сожрали... Кажинный по стаканчику поднес, песня-то очень складная. Владимир. Играй. (Ардальон играет). Я по травке шла, Тяжелехонько несла - Коромысло да валек Еще милого платок. Я на камушек ступила, Чулок белый замочила. Мне не жалко туфелька - Жалко белого чулка. Я с хозяином расчелся Ничего мне не пришлось. Иван. Жизнь вам, холуям, умирать не надо НА ПРАЗДНИКЕ. СЦЕНЫ ИЗ НАРОДНОГО БЫТА. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Кондратий Ильич, достаточный крестьянин. Слезкин, | Васька Рогов, | фабричные. Степка, | Девушка и парни. Трофим, крестьянин. Мавра, его жена. Действие происходит в селе, в день храмового праздника. Слобода; направо от жителей кабак; в глубине раскинуты палатки. ЯВЛЕНИЕ I. КОНДРАТИЙ ИЛЬИЧ идет слева, СЛЕЗКИН выходят из кабака. Слезкин. Кондратий Ильич! Теперича я все порядки справил как должно. Как, значит, от обедни пришел, в радости дождамшись, разговелся - спать лег, а теперича я гулять вышел. Все, как следовает!.. Кондратий Ильич. У обедни-то ты был: а слышал ли, как батюшка проповедь сказывал? Слезкин. Слышал, братец мой! Великий ноне праздник, и нет его больше!.. Оченно мне это чувствительно! Кондратий Ильич. Великий праздник!.. Слезкин. Великий! (Молчание). Как, братец мой, там теперича на небе... что, например?.. Премудрость это, Кондратий Ильич! Странник это у нас с книжкой ходил, сказывал: "Всякая, говорит, теперича, звезда означает... и все, говорит, я это понимать могу". Кондратий Ильич. Не понять нам грешным этого. Слезкин. Потому все мы - грешники. Верно твое слово. Кондратий Ильич. Странник твой, може, и так болтал, зря. Много их даром по белу свету ходят, нас, темных людей, обманывают. Слезкин. Много, братец мой! Потому нашего брата обмануть оченно способно, а, особливо ежели выпимши. Кондратий Ильич. Другой прельщением норовит тебя... Слезкин. Всякого народу бывает. А странник этот теперича, за свои дела за хорошие, в остроге сидит. Кондратий Ильич. Ишь ты! Слезкин. В остроге, братец мой, потому больно плут. Не плошь Васьки... такой же разбойник. Они с Васькой благоприятели были, баб все портили. Кондратий Ильич. Бог с ими, друг сердечный. Слезкин. Главная причина - не осуди человека. Так ли я говорю? Ежели человек супроти тебя что сделал - обидел, значит... ну, и кончено! Дай Бог всякому!.. Что нам делить? Нам делить нечего! Ты мне теперича скажи... Кондратий Ильич, скажи ты мне: Слезкин! наслежу я следов - ходи по ним... а я ходить буду. Так я это и понимаю. Ежели теперича я выпимши... Кондратий Ильич. Пей, да ума не пропей. Слезкин. Зачем, братец мой! Я самую малость... шкалик!.. И слава те Господи, с меня и будет. Кондратий Ильич. Знаем мы вашу малость-то! С утра до вечера в кабаке сидите. Слезкин. Для Петрова-дни! Без этого уже невозможно. Земляки пришли... фабричные... ну, и, значит, с праздником честь имеем поздравить! Порядок! Вишь, народ идет хороводы водить. Кондратий Ильич. Ко дворам пора (идет). Слезкин. Кондратий Ильич, не побрезгуй, пойдем - поднесу. Кондратий Ильич. Ну те к Богу! Слезкин. Один стаканчик!.. За премудрость за твою... Кондратий Ильич. Нету, друг сердечный, не стану. Слезкин. Для праздника! (Кондратий Ильич уходит). ЯВЛЕНИЕ II. Слезкин (один). Ну, я, значит, сам по себе пойду. (Запевает). Несчастная наша доля: Никто, никто не любит! Полюбила молодчика... Васька (подхватывает). С Полянки дворянка. ЯВЛЕНИЕ III. ВАСЬКА РОГОВ, СТЕПКА, девушки и парни. Васька. Становись, девки, давай хороводы водить. Слезкин. Господам фабричным... почтение! Васька. С пальцем девять! Ты что ж оттеда ушел? Слезкин. Так, братец мой, грустно! С Кондратьем Ильичем, хошь бы насчет делов, говорили... Ты, говорит... Васька. Надо полагать, ребята, этот Кондратий Ильин - мужик фальшивый. Степка. Подхалим! Слезкин. Нет, братцы, мужик важный Кондратий Ильич! Ежели теперича, когда придешь к ему, сейчас тебе житие прочитает, али так что от божества скажет. Мужик он оченно умный. Васька. Сказывают, у его денег залежных много. Вот, ребята, кабы нашему брату теперича деньги - не стали бы мы так-то трепаться, задали бы форсу! Я бы сей трактир снял, али бы... Степка. Привычку надо по этой части. Васька. Я, брат, все степени произошел! В каких я мастерствах не находился, в какой я должности не жил! Это нам ничего!.. Женился бы на купчихе. Степка. На купчихе жениться важно! Васька. На что лучше! Слезкин. А нам хоть бы на мещаночке Бог привел. Есть в Москве эдакие, которые, значит, по мастерству по какому... Васька. Хошь, я тебе твою фортуну сделаю - женю тебя? Ундерову дочь возьмешь? (Все смеются). Вот, братцы, сказывал я вам, аль нет? Чудно уж оченно! Так, голова, как вздумается мне это когда, просто, сейчас умереть - смех!.. Жил насупротив нашей фабрики ундер. Только раз, в воскресенье, вышел я за ворота, гляжу - у его под окошком сидит дамочка и смотрит на меня. Я у ворот-то и сел. Часу так в десятом, гляжу, эта самая дамочка машет мне платочком. Вот я к окошку-то и подшел. Погода, говорит, оченно прекрасная... гулять вышли? - Так точно, говорю, потому теперича гулять оченно вольготно. - Вышла бы, говорит, и я, да компанию мне водить не с кем.- Пожалуйте, говорю, с нами - мы вам обиды никакой не сделаем. - Нельзя, говорит, этого, потому тятенька увидит. Вы по какой части? - Так и так говорю: у своего хозяина в плюмянниках живем... Слышь?.. (Все смеются). Слезкин. Уж такова проходимца, как Васька Рогов, не найдешь! Васька. А вы, говорю, по какой? - Я, говорит, при своем тятеньке живу, потому, как мой тятенька ундер. А коли вы желаете, чтобы промежду нас знакомство было - завсегда к нам пожалуйте. Завели мы с ей это знакомство... Степка. Пондравилась! Васька. Какое к черту пондравилась! Блажь одна! Только я раз к окошку-то к ей подшел, а ундер-то оттеда - пожалуйте, говорит, в горницу. Слезкин. Значит, бока наминать? Васька. Никто Ваське Рогову боков не намнет. Слезкин. Смирный, должно, ундер-то. А то есть, попадаются из ихнего брата... беда!.. замучает!.. Степка. Бывал, знать, ты у них в переделе-то? Слезкин. Трафилось! За мещанку за одну. Васька. Вошел к им. Краля-то моя сидит, на гитаре разыгрывает. Ундер сейчас сладкой водки поставил, по рюмочке чкнули... Нам, говорит, оченно приятно, ежели вы с нами канпанию имеете. Наслышан, говорит, я от дочки, так как вы у своего хозяина в плюмянниках живете... - Так точно, говорю. - Коли ежели, говорит, вам моя дочка не противна, я с ея воли не сымаю. Одна из девушек. Ах, ты пес экой! Васька. Вы погоди, постой, что было. Вот сейчас, нарядилась она в шелковое платье, шляпку надела, в правую ручку зонтик взяла, - гулять мы с ней пошли. Оченно уж она мне в те поры пондравилась, хоть сейчас жениться. Ну уж мы эвту политику московскую знаем ... Пожалуйте, говорю, в трактир. - Вы, говорит, как обо мне понимаете? Я, говорит, не то что, к примеру, какая ... Я, говорит, со всяким могу разговор иметь, никого не острамлю. - Нам, говорю, это оченно лестно, по той причине, что нам такую и требуется. - Я, говорит, с любым офицером потрафлю, как что должно, потому я всему этому обучена; я бы, говорит, может, на разные языки умела, да тятенька не пожелал. - Так в трактир и не пошла. Ну, вот, голова, целое лето я к им ходил; опричь жениха мне и званья не было: жених да жених; рублев сорок денег я у ундера-то забрал; поддевку он мне новую сшил, да она мне кошелек бисерный подарила; а уж что мы с этим ундером сладкой водки выпили!.. Она, бывало, романцы поет, а мы пьем да про войну разговариваем. Пошел я тогда на Покров в деревню - всю эту канитель-то и бросил. Одна девушка. А как же краля-то твоя? Васька. Черт ее возьми, много их! Плакала после, сказывали... Девушка. Плакала! Сам, гляди, около ее коровой ревел. Плакала!.. Должно, и в правду тебе ундер бока-то намял. Васька. Сказал бы я тебе одно словечко, да уж так... для праздника словно бы нехорошо... Девушка. Пришел с Москвы-то, думает, ни весть он кто! Бахвал! Становись, девки. Запевайте. (Девушки запевают). ЯВЛЕНИЕ IV. Те же и МАВРА. Мавра (с плачем). Чтой-то, батюшки!.. Девыньки, не видали ли хозяина. Девушки. Нет, тетка Мавра, не видали. Слезкин. Какова хозяина? Мавра. Моего хозяина, Трофима Иваныча. Слезкин. Видели. Мавра. Где он, батюшка? Слезкин. Давай два двугривенных - скажу, а то так ты и помрешь без его. Мавра. Неколи мне тут с тобой... Девушка. Да говори, дьявол! Слезкин. Скажи сама - может ты лучше... Девушка. Да я не знаю; я бы сказала. Слезкин. Хозяин твой теперича - так будем говорить (указывая на кабак). Окромя энтого места, ему негде быть. (Трофим выходит из кабака). Вишь ты! Значит, так точно. ЯВЛЕНИЕ V. Те же и ТРОФИМ. Мавра. Что проклажаешься-то? Мало тебе что ли? Трофим. Нет, я много доволен... Оченно доволен... Огни у меня теперича... разные огни ходят... Душеньку мне всю распалило... Православные! Дай вам Господи! (плачет). Пошли вам Царь милосливый на вашу долю... Мавра. Что домой-то нейдешь? Трофим. Будем дома, об этим ты не сумлевайся... дома мы будем. А вот что на миру нам скажут. (К Ваське). Ты фабричный? Васька. Фабричный. Трофим. Можешь по писанию? Васька. Могу. Трофим. Значит, не к нам, дуракам, тебя приравнять. Был ты в Старом Ерусалиме? Васька. Далече больно, не был. Трофим. А есть ноне разрешение? Васька. Есть. Трофим (к жене). Слышь, что он говорит! Ну, я и разрешил... А теперича ты мне вот что скажи: дьявольское это наваждение, али так - дурь человеческая? Васька. Насчет чего ты говоришь-то? Трофим. Все насчет того же: давеча я был человек, а теперича, видишь, я не в своем разуме. Для чего это я? Мне это оченно стыдно. Мавра. Да пойдем домой, батюшка. Трофим. Погоди!.. Да, мне оченно стыдно. Девки веселятся, радуются, а я домой пойду, спать ляжу, а там, - твори Бог волю свою. Так-то!.. По закону мне положено и шабаш. Чужого нам не надо. Я много доволен! Прощенья просим! Простите меня, окаянного. Согрешил я грешный... (Уходит). Слезкин. Все мы, должно, для праздника-то согрешили. (Запевает). Граф Башкевич ариванский Под Аршавой состоял... (Все смеются). ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР СЦЕНЫ ИЗ НАРОДНОГО БЫТА ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Роман Игнатьевич, содержатель постоялого двора. Алена, кухарка. Евсюха | Никита | извозчики Бубен | Странница. Странник. ЯВЛЕНИЕ I. На сцене большая деревенская изба: в углу стол; по стенам лавки; налево изразцовая печь. Кухарка (собирает со стола). Нет хуже народу этих ямщиков! Насорят, надрызгают!.. тьфу!.. Евсюха (входя). Благодарим покорно, Алена Митривна, з\а хлеб, з\а соль. Кухарка. Ну, за щи с квасом! Проваливай! Моченьки моей нет с вашим братом. Евсюха (подпоясываясь). Точно что оно теперича вам трудно: народу много идет. Кухарка. Так валом и валит. Барыня-то вышла? Евсюха. Срядились. С полчаса уж в тарантасе сидит, ругается Прощенья просим! Кухарка. Что ж, на дорожку-то? Евсюха. Да Бог ее знает, Алена Дмитривна, пить ли?.. Ну, пожалуйте... веселей ехать будет... Кухарка (наливает стакан водки и подает). Евсюха. Терпеть ведь я его не могу... этого вина!... С наступающим! (Пьет). Кухарка. И вас также. Кушайте на здоровье. Дай Бог благополучно. Евсюха. Благодарим покорно. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ II. Странница (отворяя дверь). Пущают, матушка, странных? Кухарка. Отчего ж не пущать, у нас всех пущают: постоялый двор на то. Странница. Бедная я, матушка, неимущая, Христовым именем иду. Кухарка. Войди, раба Божья, милости просим. В пустынь? Странница. В пустынь, голубушка. Кухарка. К угоднику? Странница. К угоднику, матушка. Кухарка. Много к ему, батюшке, народу идет. Как же ты, матушка, по обещанью? Странница. По обещанью, сестрица. Слышала, голубушка, я во сне звук трубный. Кухарка. Ай, матушка!.. Чего сподобилась! Расскажи, голубка... Ты, может, потребляешь этого-то (показывает на водку)? Поднесу... Странница (стыдливо). Не брезгую мирским даянием. Коли ваша милость будет. Кухарка. Стыда тут нет, матушка. Вам без этого нельзя - ходите. Странница. Много мы ходим, матушка, круглый год, почитай, ходим. (Пьет). Благодарю покорно, матушка, пошли вам Господи на вашу долю. Кухарка. Как же ты сон-то, красавица, видела? Странница. А это ночевала я в келье у матушки у Илларии, и все она рассказывала мне про божественное, и как все насчет жизни, и что, например, как жить мы должны. И такой на меня, раба Божья, глубокий сон нашел - так сидемши и уснула. Вижу, будто я в пространной пещере, и вся она, будто, позлащенная, а на полу все камение самоцветное... И иду, будто, я по этой пещере, а за мной старцы, все, будто, старцы. И говорит мне один старец: "почто ты, говорит, странная, пришла в нашу обитель?" Хотела я, будто бы, уками-то вот так... (делает жест руками) и слышу, голубка, звук трубный... Тут я и проснулась. Кухарка. А вот мы в миру-то никогда таких снов не видим. Странница. Это, сестрица, от жизни. Кухарка. Нет уж, матушка, Бог знает - отчего. Моей старой хозяйке, - я у купцов прежде жила, - то ли не жисть была, а все, бывало, во сне видит, что будто ее режут, да будто ее топят... Такие страсти все снились, не дай Бог никому. Странница. А ты по купечеству прежде жила? Кухарка. Я все по купечеству. Как хозяина в некрута сдали, так и пошла по этой части. Сперва наперво у аптекаря два года жила, у армянина не вступно год жила, а там и пошла все по купцам. Странница. У купцов житье хорошее. Кухарка. На что лучше: первый сорт житье! Мне, по моему характеру, только и жить у купцов: женщина я набалованная, кусок люблю хороший, чай мне чтобы беспременно, ну, а по купечеству насчет этого слободно. Странница, И нашу сестру они странную любят. Кухарка. Любят. У нас, бывало, у Павла Матвеича, от вашей сестры, да от нищей братии отбою нет. Странница. Для души спасенья это, матушка, хорошо. Кухарка. Со всего света ходили, грехи его замаливали. Странница. А помер уж? Кухарка. Пора помереть! Годов пятнадцать без рук, без ног сидел, травами его отпаивали. Странница. Отчего же это он, голубушка? Кухарка. Господь его ведает. Странница. И детки были? Кухарка. Как же, матушка, три дочки; все на моих глазах повыросли; и сынок был, Митрий Павлыч... женить уж хотели, да не продлил Бог его веку: пропал без вести. Странница. Без вести?! Кухарка. Да, матушка. Поехал на ярманку, да там и остался. Большие деньги старик-то давал, кто отыщет - не нашли, ровно в воду канул. Странница. Убили, должно. Кухарка. Убили, матушка, убили. Шесть недель он опосля, голубчик, к нам ходил. Как, бывало, ночь, так он весь дом и обойдет. Что страху-то было! А то это, вздумается ему когда, возьмет да свечи по всему дому зажжет. Странница. Это, сестрица, душенька его приходила. Кухарка. Да уж известно. Странница. По родителям тосковала. А жив у тебя хозяин-то? Кухарка. Господь его ведает. Как тогда их угнали на Капказ, так и слухов об ем нет... должно, к австриякам попал. Странница. Жалко, поди? Кухарка. По первоначалу-то жалко было, а теперя ничего. За веру правую пущай кровь свою проливает. Странница. Так, так, матушка. ЯВЛЕНИЕ III. РОМАН ИГНАТЬЕВИЧ, несколько извозчиков и странник. Никита. Народу много идет к празднику-то. Роман. Много! А ты, старец, тоже к угоднику. Странник. К угоднику. Роман. Издалеча? Странник. Дальный. В первой от роду в ваших местах. В Киеве был, у Соловецких Чудотворцев два раза сподобился, по окиян-реке плавал. Пашка. А людоедов ты видал ли? Говорят, в той стороне людоеды живут. Странница. Как их не видать! - Я видела. Пашка. Что же, они, тетушка, одноглазые? Странник. Одноглазые. Пашка. За что же они людей-то жрут? Али ты, может, врешь? Странница. Что ж нам врать, мирской человек, врать нам нечего. И в книжках есть этому описание: коли ты грамотный - в книжках прочитай. Потому как они одноглазые и по ихнему закону все можно. Никита. Привел бы Бог пораньше уехать: балуют у нас по дороге-то. Роман. Шалят. Дорога у нас бойкая, баловства много. А ежели в сумерки, мимо Жукова оврага и не езди - обчистят, потому место оченно глухое. Намедни туда все село ворошили смотреть: одного за убивство наказывали - в семи душах повинился... Начальству стал в ноги кланяться - не помиловали, наказанье великое было. Никита. За что миловать! Роман. Потому кровь христианскую проливал, а ведь она, известно, кровь-то христианская, вопиет. Никита. Вопиет! Ежели душу загубил, - конечно!.. Бубен. Нет, меня Бог миловал; годов пятнадцать езжу, на лихого человека не натыкался. В запрошлом году только в кабаке у меня, у пьяного, полушубок украли, а то ничего. Роман. Это по нашей дороге часто. Пашка. И как можно, братцы, убить человека? За что? Кажись, как бы на меня кто наскочил - в клочки бы я изорвал. Никита. В избе-то говорить не страшно, а в лесу попадется - в ногах наваляешься. Пашка Я-то? Никита. Ты-то!.. Пашка. Зачем баловать! Я человек смирный, животину не бью, а за свою душу до смерти ушибу. Роман. Полно, Павлуха, батвить-то! Лихой человек на то пошел... разбойник ведь он - в лесу со зверем живет, зверя не боится; может кажинную ночь руки кровянит, - что ты можешь такому человеку? Бубен. Ничего не поделаешь! Никита. Без году неделю в извозчиках-то ездит да разговаривает! Я всю Расею произошел, большую-то дорогу знаю. Зря говорить нечего! Зверя лютого, кажись, так не испужаешься, как разбойника! Замрет твоя душа, охолодаешь весь... не дай Бог никому! Бубен. А тебе трафилось? (Кухарка ставит на стол ужин). Кухарка. Ну, господа честные, пожалуйте. Садись, матушка... Садись, старичок почтенный... Приятного вам апекиту. (Все садятся за стол). Никита. Я вот буду сказывать, а ты слушай: каковы эти люди есть. Кухарка (садясь рядом с Никитой). Сказывай, батюшка, сказывай. Люблю я старинных-то людей слушать. Никита. В Озерках, у нас, у покойника у дедушки, станция была. Мне тогда годов двадцать было. Ночью, как теперь помню, под самое под Воздвиженье, пришел к нам на двор тарантас с купцом на сдаточных. Моя череда была. Смерть ехать не хотца. Я купцу-то и говорю: переночуйте, говорю, ваша милость: оченно темно, овраги у нас тут, в тарантасе ехать неспособно. Нет, говорит, я и так на ярманке замешкался... Трогай! Господи, благослови! Съехали мы со двора-то - зги Божьей не видать! - ваше степенство, говорю: воля милости вашей, а ехать нам страшно, обождем до свету. Ступай, ступай, говорит. Верст пять проехали - ничего. Как въехали в Легковский лес, и купец мой испужался. - Не заплутайся, говорит: - темно. Бог милостив, говорю: коли поехали, надо ехать. Едем мы лесом-то, смотрю, ровно бы огонек показался, так махонькой... Бубен. Волк? Никита. Погоди! ваше степенство, говорю! вы ничего не видите? Нет, говорит, а что? - Огонек, говорю, в лесу показался... сумнительно мне оченно. Что ж ты, говорит, сумлеваешься? - Да так, говорю: не лихой ли человек нас с тобой дожидается? - Сотвори, говорит, молитву. Творю это я молитву, а огонек этот опять. Видел, говорит, братец, и я. Кухарка. Это купец-то? Никита. Купец-то. Душу свою, говорю, нам бы здесь не оставить. - Что ты, говорит, дурак, меня пужаешь? Кому наша душа нужна!.. - Садись, говорю, сударь, со мной на козлы - не так жутко будет. Сел он со мной рядом, а сам ровно бы вот лист трясется. Чего же вы так, ваша милость - нас двое. А у самого, братец мой, дух захватило, руки отымаются. Пашка. Тетушка Алена, плесни еще щец-то. Щи-то ноне у тебя жирные, облопаешься. (Кухарка поспешно наливает щей и садится). Никита. Ехали мы, ехали, - слышу: с правой стороны ровно бы окрикнул кто. Так у меня под сердце и подкатило! Я к купцу: ваше степенство, говорю, мы пропали! - Что ты, говорит, милый человек! - Верно, говорю... Подобрал вожжи, да и думаю: всю тройку зарежу, а в руки не дамся. Только хотел кнутом-то... Стой!.. Двое повисли на пристяжных, да так всю тройку и осадили, а один подошел к тарантасу: аль больно скоро нужно? говорит. - Скоро, говорю. С ярманки, что ли? - Какие вы такие люди есть, говорю, коли вам требуется? А далеча ли вам ехать-то? - Далеча. Мы, говорит, к вам на устрет вышли... место здесь больно глухое... А купец мой и языком владеть перестал. Бубен. Оробел! Роман. Как, батюшка, не оробеть - оробеешь. Ну! Никита. Только, братец мой, смотрю: левую пристяжную уж отпрягли. Выскочил я из тарантаса-то, да хотел за лошадь-то уцепиться, как он меня млясь!.. (Кухарка взвизгивает, как будто ее самое ударили). Никита. Так я и покатился!.. В глазах огни пошли... Слышу: и купец мой застонал, и так этот купец застонал - нутренная моя вся поворотилась... а опосля уж ничего и не помню. Пашка. Чем же он тебя съездил-то - струментом каким, аль так? Никита. Надо полагать, закладкой. Бубен. Закладкой - беда! Меня раз в Москве на стенке закладкой тоже приложил, так я год в больнице вылежал, кажинный день помирать изготовлялся, насилу отд\ыхал. (Все встали из-за стола. Странник ложится на лавку). Кухарка. Как же ты, батюшка, очнулся-то? Никита. Очнулся-то я в лесу, с дороги-то они нас в лес сволокли. Утренничком меня прохватило, ровно бы маленько я и очувствовался. Хочу головушку поднять - моченьки моей нету. Стал купца обзывать: господин купец, господин купец! А купец мой ничуть. Дополз я к нему, а уж он Богу душу отдал и лица на нем распознать нельзя. (Кухарка утирает слезы). Ну, думаю, и мне, должно, в дремучем лесу помирать надо: в останный раз хошь Богу помолюсь за родителев. Уцепился за дерево, встал, да опять, ровно сноп, ударился. В полдни кое-как выполз на дорогу-то; гляжу: тарантас мой в канаву спихнули и кожу с его всю ободрали... Роман. А домой как ты попал, батюшка? Никита. Проезжий один барин доставил. Бубен (взглянув в окно). Уж и туча же, братцы, какая лютая заходит! Беспременно гроза будет. Пашка (расстилая по полу армяк). А и, братцы, эта гроза! Нас однова в лесу застала, дрова мы рубили... страсть! Как ударила молонья в сосну, вот надо быть зубом дерево-то перекусила. Бубен. Потому стрела у ей оченно тонкая... у молоньи-то!... И никуда ты от ей не уйдешь. И ежели тебе от грозы помереть нужно, так ты от грозы и помрешь. Роман. Помереть, голубчик, от всего можно. Бубен. Это точно, что... как не помереть. Странница. Завсегда к этому готовиться надо. Странник (сквозь сон). В помышлении держать. Бубен (значительно). Верно! Странник. Ходим мы по разным местам, а не знаем, где наша смерть будет. Пашка (зевая). Где ни на есть, тетушка, а уж помрешь, помяни ты мое слово. (Раздается удар грома; все крестятся). Лешему-то теперича смерть! (Молчание). Бубен. А что? Пашка. Оченно он грозы боится. Уж теперь он под деревом жмется. Бубен (ложится на пол). Не любит! Пашка. Она его теперича по лесу-то гоняет. Ты, тетушка, леших-то видала ли? Странница. Где их, батюшка, видеть. Пашка. Мы раз видели: одна ноздря у него, а спины нету. Роман. Полно врать-то, дурацкой твой разум! Пашка. Сейчас умереть, Роман Игнатьич, кого хошь спроси. Он только показывается не всякому, а кого ежели оченно любит. Никита. Что ж, ребята, я запрягать пойду. Бубен. С Богом! Никита. А вы утром? Пашка. Мы чем свет. Никита. За хлеб за соль... Роман. Ступай, справляйся. Странница. С меня, хозяин, с неимущей, что положите? Роман. Что с тебя класть? Класть с тебя нечего. Богу за нас помолись. Странник. Спаси тебя, Господи, раб Божий. Роман. Ну, ребята, спать чтобы у меня крепче... Пашка. На счет этого, Роман Игнатьич, не сумлевайся, вплоть до петухов проспим. Спать нашему брату оченно в пользу. НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ СЦЕНЫ ИЗ НАРОДНОГО БЫТА ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Потап, бедный крестьянин. Матрена, его сестра. Степка, 7 лет | его дети Серега, 6 лет | Дементий, его сосед, 30 лет. Рогонок | беспаспортные личности, одетые в Клеймо | дубленые полушубки. Вавиловна, прохожая старушка. Действие происходит в деревне, на большой дороге. Деревенская изба. ЯВЛЕНИЕ I. Рогонок (подпоясываясь). Справляйся скорей. Клеймо. Я сейчас, за мной дело не станет. Пущай лошадь-то пожует маленько, умаялась-чай. (Смеется). Рогонок. Да уж задали ей жару! Долго помнить будет. Клеймо. Чай уж теперича хватился. Рогонок. Как не хватиться: часа три мы гнали, да час, пожалуй, здесь сидим... Чай уж навылся досыта. Клеймо. Экой у нас народ глупой! Рогонок. Мы тоже летось в Питере у чухонца лошадь угнали; опосля я его увидал, недели через две: худой такой стал... Клеймо. Грустно, значит. (Смеется). Рогонок. Всем бы хороша наша должность, кабы острога не было, а то попадешься - томят, томят... Клеймо. Я разов шесть в уголовной-то парился, да Бог миловал, один раз только в сильном подозрении оставили. А уж однова как приходилось: если бы попался, миногами бы накормили. Рогонок. На темную что ль кого взял? Клеймо. Нет, я рук не кровянил и бить чтобы оченно кого тоже не приходилось; раз только одного немца потрепал маленько. А это, братец, вот как было: ушел я тогда с этапу, на родину меня послали. Ну, как ушел, прямо сейчас в Питер... К Лаврюшке - в части! к Гуську - в остроге! Что делать? К Никонычу: нет, говорит, брат, ступай, я больше вашего брата не пущаю, потому, говорит, меня самого затаскали. Дня четыре я путался по Питеру-то, ко/е-чем да к\ое-чем пробавлялся. Только иду раз по Обуховскому, смотрю: часовня. Подошел, помолился, копеечку в кружку опустил, а сам замок пощупал. Думаю, постараться можно. Три ночи сбирался, да все как-то опасился. На мое счастье дождик, и ночь такая темная - зги не видать. Известное дело, в такую пору не токма дворников - собаки на улице не найдешь. Пошел. До костей меня прохватило, покуда я дошел-то. Только что я перекрестился да лом за обруч-то запустил, как меня сзади дубиной раз!.. два!.. Караул!... Стрела так не летит, как я бросился!.. И ничего, т.е. никакой боли не чувствую. Слышу: карета едет, я маленько остановился: только что она поравнялась со мной, я разбежался да на задке и повис, да вплоть до Сенной и ехал. Рогонок. Чисто! Клеймо. Да такой штуки в другой раз, пожалуй, не сделаешь. Опосля самому смешно стало. Уж и досталось же мне! Ведь как пришлось-то! Кабы это на сухопарого человека, - до смерти бы на месте убил, и я-то две недели не разгибался! (Надевает полушубок). ЯВЛЕНИЕ II. Те же и МАТРЕНА. Матрена. В дорогу справляетесь? Рогонок. Да, тетушка, замешкались. Матрена. А вы откелева? Рогонок. По хозяйским делам... Матрена. Дальние? Клеймо. Нет, тутошние... Матрена. Погода завернула, неспособно вам ехать-то. Мятелица такая, что - и!.. Рогонок. Доедем. Прощенья просим. Матрена. Дай Бог час, господа честные. Клеймо. Ужли, тетушка, мужиков-то у тебя нет, одна живешь? Матрена. Как, касатик, без мужиков - без мужиков нельзя. В город сам-то уехал, да вот что-то нет долго. (Клеймо и Рогонок переглядываются). Рогонок (тихо). Не здешняя ли лошадь-то? Клеймо. Прощай, тетушка. Матрена. Не посветить ли, голубчики? Рогонок. Нет, не требуется. (Быстро уходят). ЯВЛЕНИЕ III. МАТРЕНА, потом ДЕМЕНТИЙ, СТЕПКА и СЕРЕГА. Матрена. Нет, должно, ноне не приедет, заночует. (Зевает). Эх, грехи, грехи! Куда скучно в экую погоду-то. Дементий (входя). Вот я тебе, тетушка Матрена, ребят привел. (Серега при входе в избу, быстро бросается на печь). Матрена. Ты бы ноги-то в сенцах околачивал. Ишь ты что снегу-то в избу наворотил. Некому тут за вами прибирать-то! Дементий. Мой что ли снег-то? На лопание я тебе его что ли принес... Ты погляди-ко, что на дворе-то: свету Божьего не видать. Потап Митрич не бывал еще? Матрена. Нету-тка. Сказывал, около вечерен приедет, а нет. Дементий. Не застрял бы в дороге-то. Ну, ребята, спать чтобы! А Серега-то где ж? (Степка смеется). Матрена. На печи. На печь забился ... Да не уйдешь, пес, не уйдешь! Дементий. Аль опять провинился? Матрена. У нас с ним одна вина-то - житья от его никому нет. Степка. Афроське давеча голову было проломил. Дементий. Что ж, за это выстегать надо. Как, Степа, полагаешь: за такие дела надо стегать, аль нет? Степка. Надо. (Смеется). Дементий. А коли надо, так кончено! Справляйся, тетушка Матрена. Сейчас мы его оттедова стащим, да своим судом... Я подержу, а ты опустишь сколько следовает. (Серега заревел во все горло). А! Не любишь!.. Баловать так твое дело, а как... Серега. Я ее не трогал! Она меня сама все за виски дергала. Матрена. Что те режут что ли, окаянного, прости Господи! Что ты ревешь-то? Дементий. Полно, дурашка! С тобой шутки шутят, а ты думаешь взаправду. Ступай сюда, не тронем. (Серега начинает хныкать). Утрись, да и слезай. Серега. Не слезу. Дементий. Говорят, не трону. Степка. Не тронет. (Серега робко высовывает голову с печи и опять прячет). Дементий. Полно, ступай! Я сказку сказывать буду. (Ложится на лавку; Степка садится у него в головах). Вот, братцы, в некотором царстве, не в нашем государстве, жил был царь. А у этого царя было три дочери: одна глухая, другая немая, третья безрукая. Только вот царь и говорит своим дочерям: дочери мои милые, из разных земель короли ко мне понаезжают... (Прислушивается). Что это, словно бы воет кто? Ужли ветер! Тетушка Матрена, труба-то у вас закрыта ли? Матрена. Как же, закрывала давеча. Энтот озорник-то не открыл ли? Дементий. Серега, ты трубу не открыл ли? Серега. Открыл. Матрена. Ах ты, пес экой! Вот баловень-то зародился. Закрой сейчас! (Серега, молча, исполняет приказание). Дементий. Нечего ему делать-то, вон он и балуется. Степка, давай выкинем его в сугроб, пущай его волки растерзают на части. Что его, сорванца, жалеть-то! Серега. Выкинул один такой-то! Дементий. Что?! Ты у нас молчи лучше, нас ведь здесь двое. Ведь мы с им сладим, Степа? Степка. Сладим. Дементий. Значит, тебе, востроносому, супротив нас ничего не поделать. Ну вот, говорит, из разных земель короли понаезжают... Степка. А ты лучше про ведьму расскажи. Дементий. Про кеивскую? Изволь. (Серега сползает с печи). Да ступай, миляга, слушай. Серега. Прибьешь? Дементий. Не трону. Серега. Побожись. Дементий. Сейчас умереть, не трону. Серега. Нет, ты скажи: провалиться мне на этом месте. Дементий. Провалиться мне на этом месте! (Серега робко слезает с печи и подходит к Дементью). Я вишь какой человек: сказал не трону, - и кончено! И никому, значит, не позволю тебя обиждать. Садись на меня теперича хошь верхом, и то ничего. Ты ведь озорничать не будешь? Серега. Не буду. Дементий. Ну, значит, ты милой человек, а милых людей я оченно люблю. И будем мы с тобой жить, пока Бог грехам нашим терпит. Садись на меня верхом. (Серега робко садится, думая, не обманывает ли его Дементий). Хошь, я тебя теперича в Москву свезу, али в Питер, куда хошь - мне все равно. (Качает Серегу). Жизнь, тетушка Матрена, малолетним-то! Хошь бы денечек по ихнему-то пожил. Ничего это они не чувствуют, как должно... Вот хоть бы теперича Серега. Ну, что ты, пострел, понимать можешь? Что ты можешь чувствовать? Какая такая твоя должность? Матрена. Должность его известная: встал ни свет ни заря, не умымши, Богу не помолимши - шасть из избы, да и мается день-то деньской невесть где. Степка. Что ж ты про ведьму-то? Дементий. Не токма что я тебе про ведьму, а как я тебя за твою добродетель оченно люблю, потому ты парнишко смирной, я тебе к Святой пару голубей достану. Серега. И мне! Дементий. Тебе, брат, не за что. А может, мы тебя к Святой-то в солдаты отдадим. (Серега смотрит на него вопросительно). Что глядишь-то? это верно! Свяжем, значит, свезем к становому: вот, скажем, ваше благородие, Серега у нас оченно балуется, прикажите ему лоб забрить. (Степка смеется). А Степке пару голубей предоставлю... Синиц с ним пойдем ловить. Синиц много в те поры поналетит. Серега (сквозь слезы). А я баловать не буду. Дементий. Коли ежели не будешь, значит и мы с тобой будем компанию водить, а то в солдаты. Матрена. Ты сам, посмотрю я на тебя, ровно махонькой - городит невесть что. Дементий. Больно уж ребят-то тетушка Матрена, люблю, потому они очень смешные. Степка. А вон дьячковы дети летось воронье гнездо раззорили. Дементий. Потому, они кутейники. Нешто они могут понимать? А вы, ребята, гнезда не трогай. Грех великий, ежели кто гнездо раззорит. Коли найдешь гнездо с яичками - не тронь, пущай выводит. А кутейники эти, вестимо, голодные: они не токма яйца - они и голубей лопают. Матрена. Тьфу! как это им в душу-то лезет! Дементий. Жрать хочется! Матрена. Да ведь голуби-то непоказанное? Дементий. Мало ли что непоказанное! А вы, ребята, коли ежели мне приятели, - коли кто приметил гнездышко: сейчас покажи мне. (Молчание). А вот, братцы, Бог даст, полая вода придет, рыбу пойдем ловить. Как занятно! Матрена. Ну, этим рыбакам-то спать пора. Снуют, снуют день-то деньской, умаются. Дементий. Что ж скажи, ребята: за нами дело не станет, мы и спать можем. (Встает и почесывается). Погода, значит, самого-то задержала... Оченно уж вьюга-то. Теперешнее дело, как раз с дороги собьешься. Беда, тетушка Матрена, об эту пору в дороге! Не приведи-то Господи! Стужа! Глазыньки тебе это все залепит, борода обмерзнет, злой сделаешься, животину бьешь, ровно бы она причинна! Все это, значит, Божья власть, а ты в ту-пору ничего этого чувствовать не можешь, потому сердце в тебе больно раскипится. (Потягивается). Матрена. Хозяина-то дома нет, словно бы и страшно одной-то. Дементий. Точно что одной-то жутко. Матрена. Да мне ноне целый день что-то не по себе, ровно бы я что потеряла, аль так душенька ноет. (С улицы в окно слышится стук). Дементий. Не сам ли? Матрена. Кому ж, опричь его. (Выходит из избы). Дементий (к ребятам). А вы что ж не ложитесь? У меня спать чтобы, а то ведь я сердитый, наказывать стану. ЯВЛЕНИЕ IV. Те же и ВАВИЛОВНА. Вавиловна. Пустите, православные, душу на покаяние. (Садится в изнеможении на лавку). Дементий. Ишь ты, как тебя занесло-то! В самую мятель-то ты, значит, и попала... Вавиловна. Ох, батюшки мои!.. Дементий. Ты ноги не ознобила ли? Вавиловна. Моченьки моей нет! Матрена. Разденься, голубка. (Помогает ей раздеться). Ишь ты, на тебе одного снегу-то пудов пять будет. Вавиловна. Не чаяла я уж живой-то быть; думала, помру, в чистом поле, не замоливши грехов своих. Дементий. Что хитрого помереть в экую стужу! В экую стужу и мужику только в пору, а уж вашей сестре где. Ты теперича на печь ступай. Вавиловна. Ноженьки-то в снегу-то вязнут, идти-то неспособно, а тороплюсь поспеть засветло. Дементий. А ты далеча ли пробираешься-то? Вавиловна. В Москву, батюшка. Сыночек у меня в Москве живет. Дементий. По какой части? Вавиловна. По пачпорту ходил, а теперича приписался. Дементий. А вы господские были? Вавиловна. Господские, батюшка, господские. Дементий. Чьих? Вавиловна. Семен Иваныча Батурина. (Продолжительное молчание). Дементий. От господ-то отошли теперича? Вавиловна. Слободные, батюшка. Дементий. Ведь тебе, баушка, чай все равно: ты старый человек. Ведь тебе годов, чай, много? Вавиловна. Много, батюшка. Дементий. Ты французское-то раззорение помнишь ли? Вавиловна. Помню, голубчик, все помню. В те-поры, как ему придти-то, французу-то, на небе все столбы ходили. Небо это загорится, и пойдут столбы, и пойдут столбы. Думали тогда, к мору, ан ждем-пождем - он и пришел и двенадцать языков с собою привел. Дементий. Двенадцать языков - это ты верно. Видимо-невидимо, говорят, их привалило тогда. Дедушка нам сказывал. Вавиловна. В те-поры наш энерал кресты свои, медали все понавесил, да ночью, с Васильем фалетором на войну и уехал. Матрена. На стражение? Вавиловна. Да, матушка. Прощайте, говорит, православные, еду я проливать свою энеральскую кровь. И могилку батюшке велел себе выкопать у церкви. Да Бог его помиловал, голубчика, опять к нам приехал. Как это у французов землю эту ихнюю под нашего царя подвели, в нашу веру правую их всех перегнали - он и приехал, и помню это, немца с собой привез; барчат он тогда, сказывали, на разные языки обучал по-ихнему. Дементий (потягиваясь). Ишь ты, старинные-то люди, тетушка Матрена, все знают! Ну, прощайте. Ты, бабушка, на печь бы шла. (Хочет идти. С улицы слышится невнятный разговор; все прислушиваются). Что это, тетушка, словно как сам приехал. (Молчание). Да, он и есть! Его речи-то. Что за причина! (Разговор становится внятнее). "Да тут, в Алешине,". "Да, как же ты прозевал?" "Надо бы бежать". "В экаю вьюгу много ли набежишь, зги Божьей не видать". (Все в недоумении; Дементий смотрит на Матрену вопросительно). Отпирай, ступай! (Матрена бежит и возвращается с Потапом). ЯВЛЕНИЕ V. ТЕ же и ПОТАП, окоченевший от холода. Матрена. Чтой-то, батюшка! Потап. Божеское попущение! Дементий. Что ты, Потап Митрич? Потап. Ограбили! Дементий. Как ограбили! Потап. Лошадь угнали!! Дементий. Что ты!! Матрена (воет). Ай, батюшки! Чем мы Бога прогневали? За что на нас экое наказание!.. Потап. Раззорили меня, с малыми детьми раззорили! Взяться теперь нечем. Словно и свет Божий мне все одно, хошь руки на себя накладай. (Обратившись к образу). Батюшка, Царь милостивый! Твоя воля, Твой предел, Отец наш небесный! (Плачет). Легче бы хворость какую лютую выхворал, ничем это дело. Ах ты, Господи! Матрена. Чуяла моя душенька, что быть нехорошему. Целый-то денечек ноне не спалось мне, не елось... Дементий. Да как же, братец, кое место угнали-то? Может, еще мы на след попадем... Потап. Где попасть, где попасть! Не на то воруют лихие люди... Вавиловна. Кабы маленько я не поспела, и меня бы ограбили. Дементий. Постой, баушка, что с тебя взять! Что ж делать, Потап Митрич? Потап. Что делать!.. Ложись да умирай! Дементий. Зачем умирать, умирать не след.- Да как дело-то было? Потап. Прозяб я оченно, погода-то больно завернула, да в Алешине в кабак и заворотил; от кабака-то и угнали. Целовалъник сказывал, что двое каких-то сидело. Один говорит, кривой, а другой рыжий такой. Опричь их, говорить, некому. Матрена. Батюшки!.. Касатики!.. Выньте из меня мою душеньку!.. Они здесь были... (Ребятишки просыпаются и смотрят в недоумении). Дементий. Кто? Матрена. Воры-то, воры-то и лошадь-то наша у нас на дворе была!.. Давя, как тебе с ребятами-то придти, я их только что спустила. Ой, смертушка моя! Дементий. Это двое-то выехали? Матрена. Они, они самые. Кривой один. Дементий. Ну так, Потап Митрич, не сумлевайся. Они ночью по экой погоде далеча не уедут. Вот погода перестанет, мы их нагоним. Потап. Как же тебе не в догад? Ужли ты нашей лошади не знаешь? Матрена. Не в догад, батюшка, не в догад! Все глазыньки залепило... (Воет). Потап (к детям). Вот, ребятушки, лошадь нашу угнали. Пропащий я теперича с вами человек! (Плачет и опускает голову на стол). НА ПОЧТОВОЙ СТАНЦИИ НОЧЬЮ - Ямщики! Эй, ямщики! Тарантас подъехал... - Вставай... чья череда-то?.. - Микиткина... - Микитка!.. Слышь!.. Микитка, гладкий черт! тарантас подъехал... - Сичас!.. - Да как же ты теперича поедешь-то? - А что? - Ночью-то?!. - Ну? - Так что же? - По косогорам-то? - Так тарантас-то вляпаешь!.. - Вляпаешь! Пятнадцать годов езжу, да вляпаешь!.. - Ваше благородие! Тут у нас на 7-й версте к Озерецкому-то косогоры, так вот от поштового епартаменту обозначено, чтоб сумления не было... - Помилуйте, ваше благородие, я пятнадцать годов езжу... - Он-те в загривок-то накладет... - Наклал!.. Мазали чтолича? - Смазано... - Извольте садиться, ваше благородие! Эх вы, голубчики!.. - Смотри осторожнее... - Помилуйте, сударь, я пятнадцать годов езжу. Ямщики, известно, со смотрителем за одно... Смотрителю только бы самовары наставлять, пользоваться... Тпру!!.. - Что? - Вот этот самый косогор-то и есть. - Осторожней! - Помилуйте, сударь, я пятнадцать годов езжу. Не извольте сумлеваться... Тпру!.. - Смотри! - Точно что оно, опосля дождя, тут жидко... - Держи!.. - Господи, ужли в пятнадцать-то годов дороги не знаю... (Тарантас падает). - Что ж, ты, черт тебя возьми!.. - Поди ж ты! Кажинный раз на этом месте... БЕЗОТВЕТНЫЙ. СЦЕНА В ДЕРЕВНЕ. - Калина Митрич, скажи ты мне, отчего я так много доволен? - Может выпимши... - Стаканчик выпил, это верно! А ты мне скажи, отчего я так много доволен? - Ну, от стаканчика и доволен. - Стаканчик один - ничего! А я оченно рад! Видишь - птичка сидит, и я рад! Пущай сидит, голубушка!.. Оттого я много доволен, что хороший я оченно человек! Такой я хороший человек, - по всей деревне и людей таких нет! Чаю я не пью... - А стаканчик-то... - В первой от роду! Силком влили! Давайте, говорит, мы Мите стаканчик поднесем. Священник заступился: - что вы, говорит, непьющему человеку... - То-то я смотрю: тихий ты человек, голосу твоего никогда не слыхать, а теперь разговаривать стал. - Оттого я много доволен, что всех я люблю!.. Рыбу я ловить люблю. - В лесу чтобы мне ночью - первое это мое удовольствие!.. Выду я в лес, когда почка развернется, да и стою. Тихо! Дух такой здоровый!.. Мать ты родная моя, как я лес люблю! Ежели теперича в лесу ночью гроза... - Не боишься? - Люблю! Как почнет это она сосны выворачивать... страсть! А опосля того подымется всякая разная птица, на разные голоса... - Охотник ты большой! - Большой я охотник! По нашему лесу вплоть до вантеевской мельницы - я все гнезда знаю. А как меня рыба уважает!.. Ух, как она меня уважает! Но только за мою эту охоту великое мне наказанье было! И как это, Калина Митрич, обидно! Хороший я человек, чаю я не пью... - Так за что же? - Жил я на фабрике и как слободное время - сейчас я в лес. Там народ - кто в трактир, кто куда, а я в лес. И сижу это я в лесу и таково мне хорошо - лучше требовать нельзя. Вдруг, братец ты мой, откуда ни возьмись - двое. Какой ты есть человек? По какому случаю? Птиц, говорю, наманиваю. Поволокли меня к становому. - Помилуйте, говорю, за что же? Ни в чем я не причинен... Ах, Калина Митрич, как мне это обидно! Вышел становой и сейчас меня обыскивать. Сознавайся, говорит, тебе легче будет: - ты фальшивую монету делал? Никак нет, говорю. За что вы, ребята, его взяли? Не можем, говорят, знать: сидит в овраге - и взяли. Зачем, говорит, ты в овраге сидел? Птиц, говорю, люблю, ваше благородье. Вот тебе, говорит, двугривенный, ступай на все четыре стороны. Веришь ты Богу, Калина Митрич, как мне это обидно! Иду мимо церкви, хотел положить этот самый двугривенный в кружку, а уж дело под вечер было, сейчас меня опять судить: ты, говорят, у храма Божьего кружки ломать хочешь!.. Пустите, говорю, голубчики: - сейчас меня судили. Вот двугривенный становой дал. Человек я безответный! смирный!.. Отпустили. Ну и как же мне это обидно!.. СЦЕНЫ ИЗ КУПЕЧЕСКОГО БЫТА. САМОДУР. КАРТИНЫ ИЗ КУПЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Данило Григорьевич Балясников, купец 50 лет. Матрена Панкратьевна, его жена. Даша, их дочь. Татьяна Матвеевна, жена их сына. Бабушка, мать Балясникова. Племянники Балясникова. Абрам Васильевич, бывший главный приказчик. Зоя Евграфовна, мещанка, друг дома Балясниковых. Иван Прохоров, приказчик. Сергей Ильич. Петр Савич Рассыпной. Калин Власов, подрядчик. Маиор Карташев. Кухарка в доме Балясниковых. Подруги Даши, девушки, гости разного звания, официанты. Действие происходит в доме Балясникова. КАРТИНА ПЕРВАЯ. (На сцене - гостиная). ЯВЛЕНИЕ I. Зоя Евграфовна (отворяет двери). Можно грешной душе в рай войти? Здравствуй, Авдотья Алексеевна! (Целуется). Здравствуй, красавица ты моя! (целуется). Верно, уж не ждали меня - не чаяли. Авдотья. С диву мы дались, куда ты только это запропала. Зоя Евграфовна. В Киеве, голубушка моя, была, в Киеве. Невступно два года путешествовала. Ну, уж матушка, сподобилась! Этакого, можно сказать, благолепия... Авдотья. То-то не видать тебя было. А у нас без тебя тут... Зоя Евграфовна. Что?.. Авдотья. И!.. Хуже чего быть нельзя... все врассыпную пошло! При тебе мы Семена-то Данилыча женили, аль нет? Нет, тебя уж не было. Зоя Евграфовна. Без меня, матушка, без меня. Авдотья. Ну вот, голубка, женили мы его; годик он пожил у нас с молодой-то супругой, да убег... Невтерпеж, вишь, ей жить стало. Да оно и правда: не всякая может по здешнему безобразию, надо дело говорить. Зоя Евграфовна. Батюшки! Авдотья. Да, к матери его и увела, теперича у тещи живут. И прежде у нас в доме каранболь был, а теперь хошь святых вон понеси. Зоя Евграфовна. Вот так оказия! Авдотья. Сам-то лютей волка стал! День-деньской ходит, не знает - на ком зло сорвать. Кабы Егорушки не было, беда бы нам всем пришла; тот хоть своими боками отдувается, до полусмерти парня заколотил. Зоя Евграфовна. Кто это Егорушка? Авдотья. А сиротка тут у нас живет, племянник, покойника Пантелея Григорьича - брат нашему-то будет - сыночек. Зоя Евграфовна. Знаю, матушка, знаю; я к покойнику-то хаживала. Ведь у него и дочка еще была. Авдотья. Лушенька. И та у нас. Мать крестная в пансион ее к мадаме отдавала на выучку. Только, матушка ты моя, померла она, а Данила Григорьич денег не захотел платить, ее оттедова назад к нам и оборотили. Эдакая-то раскрасавица, эдакая-то ангельская душа! Зоя Евграфовна. И покойник-то был: эдакого, кажется, доброго, человека... Авдотья. А как ему, голубушка, помирать-то не хотелось, как он плакал-то!.. Деток-то ему жалко было. - Брат! нашему-то говорит: коли Бог меня приберет, не бросай моих сироточек. А тот: видишь, говорит, Владычицу? Хошь со стены сниму ее, матушку? Все одно: твои дети - мои дети. С места мне не сойти! А покойник-то залился слезами: ну, говорит, детушки, почитайте дядю все одно - меня. А уж какая, матушка, у нас жизнь, какая мука-то мучинская!.. Зоя Евграфовна. Говорили тогда, что сам после покойника-то попользовался. Авдотья. Было! С прикащиком своим, Абрамом Васильичем, они все дела обделали, ни синя пороха малолетним-то не оставили. Много греха на ихней душе, много, голубушка, ах, много! Да то ли еще у нас, как тебе рассказать... Ведь у нас скоро сватьба. Зоя Евграфовна. Сватьба?! Авдотья. Как же, матушка, сватьба. Ерцогиню свою мы за маиора просватали. Зоя Евграфовна. Да полно! Авдотья. Как есть маиор... значительный. Зоя Евграфовна. Вот гром-то гремит не из тучи! Скажите пожалуйста! Авдотья. Теперь ты нас голыми-то руками не хватай!. (За сценой голос Матрены Панкратьевны). Где Егорушко? Пошли его хозяину. Авдотья. Они, матушка, с Володей ушли под Симонов синиц ловить; домой, говорили, ближе вечера не потрафят. Да уж теперь скоро и вечерни. Ты погляди-ко, Матрена Панкратьевна, кто у нас-то... (За сценой голос Матрены Панкратьевны). Кто там такое? Авдотья. Пропащая пришла! ЯВЛЕНИЕ II. Те же и МАТРЕНА ПАНКРАТЬЕВНА. Матрена Панкратьевна (входя). Ах, ты, Господи Боже мой! Вот кому не пропасть-то! Зоя Евграфовна. Именно уж, ангел мой, Матрена Панкратьевна (целуется) Бог милости вам прислал... всем вам и вашему семейству, ангелы вы мои! (плачет). Ведь эдакие вы, Матрена Панкратьевна, ей-Богу!.. Точно в святое место придешь к вам... Пошли вам Господи... (целует в плечо). Матрена Панкратьевна. Откуда притрепала? Зоя Евграфовна. Душу свою грешную, ангел мой, Матрена Панкратьевна, соблюдала... из Киева. Матрена Панкратьевна. Плохо, знать, ты молилась об нас! Зоя Евграфовна. Да за кого же мне больше молиться, голубь вы мой! Кого больше благодарить-то, матушка! В печь огненную велите броситься - брошусь! Вот как я вас, можно сказать, почитаю. Я вам правду говорю, Матрена Панкратьевна: мне душа нужна, не продам своей души! Матрена Панкратьевна. Горе-то у нас какое, слышала? Зоя Евграфовна. Нет, голубь мой, а что? Матрена Панкратьевна. Как же, матушка, вся Москва про наш страм знает. Зоя Евграфовна. Да что вы говорите? Матрена Панкратьевна. Семенушку-то мы женили, а он от нас и сбежал. Зоя Евграфовна. Ах! Матрена Панкратьевна. Да, вот ты и подумай, каково в нынешнем свете родителям-то! Зоя Евграфовна. Истинно, можно сказать, искушение вам Господь посылает. Матрена Панкратьевна. Я его и не виню, потому, ему Бог понятия не дал: все женушка его, она все... Зоя Евграфовна. Откуда вы, Матрена Панкратьевна, такую сокровищу выкопали? Матрена Панкратьевна. Богатая, матушка, с деньгами, только уж такая-то идол, такая-то огневая баба, словно не из купеческого рода. Зоя Евграфовна. Из чего, голубушка, дело вышло? Матрена Панкратьевна. Сам-то был не в духе, драка у них, что ли, была, не умею сказать. Сели ужинать, а она, матушка, и надулась: не пьет, не ест, словно ночь темная сидит. Данило Григорьич косился-косился, да как крикнет: что ты, говорит, словно на менинах сидишь? Да на Семенушку: чему ты, дуралей, свою жену учишь? Она как вскочит! И пошла, и пошла! Я, говорит, не такого воспитания, чтобы надо мной командовали, да помыкали мной. Я, говорит, свой капитал имею. Тот, после этих слов, как вскинется на нее: кто, говорит, смеет в моем доме так со мною разговаривать! Ну, раз и ударил, не то чтобы шибко, а так, для острастки. Та, матушка, ни слова, посоловела вся, словно каменная сделалась, пошла и заперлась в спальне. Ну, уж, Данило Григорьич, да при своем-то характере... мы думали, что и живы не останемся. Утром встали, хвать, ан их и след простыл. Зоя Евграфовна. Да что ж это такое? Да как же это возможно? Матрена Панкратьевна. И не знаю, что теперь будет. Весь род наш острамила. Сам-то ходит, да поедом всех ест. А кто виноват? Спьяну женил парня-то, ей-Богу, и со мной не посоветовался. А теперь, говорит, брошу все, да в Америку уеду. Зоя Евграфовна. В Америку? Матрена Панкратьевна. В Америку, матушка, какую-то... Кто его знает, что ему на ум придет. Зоя Евграфовна. Ну а Дмитрий-то Данилыч? Матрена Панкратьевна. О, матушка, Дмитрий Данилыч таких бед настряпал, таких чудес натворил... Как же матушка, в газетах распечатали! Поехал он, отец послал в чужие края по машинной части. На разные-то языки он не умеет, переводчика, жиденка какого-то куцего, нанял, по Москве без дела шлялся. Ну, вот, матушка ты моя, приехали они в какой-то город немецкий, а там для короля ихнего, али прынец он, што ли, какой, феверики приготовили. У Дмитрия-то Данилыча в голове-то должно быть было: зажигай, говорит, скорей. А там и говорят: погодите, почтенный, когда прынец приедет. - Я, говорит, московский купец, за все плачу. Те, голубушка, загляделись, а он цигарку туда, в феверку-то, и сунул, - так все и занялось! Сам уж просьбу подал, чтобы по этапу его оттеда сюда предоставили. Да как поехал-то, из выручки хватил; стали лавку-то считать... ЯВЛЕНИЕ III. Выходит ЕГОРУШКА. Матрена Панкратьевна. Что ты шляешься без пути? Егор. Что ж, я мешаю, что ли, кому? Матрена Панкратьевна. Как ты это можешь говорить мне! Пошел сейчас к хозяину, ищет тебя. (Егор уходит). ЯВЛЕНИЕ IV. Те же без ЕГОРУШКИ. Зоя Евграфовна. Что, Матрена Панкратьевна, на каком он у вас положении? Матрена Панкратьевна. Какое его положение! Голубей гоняет... Да вот, пить обучился; мальчишка молодой, присмотреть-то некому - и пьет. На фабрику посылали, - фабрика у нас под Троицей: пристращали его там, а он, со злости, в озеро бросился... на силу разделались. Зоя Евграфовна. Ну, Матрена Панкратьевна, истинная вы, ангел мой, страдалица. Именно уж Бог... (плачет). Матрена Панкратьевна. Сам, никак, идет (встает). Пойдем отсюда; может, не в духе. ЯВЛЕНИЕ V. Те же, ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и АБРАМ ВАСИЛЬИЧ. Данила Григорьич. А, живая душа! Зоя Евграфовна. Здравствуйте, батюшка Данила Григорьич! Бог вам милости прислал (целует в плечо). Данила Григорьич (обращаясь к Абраму Васильичу). Ступай с Богом, ступай. Матрена Панкратьевна. Шел бы лучше, старик, домой, что толчешься-то тут? Помогали вам - будет. Что у нас богадельня, что ль? Абрам Васильич. Матушка, Матрена Панкратьевна, вы делов наших не знаете. У нас большие дела были. Матрена Панкратьевна. Не знаю я твоих делов, а что надоел ты нам хуже горькой полыни. Пойдем, Евграфовна. (Уходят). ЯВЛЕНИЕ VI. ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и АБРАМ ВАСИЛЬИЧ. Абрам Васильич. С малых лет в вашем доме... старался уж кажется... душу свою положил. Данила Григорьич. Верю, братец, я верю. Абрам Васильич. И рад бы работать - зрения нет, наказал меня Бог. Данила Григорьич. Абрам Васильев, ты меня, кажется, должен знать: я сказал... Абрам Васильич. Батюшка, Данила Григорьич, что ж мне делать-то с малыми-то детьми? Отец родной... хоть для них-то. Надеть нечего. Не для себя я прошу. Сам я буду терпеть, так мне и надо. Еще мало мне наказания; может, больше Бог пошлет. Для детей, батюшка, для ребят малых. Богу за тебя помолят. Ведь я по улице хожу - милостыньку прошу (плачет). Ведь меня за это два раза в часть на веревке водили. Данила Григорьич. По теперешним временам ничего не могу. Абрам Васильич. Голубчик, с голоду помирают. Жену в больницу положил, другой год, голубушка, мается. Ведь за грехи за мои. А грехи-то я для кого делал? Взгляни-ка на Бога-то? Данила Григорьич. Что ж, тебе легче, что ли, от этого будет? Абрам Васильич. Может совесть тебя зазрит, может ты очувствуешься. Вспомни-ка, что я для тебя сделал! Что я сделал-то для тебя! Ведь я от этого ослеп, зрение у меня Бог за это отнял. Не одна, сотня, может быть, из-за моих делов по Москве по миру ходит. А для кого я старался-то? Данила Григорьич. Ты, братец, в грехе, ты и в ответе. Абрам Васильич. Да грех-то наш один и дела-то наши одни... Фабрику-то сожгли. Данила Григорьич. Кто жег-то? Абрам Васильич. Я жег! Для тебя это я! Как собака я тебе предан был. Данила Григорьич. Ты вот что: ты старых делов не трогай. Нынче не те порядки. Нынче вашего брата, кляузника, сотнями на каторгу гонят. Пора от вас Москву очистить. Туда улетишь... Абрам Васильич. Нет, уж если лететь, так полетим вместе, врозь нам с тобой невозможно. Свидетели-то которые живы, по трактирам их разыскать можно, да и наследники-то... (Егорушка показывается в дверях). Данила Григорьич. Что ты шляешься!.. (Егорушка скрывается). Понимаю! Это ты насчет... Это дело темное. Абрам Васильич. Высветлют, светло будет. Данила Григорьич. Что ж ты, слепой черт, пугать меня пришел, что ли? Абрам Васильич. Кто тебя теперича с твоим капиталом испугает? Кого ты испугаешься? Дело сделано: душу мы с тобой продали, наследников ограбили, концы схоронили. Работа наша чистая! Малым детям моим помоги: ни в чем они неповинны. Данила Григорьич. Сказано и сделано. Абрам Васильич. Ну, человек! Господи! Прав твой суд надо мною. Сказано: зубы грешников сокрушу. Сокруши меня, Господи! сокруши меня за мои дела неправые. Кирюша! (Входит мальчик). Пойдем, батюшка. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ VII. ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ. Ишь ты, подхалим какой! Смирение напустил! Пользовался, - будет. Бывало сундук трещит, успевай только для него деньги подкладывать. Знаем мы тебя, выжигу: оченно нам хорошо все твои дела известны. Да-с! Ишь, лазаря поет: другой какой, может, и поверит. Не в те ворота ходите, напротив пожалуйте, там подают, а у нас все живы. Да-с! (Уходит). ЯВЛЕНИЕ VIII. ДАША, БАБУШКА, ЕГОРУШКА и ДЕВУШКИ. 1-я девушка. Сейчас Сергей Ильич мимо нас в коляске пролетел... Сидит так важно. Даша. Его танцмейстер учил. Егорушка. В коляске-то сидеть? (Смеется). Даша. Что ж ты смеешься? Егорушка. Чему ж тут учиться? Даша. Что с тобой, дураком, говорить? ты разве что понимаешь? Егорушка. Ты много понимаешь! Даша. Ну, можешь ли ты в коляске проехать, чтобы не смешно было? Егорушка. Я лучше его проеду. (Все смеются). Он глаза-то как-то выворотит, руки растопырит, словно его казнить везут. Даша. Егорка, пошел вон! Егорушка. Что ж тебе места мало, что ли? Даша. Места много, а потому что ты невежа, не знаешь обращения. Егорушка. О! Даша. Егорка, ты не груби! Знаешь, что тебе за это? Егор. Ух, как страшно! 2-я девушка. Егорушка, вам бы жениться пора. (Егор ухмыляется). Право! Что вы не женитесь? Егорушка. Еще невеста не выросла. 2-я девушка. А когда вырастет, вы не прочь? Егорушка. Что ж, известно. 1-я девушка. Женитесь на мне. (Егор хохочет). Чему же вы смеетесь? Егорушка. Да как же так сразу... 1-я девушка. Мы бы с вами в парк в коляске поехали. 2-я девушка. Вот опять Сергей Ильич едет. (Все смотрят в окно). Егорушка. Стрюцкой! Даша. Егорка, разозлишь ты меня... смотри! Егорушка. Ну, Бог с тобой, не буду (идет). 2-я девушка. Куда же вы идете из нашей компании? Значит, вам с нами неприятно? Егорушка. Нет, ничего, да надо голубям корму задать. 1-я девушка. Стало быть, вы барышень на голубей хотите променять! Хорош кавалер! Егорушка. Да ведь голуби-то что девицы - тоже есть хотят (уходит). ЯВЛЕНИЕ IX. Те же без ЕГОРУШКИ. 1-я девушка. Какой он у вас чудной! Даша. На него находит. Бывает, что он по три дня не говорит ни с кем. Бабушка. Били его больно махенького-то. Столько этот парень побой принял, - как еще он жив-то! Бывало, Данило Григорьич, выпивши когда, начнет на нем зло срывать - парень почернеет весь. Раз до смерти было убил, за попом посылали, причащали и исповедывали. 2-я девушка. Сирота ведь он? Даша. Он нам двоюродный брат (молчание). 1-я девушка. Мы зимой Еруслана и Людмилу в театре видели: как отлично разыгрывают, как танцуют! Бабушка. Заиграешь, матушка, затанцуешь, как жрать-то нечего. Куда только душу-то свою уготовают. 2-я девушка. Да ведь в этом, бабушка, греха нет. Бабушка. Почитай в умных книжках, что там про это. Почитай-ка, да чтобы с чувством, так узнаешь. Намедни Володя читал эту книжку, да после стал у ворот, да всякому, кто ни пройдет- мужик ли, барин ли, всем в ноги кланялся, плачет да кланяется: простите, говорит, меня окаянного. 1-я девушка. Зачем же он в ноги кланялся? Бабушка. Книжка уж такая. Все, говорит, Фекла Герасимовна, мое сердце растопилось. Уж и я-то, на его глядя, наплакалась. 1-я девушка. А кто это Володя? Бабушка. Старичок тут у нас... Почетный гражданин, потомственный, большой капитал имел, только разумом помутился; в яме он долго сидел, - от этого, говорят. Даша. Да полноте! Это он от белой горячки. Доктор сказал, что у него белая горячка, он все и безобразничает. Бабушка. А блаженные-то люди... ЯВЛЕНИЕ X. Кухарка (впопыхах) Барышня! Татьяна Матвеевна приехала! Фекла Герасимовна, упреди ты ее, матушка! Данила-то Григорьич еще не уехал. (За сценой голос Матрены Панкратьевны). Батюшка, Данила Григорьич, не убей ты ее! Кухарка. Ну, на самого, знать, наткнулась. ЯВЛЕНИЕ XI. ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и ТАТЬЯНА МАТВЕВНА. Матрена Панкратьевна. Батюшка! Данила Григорьич. Вон все отсюда! Бабушка. Полно, батька, что с тобой! Данила Григорьич. Маменька, я себя понимаю! Кто я и что я - оченно я это хорошо знаю. Это до вас не касающее. Бабушка (к Татьяне Матвеевне). Покорись, матка: - нехорошо, грех. Данила Григорьич. Подите все вон. (Все уходят). ЯВЛЕНИЕ XII. Данила Григорьич. Так вы вот как! Ловко! Что ж мне теперича... Что должен делать? Убить, например, тебя, так ты этого не стоишь... Татьяна Матвевна. Убить вам меня не за что. Данила Григорьич. Гм! Я так понимаю: когда ежели я с кем говорю, стоять должен такой человек передо мною. Татьяна Матвевна. Я женщина. Данила Григорьич. Ты-то? Разве есть тебе какое звание окромя... Татьяна Матвевна. Я к вам пришла не ссориться, я пришла к вам за делом. Данила Григорьич. А я полагал за другим чем. Я полагал: ежели меня кто острамил... Татьяна Матвевна. Никто вас не срамил. Данила Григорьич. Кто ежели меня на всю Москву ославил... Татьяна Матвевна. Что вы кричите! Данила Григорьич. Ты мне не смей указывать! Что ты меня учить, что ли, пришла? Татьяна Матвевна. Я пришла к вам за делом, а вы не хотите меня слушать. Данила Григорьич. Какие промежду нас могут быть дела? Я вас знать не знаю! Ежели вы, теперича, умней меня стали, значит мне до вас дела нет. Ступайте на все четыре стороны. Промежду нами все кончено! А с Сенькой мы рассчитаемся. Я ему покажу! Татьяна Матвевна. Да он ни в чем не виноват. Данила Григорьич. Дело понятное! Где ему, дураку, такое колено выдумать! Знаем, что ты эту статью обработала. Татьяна Матвевна. Да, я. Данила Григорьич. Ну, так и проваливай, никто тебя за хвост не держит. Наше вам-с! А за непочтение родительское мы с ним разделаемся. Татьяна Матвевна. Я пойду, только отдайте мои деньги. Данила Григорьич. Какие деньги? Татьяна Матвевна. У вас мои деньги. Данила Григорьич. Что ты очумела, что ль? Как воры какие из дому родителъского ушли... ведь вы воры!.. Татьяна Матвевна. Не обижайте меня, Данила Григорьич. Данила Григорьич. Ушли, например... Татьяна Матвевна. Я ушла потому, что жить у вас невозможно. Данила Григорьич. Да, безобразничать нельзя. Этого я не люблю. Действительно, вам жить у меня дело неподходящее, на слободе вам лучше. Ежели теперича со стороны кто послушает: взяли ее в дом, можно сказать, как дочь, а она сейчас завела расстройство, сына напротив отца научила, благо дурак, и за это самое чтоб ей денег! Ты очумела, брат. Татьяна Матвевна. Я ваших не прошу, я хочу получить свои. Данила Григорьич. Да я у тебя брал? Татьяна Матвевна. Да я вам на другой день после сватьбы своими руками отдала деньги, которые мне бабушка подарила. Данила Григорьич. А свидетели у тебя есть? Татьяна Матвевна. Как свидетели, зачем свидетели? Я при муже вам отдала. Данила Григорьич. А разве может ему доверие быть, если он, например, от отца своего убежал? Татьяна Матвевна. Данила Григорьич! Данила Григорьич. И ежели я вам в своем доме все скопировал, например, в лучшем виде. Татьяна Матвевна. Послушайте! Данила Григорьич. Слушать мне тебя нечего, потому как ты есть пустая баба, и разговаривать я с тобой не согласен. Татьяна Матвевна. Что же это такое? Данила Григорьич. Ничего! Ступай откуда пришла. Муж хоша и дурак, а умнее тебя, чувствует свою провинность - не лезет, а ты лезешь - значит, ты пустая баба и есть. Татьяна Матвевна. Да ведь нельзя же так, Данила Григорьич! Данила Григорьич. Денег нет. Татьяна Матвевна. Маменька знает, что деньги вам отданы. Данила Григорьич. Нет у меня денег никаких. Ступай откуда пришла. Татьяна Матвевна. Я не знаю... Как же это так? Я попрошу дяденьку Артемья Сергеича. Я его к вам пришлю. Данила Григорьич. Да, присылай, да только поскорее, а то его в яму посадят: пожалуй, не успеешь. Покуда на слободе-то, пусть придет проветрится, ему это в пользу. А этому белогубому-то, мужу-то своему, скажи, чтобы он мне и на глаза не попадался. Татьяна Матвевна. Прощайте. Данила Григорьич. Да и матери-то своей скажи: стыдно ей на старости лет. Чем лясы-то точить со странниками-то, она бы лучше тебя добру учила. Татьяна Матвевна. Маменька дурному меня не учит. Данила Григорьич. Дело это на виду, чему она тебя обучила-то. ЯВЛЕНИЕ XIII. Те же и МАТРЕНА ПАНКРАТЬЕВНА. Матрена Панкратьевна. Другая бы хорошая баба, на твоем месте, в ногах досыта навалялась, а ты фыркаешь. Данила Григорьич. Пусть поломается, ничего. За деньгами пришла. Ты это как понимаешь? Матрена Панкратьевна. Какие деньги, бесстыдница! Какие твои деньги? Даром что ли вас с мужем-то... Татьяна Матвевна. Прощайте. (Поспешно уходит). Матрена Панкратьевна. Полно ботвить-то! Ужли ты взаправду... Тьфу тебе... Чтобы и духу твоего здесь не было! Да вот, Данила Григорьич, воля твоя, а с Егоркой сладу нет. Вчера напился, да с фабричными стал в присядку плясать. Данила Григорьич. А вот после сватьбы его на фабрику, а Лукерью замуж. Матрена Панкратьевна. Что ж на фабрику: опять уйдет. Теперича в кухне какими-то деньгами похваляется; у меня, говорить, скоро свой капитал будет. Данила Григорьич. Какой капитал? Матрена Панкратьевна. Кто его знает, какие его речи. Пригрози ты ему, чтоб не болтал пустого. Народу у нас всякого много. (Подходит к двери). Кликните энтого оглашенного-то. Данила Григорьич. Это уж, например, день такой вышел, все расстроивают. Словно сговорились все. ЯВЛЕНИЕ ХIV. Те же и ЕГОРУШКА. Данила Григорьич (становится в важную позу). Ты кто такой? (Егор молчит). Я тебя спрашиваю: что ты за человек? Егорушка. Что ж, человек, обнаковенно. Матрена Панкратьевна. Какой такой у тебя капитал? (Егорушка улыбается). Что зубы-то скалишь? Покажи, коли есть. (Молчание). Отодрать бы тебя хорошенько, чтоб не болтал зря. Данила Григорьич. Егор, ты меня знаешь. Ты знаешь, что я, ежели кто пустые слова какие говорит... Матрена Панкратьевна. Абрамка, что ли, тебя... Данила Григорьич. Молчи! (Подходит близко к Егорушке). Про какие, значит, ты это деньги говорил? Егорушка. Что ж, бей! Матрена Панкратьевна. Экая эхида мальчишка! Егорушка. Бей! ну! Матрена Панкратьевна. Вот злющий-то! Данила Григорьич. С кем ты это так говоришь? Егорушка. С тобой говорю. Ну! Данила Григорьич. А я кто такой? Егорушка. Вор! (Прыгает в окно) Матрена Панкратьевна. Батюшки! Опять, пожалуй, утопится! КАРТИНА ВТОРАЯ. (Зала, убранная для бала). ЯВЛЕНИЕ I. АЛЕШКА и ОФИЦИАНТ. Алешка. Вчера нашего хозяина судили... при всей публике! Что страму было! Все медали надевал, думал, страшно будет. Официант. Засудили? Алешка. Само собой! Потому, у Татьяны Матвевны деньги зажилил, и сейчас все отдать велено. Как стал он там говорить, так публика вся и покатилась со смеху, словно в киатре. Разозлился, борода распушилась!.. Приехал домой - уж он меня лупил, лупил, за то, что я на его страм глядеть ходил. Я, говорит, тебя живого в гроб заколочу... Невозможно!.. (Хохочет). ЯВЛЕНИЕ II. ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и ИВАН ПРОХОРОВ. Данила Григорьич. Скажи ему: хоша окружной суд и засудил меня, но что, мол, это неправильно, и денег я ей не отдам. И как, например, теперича у меня сватьба... Иван Прохоров. Он говорит, коли-ежели хозяин платить не хочет, так на воротах объявление прибьют. Данила Григорьич. Это очень хорошо будет. По крайности, народ будет видеть, как нынче с родителями-то... Где он? Иван Прохоров. В конторе сидит. Данила Григорьич. Я сам пойду переговорю с ним. (К официанту). Чтобы все было в аккурате... И как сейчас жених приедет, должен ты докладать. Официант. Слушаю-с. Порядки знаем. (Уходят - официант, Алешка и Иван Прохоров). ЯВЛЕНИЕ III. МАТРЕНА ПАНКРАТЬЕВНА и ДАША. Матрена Панкратьевна. Данила Григорьич, что с девкой-то сделалось? Ревмя-ревет. Данила Григорьич. Терпеть я этого не могу! Матрена Панкратьевна. Разговори ты ее. Данила Григорьич. Дарья, как я должен это понимать? Даша. Мне скучно. (Плачет). Данила Григорьич. Дарья! Матрена Панкратьевна. Что ты, Бог с тобой! За маиора за военного выходит, да скучно. Да другая бы, на твоем месте, так бы нос-то вздернула, да хвост растопырила... Даша. За что ж я должна за старика идти? Данила Григорьич. Это не твое дело! Значит, мне это нужно, для моих делов. (Даша плачет). Что я задумал, никто этого знать не может. А ваше дело, что я приказываю - кончено! Не мерзавец я в своей жизни, а чувствую свою деятельность. Учить вам меня нечего. Отец с матерью должны за детей своих Богу отвечать, стало быть, они знают. Матрена Панкратьевна. Вот ты и слушай, что отец-то тебе говорит. Даша. Полноте, маменька! (Плачет). Данила Григорьич. Дарья, чтоб я этого не видал, слышишь? (К жене). Это твое дело; ты должна все произвести. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ IV. Зоя Евграфовна (входя). Это она, ангел мой, просто от волнения. Как готовится Дарье Даниловне перемена в жизни, опять же эдакое счастие - за военного выходит, так они этого равнодушно перенести и не могут. Это я вам верно говорю. Да вот я на Угрешу ходила, так одна дама... Даша. Ах, батюшка! (Уходит с Матреной Панкратьевной). Зоя. Скажите, пожалуста! Кто со стороны посмотрит, может, и поверит. Терпеть я не могу, как эти лапотницы привередничают. Ну, что разрюмилась-то! Мало ей, видишь, маиора! Что ж тебе, генерала что ли?.. А может, я и грешу; может, ей, и вправду не нравится; хошь и маиор, а не под кадрель он ей! Что за жених... так бодрится только, а уж, пожалуй, на два аршина в землю смотрит... Господи, прости ты мое великое согрешение! Сказано: не суди... ЯВЛЕНИЕ V. Егорушка (входит). Зоя. Здравствуйте, батюшка Егор Пантелеич. Егорушка. Здравствуйте. Зоя. Что это вы, батюшка, какой невеселый? Егорушка. Радоваться-то нечему. Зоя. Как нечему, ангел вы мой! Сватьба у вас в доме. (Егорушка смеется). Чему же вы, батюшка, смеетесь? Егорушка. Потому, смешно! (Передразнивает жениха). Зоя. Именно, батюшка, именно! (Хохочет). Ах вы, потешник этакой! Ну, что, красавец, как вы поживаете? (Егорушка оглядывается кругом). Вы меня, голубчик, не бойтесь, я жалеючи вас спрашиваю. Егорушка. В остроге лучше. Зоя. Содом у вас в доме-то, как я посмотрю. Вам я, знаете, чтобы посоветовала. (Входит официант. Егорушка уходит). ЯВЛЕНИЕ VI. ЗОЯ ЕВГРАФОВНА и ОФИЦИАНТ. Зоя. Ах, вот мой батюшка... ты кандитер? Официант. Официант... все одно-с. Зоя. Скажите мне, сударь ты мой, что к ужину наготовлено? Официант. Первое дело - ветчина. Зоя. С горошком? Официант. С горошком. Зоя. Ну, а второе? Официант. Галантир будет. Зоя. Вот это, сударь ты мой, я очень люблю - этот галантир. Ежели его оттянуть хорошенько... Официант. Повара оттягивают. Зоя. А больше ничего? Официант. Как возможно-с! Жаркое фазаны... Зоя. Как это все бесподобно! Официант. Пирожное мислероде и померанцевые зефиры. Зоя (ударяя его по плечу). Расчудесно, милостивый государь! Вот что теперь, батюшка, имени отечества я вашего не знаю. Официант. Осип Яковлев. Зоя Евграфовна. Осип Яковлич! Попрошу я у тебя. (Оглядывается кругом и шепчет на ухо). Официант. С великим удовольствием! Сколько угодно-с... Зоя. Так, небольшую. Оно бы и не следовало мне... ну, да по немощам по моим. Официант. Это завсегда можно-с. Зоя. Я в сад пройду... туда. Официант. Слушаю-с. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ VII. (Через сцену проходят гости; некоторые остаются на сцене). Дама. Что вы к нам никогда не зайдете? Кавалер. Это зависит, если вы меня пригласите. Дама. Приезжайте к нам в воскресенье на дачу. Кавалер. Коли случай выдет - приеду. (Проходит важная купчиха-старуха, одетая по-русски). Кавалер. Наше почтение, Домна Степановна! Купчиха. Здравствуй, батька! Ишь ты кортекол какой напялил. Кавалер. Что вы, Домна Степановна, это спинжак. Купчиха. Одна ему цена-то. (Уходит). Кавалер. Не любит! По старой вере, по-преображенскому. (Из боковой двери входят девицы и мужчины). Иван Макарович. Нет, политика-с! Девица. Никакой в этом политики нет. Иван Макарович. Коли-ежели не политика - докажите! А я вам сейчас докажу. Давеча Прасковья Титовна говорит... Прасковья Титовна. Вы меня, пожалуйста, в ваши дела не путайте. Я себя очень хорошо понимаю. Иван Макарович. Ну, значит, и разговору конец! А между прочим, я все-таки буду говорить, коли человек с чувством, он завсегда женские дела понимать может. Девица. Не всякая женщина даст себя понимать. Иван Макарович. Надо, чтобы взаимнообразно. Мы и это можем. Девица. Вы женились бы лучше, чем из пустого в порожное пересыпать. Иван Макарович. Нет, уж это зачем же-с! Девица. Что вы это говорите! Все люди женятся. Вы богатый жених, можете составить партию... Иван Макарович. В пирамиду, пожалуй, а на эти дела я не согласен. Так помаемся, пока Бог грехам терпит. Девица. Ну, давайте, мы вас величать будем, хоша и не стоите вы этого. Иван Макарович. Я не стою? Прасковья Титовна. Не стоите. Иван Макарович. Да опосля этого... (Девушки запевают). Царский сын королек, Войди, сударь, в городок. Стань, низко поклонись, Любешенько поцалуй. Иван Макарович. Всех цаловать, али кого на выбор? (Все смеются). ЯВЛЕНИЕ VIII. Калин Власов (входит, обнявши чиновника); Официант (вносит мороженое). Калин Власов. Мы, вишь ты, простые мужики, а вы благородные. Чиновник. Все равно, Калин Власьич! Кто имеет благородную душу... Калин Власов. Это действительно! Кто ежели что умеет, он сейчас! Верно? А жених приедет, я ему сейчас в ноги. Потому, как родитель наш был... простой мужик, и мы, значит, мужики простые. Дело я говорю? ваше благородие, верно? Ах, ты мой батюшка! Поцалуй ты меня, мужика простого неученого... Чиновник. Что вы, Калин Власьич! (Целуются). Калин Власов. Ах, ты мой голубчик!.. А живем мы, слава тебе, Господи! Дай Бог всякому... и капитал имеем... и большой мы капитал имеем. Иван Макарович. В три века вашего капиталу-то не прожить, Калин Власьич. Калин Власов. Верно! Видишь? (Показывает на медаль). Простой я человек, а? А я казну знаю... наскрось я ее, матушку, знаю! Девушки, повеличайте меня... мы заплатим. А это дочка моя... вишь, желтенькая-то... Парашей прозывается. Параша, как ты своего отца понимаешь? Девушка. Что вы ее конфузите? Калин Власов. Ничего, пущай скажет, как она меня понимает. Дети должны своих родителев... Она у меня неученая, не то, что как другие прочие, а девушка настоящая, во всей форме. Официант. Иван Макарович, пожалуйте! Иван Макарович. Готово? До приятного свидания. Девица. Что ж вы, Иван Макарович, оставляете нашу компанию? Иван Макарович. Да ведь уж подано. Пропустить этого никак невозможно. С градом! Стоят две рядом! (Уходит). Девица. Ну, и мы пойдем с вами. (Уходит). Калин Власов. Барин, я тебя полюбил! Будешь жениться, приходи ко мне, я тебе помогу... Не то, что к примеру... денег дам, за простоту за твою. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ IX. СЕРГЕЙ ИЛЬИЧ и ЗОЯ ЕВГРАФОВНА. Сергей Ильич. Ты, Зоя Евграфовна, кажется, там на вольном-то воздухе рюмочку протащила? Зоя. Не солгу: был грех! Что ж за важное дело! Ведь экие вы, право! (Сергей Ильич пристально смотрит на нее). Что это вы на меня так смотрите? Сергей Ильич. Так, я... (Ухмыляется). Зоя. Ей-Богу, только одну маленькую. Сергей Ильич. Нет, я не насчет этого, а что ты там на молодых ребят больно засматривалась. Зоя. Что вы, ангел мой, куда мне! Иногда и придет эдакая мечта, да сейчас и рассыплется, словно облако. Да полноте на меня так смотреть! Эдакой у вас взгляд язвительный! Уж верно задумали что-нибудь. Сергей Ильич. Задумать-то я задумал, только будешь ли ты для меня стараться-то? Зоя. Для эдакого красавчика-то! Всю землю наскрось произойду. Сергей Ильич. Всю? Зоя. С этого места мне не сойти. Сергей Ильич. Коли все сделаете так точно - сто серебра... сотельную. Да не токма сотельную, а приходи в контору, открой сундук, да и бери сколько захватишь. Зоя. Ух, какой ты тонкий молодец-то! Сергей Ильич. Поняла? Зоя. Толковать еще! Ах ты, Господи! Какие этим мужчинам могут приходить мысли в голову. Сергей Ильич. Ну, да уж там... Так верно? Зоя (ударяя по руке Сергея Ильича). Кончено! Сергей Ильич. Кабы этой бабы на свете не было, нашему бы брату в те-поры совсем погибать надо. Просто ложись да умирай. Пойдем еще по рюмочке, по одной. Зоя. Нет, соколик, я уж и так согрешила. Эх, кабы этот раскрасавец жениться задумал, какую бы я ему невесту!.. Сергей Ильич. Баловство-то меня, Зоя Евграфовна, уж больно одолело! Опять же, по моей простоте... Зоя. Скажите! Кабы все такие простые-то были... Сергей Ильич. Что вы! Я простой человек! Что - вы смеетесь? Ей-Богу! Я самый простой, во мне этой хитрости никакой нет. Меня малый ребенок обманет... От этого от самого я и жениться-то боюсь... пожалуй так налетишь... Зоя. А сколько из-за вас, из-за холостежи, девок даром пропадает. Вот хоть бы Лукерья Пантелевна. Положим, сирота, приданого нету... Сергей Ильич. Ну, коли хочешь, чтоб женился - жени на этой. Эта вот совсем по мне, в самую препорцию. Уж давно я на нее зарюсь. Зоя. Так что ж ты чешешься-то? Кто ж тебе мешает? Сергей Ильич. Да смелости во мне нет! Опять же и баб кругом себя не имею, некому похлопотать за меня. Ведь один в доме-то, инда страшно... Просто беда моя!.. Зоя. За что ж тебя мужчиной-то зовут? Да ты... Ну, уж ей-Богу!.. видно, придется мне тебя в руки взять. Сергей Ильич. Да возьми! Сделай милость, возьми! Делай со мной, что хочешь, только не обманывай - терпеть не могу! Зоя. Ну, хочешь, я насчет Луши все тебе оборудую? Женишься? Сергей Ильич. Глазом не моргну!.. А с чертом-то как же? Зоя. Да тебе что с чертом-то разговаривать! Чертовы-то дела теперича плохи. Он не знает, как и свою дочь с рук сбыть. Маиор-то теперича думает, что за ней денег много, а он его смазать хочет, денег-то за ней он ни гроша не даст. Опять же Егорушка его теперь беспокоит. Слышал? Сергей Ильич. Нет. А что? Зоя. Ведь Данила Григорьич после покойника Пантелея Григорьича все к рукам прибрал, да после колокол в монастырь слил, кунпул позолотил - молитесь, говорит, братия, за раба грешного Даниила. Теперича Егорушка-то все эти дела прознал, да и позорит его где ни попало. Он хоть и дурашный, а продувной парень... Ух, какой прожженный! Сергей Ильич. Ну, так сватай, что ли! Тысячу тебе серебра! Человек, мол, смирный, капитал большой... ЯВЛЕНИЕ X. Те же и ЕГОРУШКА (вбегает). Егорушка. Да за что это такая мука мученская! Что я кому сделал? (Плачет). Зоя. Должно быть, опять побил. Сергей Ильич. Что ты, Егорушка? Егорушка. Батюшки! Смерть моя! Сергей Ильич. Экой злодей! Зоя. О, батюшка, есть ли еще такие! Изверг рода человеческого! Егорушка. Издохнуть бы скорей, легче бы было. Зоя. Полно, Егорушка, не греши! Егорушка (рыдает). Да ведь больно! Как голова-то моя держится!.. ЯВЛЕНИЕ XI. Те же и ЛУША (входит). Луша. Егорушка, пойдем отсюда. (Берет его за руку). Егорушка. Опять меня, голубушка, избили. Луша. Что ж делать, Бог с ним! Ну, что ж ты плачешь-то, как тебе не стыдно! Сергей Ильич. Егорушка, пойдем жить ко мне, будешь все одно, как у отца родного. Зоя. Вот это бы расчудесно было! Человек ты холостой, деньжищев этих у тебя пропасть... Сергей Ильич. Коли хочешь, я с великим удовольствием. Лукерья Пантелевна, позвольте... Луша. Благодарю вас, Сергей Ильич, только я не знаю... Мне кажется, что сделать этого нельзя. Сергей Ильич. Да что ж за важное дело! По крайности, мы не однех синиц ловить, а, может, дело будем с ним делать: я его в амбар посажу. Егорушка, пойдем. Я ведь, Лукерья Пантелевна, не то что так, а верно. Луша. А как же дяденька-то? Зоя. Да что дяденька! Может, у вас такое дело выдет... Мало ли что? - ей-Богу! Ты девушка молодая, он человек сам по себе. Луша (сконфузясь). Что вы, Зоя Евграфовна? Зоя. Да я бы на вашем месте и думать-то долго не стала... Сергий Ильич (ухмыляясь). Полноте, Зоя Евграфовна... Зоя. Да что, полноте! Известно, уж это не от нас, а как Богу угодно. Я только к примеру говорю. А ты вот что: тащи ты его отсюда. Луша. Он рассердится. Сергей Ильич. В суд уж его раз сволокли, еще стащим, коли что. Не прежнее время! Это прежде, бывало, коли человек с деньгами, хоть всю Москву разнеси: нынче и на своем дворе бунтовать-то не велят. Зоя. Это истинно! Вот Иван Назарыч, богач, именитый, кучеру своему плюху закатил... (За сценой смех и голос Данилы Григорьича): Эй, официант! (Луша и Егорушка уходят). Поди в сад, поговори, может, что... наше женское дело - чуть мужчина глаз накинул - тут она и есть... Да ступай, что зеваешь-то! (толкает его). Сергей Ильич. А коли мне от нее конфуз будет, ты уж лучше так и умирай, пока я тебя не убил. (Уходят). ЯВЛЕНИЕ XII. На сцену входят гости. Данила Григорьич (официанту). Ты обнес бы гостей-то мадеркой, али там чем; может, которые и выкушать желают. Али вот что: давай сюда шампанского. Полагаю, теперь время самое настоящее. Садиться милости просим. Мы будем пить, а нас будут величать, а может кто и проплясать вздумает. Матрена Панкратьевна, что ж твоя команда плохо действует? Барышни, что же нам почету от вас не будет? (Девушки запевают песню, по окончании которой за сценой музыка играет персидский марш. Все встают). ЯВЛЕНИЕ XIII. Официант (громко). Маиор Карташев! Маиор (в дверях). Какую мне парадную встречу! С музыкой! (Целуется). Данила Григорьич. Это уж у нас такие порядки, чтобы, например, с музыкой. Милости просим. Домна Степановна, пожалуйте рядом. Милости просим. (Усаживает). Это значит, Домна Степановна, первая по нашему дому, можно сказать... Купец. Основания... Маиор (протягивая руку). Прошу принять меня в ваше расположение. Я ценю расположение людей пожилых и опытных. Данила Григорьич. Это первое дело! Это я завсегда говорю: коли человек, к примеру, пожилой, и, значит имеет... Купец. Достатки... Это так, то истинно. Данила Григорьич. Я такое рассуждение имею: ежели человек... (Официант подает вино). Пожалуйте! Домна Степановна! (Отказывается). Нельзя! Хошь пригубить надо. Купец (берет бокал). Пример этот соблюсти. Данила Григорьич. Невеста, и ты должна откушать. Маиор. Прошу меня не конфузиться. Данила Григорьич. За здоровье дорогого жениха! (Музыка играет туш). Маиор. Нет, уж теперь музыку в сторону. Данила Григорьич. Это действительно! Девицы! Что же вы? Ваш черед. (Девушки поют). Маиор. Я в полной мере доволен! Я истинно доволен! (Домне Степановне). Я ужасно люблю русскую песню. Во время моей боевой службы, я только и любил лихую тройку и русскую песню. Купец. На тройке важно! Маиор. Как-то увлекаешься! Что-то этакое необъяснимое! (Девицам): Еще раз благодарю и прошу принять от меня мою благодарность. (Девушка подходит, он дает деньги). Вы вполне ее заслужили. Калин Власов. Она заслужит! Параша, ты у меня старайся! (Треплет ее по плечу). Это, ваше превосходительство, дочка мне будет. Маиор. Очень приятно. Калин Власов. А это, Домна Степановна, тоже нам сродственница. Ваше превосходительство, так будем говорить: простые мы мужики, только с деньгами. Маиор. А это главный рычаг в жизни и есть. Слава что? Слава - дым! Петр Савич. В клубе этто у нас разговор был... Калин Власов. Домна Степановна, матушка! Из чего мы с твоим покойником произошли? Из мужиков из простых... Официант. Лименацию зажгли. Данила Григорьич. В сад, на вольный воздух, пожалуйте... милости просим... и чтобы музыку туда. (Все уходят. Маиор и Даша остаются). ЯВЛЕНИЕ XIV. Маиор. Скажите мне откровенно: чувствуете вы ко мне расположение? Даша. Да-с. Маиор. Я не столь молод, как бы, может быть, вы желали, но я вам заменю отца. Я вам буду отец, а не муж. Даша. Мне все равно. Маиор (обнимая). Ваше сердце, может, уж занято? Даша. Совсем напротив. Маиор. Выслушайте меня... Даша. Пойдемте в сад. Маиор. Зачем же в сад? Даша. Как же можно, здесь никого нет. Маиор. Готов. Ваше дело теперь приказывать, мое - исполнять. (Уходят: сцена остается пуста). ЯВЛЕНИЕ ХV. ЛУША, СЕРГЕЙ ИЛЬИЧ и ЗОЯ ЕВГРАФОВНА. Луша (сквозь слезы). Голубчик, Сергей Ильич, делайте со мною, что хотите, только, ради Бога, возьмите меня отсюда. Сергей Ильич. Конечно! Зоя. Вот мы с тобой как живо эту статью-то обработали. Только пока ни гу-гу! (Уходит). КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ЯВЛЕНИЕ I. АВДОТЬЯ и ЗОЯ ЕВГРАФОВНА. Зоя. Что ж теперь будет-то? Авдотья. А то и будет... сказала бы... тьфу!.. Только девушку раздразнили. Уж она выла-выла, ревела-ревела... Зоя. Да как не выть-то, сама посуди! Разве это шутка? Девушка ко всему приготовилась... Авдотья. Что говорить! Зоя. Это и в наши года возьми... Вот так раз! (Хохочет). Авдотья. Да! Вот ты и думай! Зоя. Шафер-то приехал к нему: пожалуйте, говорит, Ардалион Ардалионыч, невеста готова. - А деньги, говорит, готовы? - Данила Григорьич приказал сказать, что после они с вами расчет сделают, им теперь недосуг. И мне, говорит, тоже некогда: я, говорит, в Сокольники должен ехать. Нет, голубушка, это - военный человек, не нагреешь. Его вся Москва знает, ведь он в комитете по снабжению служит. Авдотья. Так, так! Наш туда сукно ставил. А уж какие приятели-то были! Как-то в саду это запили, уж они целовались-целовались, словно бы вот муж с женой. Помнишь, говорить: тебе было хорошо и мне было хорошо. Зоя. Я ведь была у него после. Авдотья. Была? Зоя. Как же, была. Просвирку снесла. Вошла я в залу-то, а на меня, матушка ты моя, огромная собака: так я и затряслась вся, а он и выходит... Орел, голубушка ты моя! Картина! Не бойтесь, говорит, почтеннейшая, эта собака даже к женскому полу привязана. Что, говорит, скажете хорошенького? Бог, говорю, милости вам прислал, Ардалион Ардалионыч. Благодарю вас, садитесь. И пошел, и пошел!.. Что он, говорит, шутить со мной вздумал! Разве он не знает, кто он и кто я! Я, говорит, 15 лет на коне сидел! Хоша я теперь по неприятностям в отставку и вышел, а я, говорит, страмить себя не позволю. Без денег-то, говорит, всякая бы дворянка за меня с радостью пошла. Ежели я жениться вздумал, то это потому, что дела мои расстроились. А я ему, будто спроста: полноте, говорю, сударь, беспокоиться, разве мало по Москве этого товару. Нет, уж я, говорит, обжегся, теперь я буду умнее; теперь уж я, говорит, как посмотрел невесту, так и деньги, сейчас деньги, сию минуту, вот сюда на стол... все... Да по столу-то кулачищем как грохнет! Думаю: как звизнет он меня с сердцов этим кулачищем - на месте оставит. Смотрю, матушка, чай подают. Я, со страху-то оскоромилась - со сливками выпила, ей-Богу! забыла, что и пятница-то на свете. Уж он, матушка ты моя, ругал-ругал, страмил-страмил. Я, говорит, его подлеца - Господи, прости Ты мое великое согрешение - я, говорит, его, подлеца этакого, от каторги спас! Да, ладно, говорит: я про него еще одно дело знаю; только бы, говорит, оно наружу вышло, с колокольным звоном под присягу пойду. Ей-Богу! Это он, должно быть, насчет Егорушки. Авдотья. Тот теперь, матушка, так в трубу и трубит. Вот-те и Егорушка, вот-те и дурак! Вчера мимо нас раз двадцать на извозчике проехал. Уж ловить примались, да в трактире у Серпуховских спрятался. Зоя. А хоть бы и поймали, что с ним сделаешь? Не родной сын. Авдотья. Ничего не сделаешь: два судейских с ним ездят. Ведь уж, говорят, гербовую бумагу подал. Да ведь я так полагаю, что наш откупится. Зоя. Нет, голубушка, невозможно. При мне ведь просьбу-то писали. Такого сутягу нашли, из острога недавно выпустили. Первое за жестокое обращение, а второе, что имущество после покойника Пантелея Григорьича скрыл. И свидетели, матушка, есть, свидетели. Такую бумагу написали, что волосы у меня дыбом стали. Как покойник-то захворал, так Абрам Васильич три недели в подвале сидел, книги какие-то переписывал: с чиновником это они орудовали. И чиновника-то этого разыскали, в писарях в квартале служит. Такую кашу заварили, страсть! Абрам-то Васильич говорит: терять мне нечего, я слепой человек, пускай меня судят. Авдотья. Ишь ты! Ах ты, батюшки! Зоя. Да еще... уж тебе по секрету скажу: ведь уж у Луши с Сергей-то Ильичем все покончено; хочет жениться на Луше-то, нынче объявлять приедет. Авдотья. Что ты?! Ну, на части разорвут теперь девку! (Уходит). ЯВЛЕНИЕ II. Те же и МАТРЕНА и ЕВГРАФОВНА. Матрена Панкратьевна. Так вот и хожу, как полоумная! Ничего не вижу, ничего не слышу! Экой стыд, экой страм! Вот до чего мы дожили, подумай-ка! Зоя. Нехорошо, Матрена Панкратьевна, нехорошо! Нехороши дела! А Егорку этого, Матрена Панкратьевна, прости Ты, Господи, мое великое согрешение... удавить мало... мало его удавить! А уж Абрамку... Матрена Панкратьевна. Вот какого аспида вырастили, какого изверга выняньчили на свою голову... И что он зашел, что он зашел. Зоя. Подучили, моя красавица, подучили; где ему, дураку, самому выдумать! Матрена Панкратьевна: Лушка эта смирная была, теперь тоже себя показывает. Я, говорит, тиранить себя не позволю. А кто ее тиранит, кто? Зоя. Ах, врагов у вас много, Матрена Панкратьевна, много у вас врагов! А все это Татьяна Матвевна: она у вас все мутит. Дочь она ваша, хошь и не родная, а, извините вы меня, этакая ядовитая бабенка, этакая-то... Матрена Панкратьевна. Она, матушка, она... Зоя. Ах, кабы я была на месте Данилы Григорьича, вот бы как я скрутила, вот бы как всех перевернула, ни один бы не пикнул. Господи, прости Ты мое великое согрешение! может, я и грешу, я ей Богу... Матрена Панкратьевна. Сам-то худой такой стал, ходит словно ночь черная и угодить ему не знаешь чем. Взглянешь на него: что ты, говорит, смотришь - на меня? узоров не написано. Не глядишь - опять беда: что я зверь, что ли, в своем семействе, съел я, что ли, кого? А вчера ночью... (плачет) боюсь, чтоб с ним недоброе что-нибудь не сделалось. Зоя. Что это вы, Матрена Панкратьевна? Матрена Панкратьевна. Вчера ночью песню запел! Зоя. Какую песню? Матрена Панкратьевна. Протяжную такую тянул... Зоя. Что ж за важность такая? Матрена Панкратьевна. Да ведь никогда от роду, вот двадцать лет живем, никаких он этих песен не пел, пьяный никогда голосу своего не давал. Вот до чего его довели. (Плачет). Вот до какого расстройства! Егорку теперь другую неделю ловят, поймать не могут. И Абрамку этого не найдут нигде; то, бывало, от ворот не отгонишь, а вот как нужно-то, его и нету. Зоя. Я вчера его у Скорбящей видела, с нищими стоял. Он завсегда там. Совсем опустился, потерянный стал человек, даже жалко. Благоденствовал прежде, а теперь... Это мне даже удивительно! Что значит Бог... если кого захочет. Вот она гордость-то, Матрена Панкратьевна... ЯВЛЕНИЕ III. Те же и ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ. Данила Григорьич. Ты по всей Москве день-то деньской снуешь, не видала ли этого прощалыгу-то? Зоя. Много я, Данила Григорьич, непутного народу знаю: тебе кого нужно-то? Данила Григорьич. Абрашку... Абрам Васильева. Матрена Панкратьевна. У Скорбящей, говорят, побирается с нищими. Зоя. Вчера я за ранней там была - видела! Данила Григорьич. Слетай-ка завтра туда опять, чтоб сюда пришел. (Молчание). Фу!.. Дела, дела. Зоя. Что ж вам беспокоиться, ваше дело правое. Уж, неужли, прости ты, Господи, мое великое согрешение, всякой рвани поверят! Данила Григорьич. Ведь это, к примеру, грабеж! Зоя. Именно, грабеж! Данила Григорьич. Денной разбой! Зоя. Как есть разбой. Данила Григорьич. Опосля этого на свете жить нельзя. Зоя. Ежели всякого именитого почетного гражданина, да всякая голь, можно сказать, будет в суд таскать. Да по какому праву? Да что это за времена пришли? Данила Григорьич. Времена пришли тяжкие! Не то что, например, что, а всякий норовит, как бы тебя за ворот, да к мировому. Грешным делом загуляешь, в газетах отпечатают. Развелось теперича этой сволочи: за рубль серебром так тебя опозорит, и в город не показывайся. По ряду-то идешь, словно сквозь строй, все на тебя смотрят, чуть не подсвистывают. Читали мы, думают, про твои дела! А какие дела? За свои деньги пошумели. Экие дела важные! Зоя. Про нашу сестру тоже описывают. Данила Григорьич. В старину, бывало, на перекрестках шарманки игрывали, али кто раек показывал: извольте, город Париж, как доедешь, угоришь... Никому обиды не было. А нынче на перекрестках-то, как собаки, на тебя бросаются с этими газетами. Извольте получить описание, как вчерашнего числа такие-то купцы в Сокольниках всю посуду перебили. Занятное происшествие, оттого и дети к родителям страху не имеют. Сын не должен знать, что отец делает. А теперича он прочитает в газетах... Про тятеньку-то вон что означено, говорит, вон какие дела: стало быть и мне можно, и давай чертить. От этого от самого. Зоя. Уж именно, Данила Григорьич, может я и грешу, а что... ей-Богу!.. Данила Григорьич. А этот, маиор-то! Вот выжига-то! Как было он меня смазал-то! На какую штуку поддеть-то хотел. Зоя. Уж захотели вы! ЯВЛЕНИЕ IV. Кучер (входит). Как угодно, а поймать нет никакой возможности... один страм. Данила Григорьич. Где же он теперь? Кучер. В Роговскую ударился, там где-нибудь. Городового просили, чтоб подержал. Нам, говорит, невозможно. Коли ежели он что украл, объявку подайте, а ежели по своей воле идет - ничего. Нам, говорит, притеснять публику не велено. Пущай, говорит, ходит: Москва велика. Данила Григорьич. Дурак! Ты должен был говорить, что этот молодец от своего хозяина скрывается. Кучер. Говорили, да ничего не поделаешь. Мы, говорит, подозрительных людей останавливаем. Ежели бы, говорит, он ночью, например, шел... с узлом... Данила Григорьич. Вот, пошли дурака-то. Кучер. Как угодно, а что невозможно... (Уходит). ЯВЛЕНИЕ V. Данила Григорьич. Один сын распутный, другой из дому родительского убег, племянник говорит, что я его ограбил... Что же я, например? Как ты меня понимаешь? Зоя. Одна неблагодарность! Истинно, можно сказать... Данила Григорьич. Молчи! (К жене). Как по твоему? Матрена Панкратьевна. Что с тобой, батюшка? Данила Григорьич. Это я к тому, например, что все против меня пошли. (Матрена Панкратьевна плачет). Эти самые твои слезы с детей взыщутся, потому все это они... Матрена Панкратьевна. Батюшка, Данила Григорьич, послушай ты моего бабьего разуму: выгони ты из нашего дому это отродье проклятое, пущай хошь по миру ходят. Зоя. Вот тогда и узнают, чт\о вы для них значили. Этакая неблагодарность, этакая черная неблагодарность! Господи, прости ты мое великое согрешение... Данила Григорьич (к жене). Это ты так точно! Конченое дело! Эй, кто там? (Показывается в дверях девушка). Этак будет вернее. (К Зое Евграфовне). Так ты лети сейчас, тут недалеко, (Жене). Дай ей два пятиалтынных на извозчика. Может, он там за вечерней. Лети, и чтобы он, например, сюда шел: мол, Данила Григорьич пристроить хочет, будет, мол, шляться... Чтобы беспременно. Зоя. Мигом я тебе это дело обработаю. Данила Григорьич. Старайся. Ты меня знаешь? Зоя. Если бы, кажется. (Махнув рукой)... Ну, да уж что говорить!.. (Утирает слезы). Данила Григорьич. Лукерью давай. Матрена Панкратьевна. Лушу? Данила Григорьич. Дело понятное! Живо! Матрена Панкратьевна. Пойдем, матушка. (Уходит). ЯВЛЕНИЕ VI. ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и ИВАН ПРОХОРОВ. Данила Григорьич. Конченое дело! Ежели теперича это дело так оставить... (В размышлении). Шабаш! Объявку сейчас, что, например, украл и скрывается. (Иван Прохоров входит). Ты мне, братец, здесь не нужен, на твое место я нашел другого. Иван Прохоров. Кажется, я ни в чем не причинен. Старался, кажется... Данила Григорьич. Я тебя на фабрику, там тебе место очистилось. И чтобы, например, как ты молодой человек, должен ты жениться. Первое дело - баловства меньше, а второе дело - будешь ты под главным приказчиком, значит, без этого тебе невозможно. Иван Прохоров. Вся ваша воля хозяйская, только жениться по нынешним временам... Данила Григорьич. Ну да, вот ты еще разговаривать будешь! Иван Прохоров. Я не к тому, а что боязно без привычки. В голове опять же этого не держал, все больше, главная причина, такую центру имеешь, как бы хозяину угодить, а на то, чтобы, например, что-нибудь... пустяки какие... Данила Григорьич. И как я теперича свою племянницу отдаю за тебя, значит, будешь ты мой сродственник, (Иван Прохоров кланяется в ноги) и, стало быть, должен все это ты понимать и, главное, чувствовать, что как ничтожный ты, можно сказать, человек. Христа ради, за материны слезы, я тебя взял и в люди вывел... Иван Прохоров. Оченно я это чувствую (кланяется в ноги). Данила Григорьич. По бедности твоей, тебе бы в солдатах быть, а я за тебя охотника нанял. (Иван Прохоров кланяется в ноги). Теперича как ты сейчас женишься, поедешь на фабрику, возьми с собой Егорку и чтобы строго с ним, чтобы не болтал лишнего. Иван Прохоров. Главная причина, не в руках он здесь; в руки ежели теперича взять его, он смирный будет. Данила Григорьич. Это уже твое дело. Иван Прохоров. У меня он, Данила Григорьич, мягче пуху будет, вашей милости, известно, по вашим делам, некогда с ним заниматься, а у меня он взгляду бояться будет. Как, значит, все я его достоинства знаю и болтать ему невозможно, потому он у меня, первым долгом, будет в струне находиться. Данила Григорьич. А коли ежели что, я с тебя взыщу. Иван Прохоров. Будьте же покойны-с. Выправим... не таких учили... И ежели которые он пустяки говорил, больше не будет (молчание). Прикажите написать в деревню к матушке? Данила Григорьич. Об чем? Иван Прохоров. Так как ваша такая милость, насчет Лукерьи Пантелевны... Чтобы ей на старости лет... Данила Григорьич. Пиши. Иван Прохоров. А им теперича чт\о я должен говорить? Данила Григорьич. Кому? Иван Прохоров. А Лукерье Пантелевне? Как есть теперича ваше приказание и как им будет угодно? ЯВЛЕНИЕ VII. Те же, МАТРЕНА ПАНКРАТЬЕВНА и ЛУША. Данила Григорьич. Где брат-то? Луша. Я не знаю. Данила Григорьич. А кто ж знает? Ведь ему за его дела в остроге сидеть придется, я так полагаю. Матрена Панкратьевна. Эких бед натворил этот парень! Данила Григорьич. Ежели его теперича поймают... Иван Прохоров. Поймают - беда! Потому, без пачпорта по Москве ходит. По каким делам? По какому праву? (Молчание). Данила Григорьич. Что ж ты молчишь? Луша. Что ж мне говорить? Данила Григорьич. Родной брат тебе: должна бы, кажется, отвести его от худого. Луша. Я его худому не учила. Данила Григорьич. Не учила?! Кажется, пора понимать тебе, не маленькая, в каком ты есть положении. Сирот вас взяли, одевают, обувают... Собаку ежели кормят, и та благодарность чувствует, а то на поди! Луша. Я вам очень благодарна. Данила Григорьич. Разве в этом благодарность состоит, что по Москве бегать, да кляузы распущать? Луша. Я никогда не бегаю и никаких кляуз не распускаю. Данила Григорьич. Да я не про тебя и говорю. Матрена Панкратьевна. Про Егорку толкуют. Ты слушай, что говорят. Луша. Я за него не отвечаю. Данила Григорьич. А я должен за всех за вас отвечать. Ты вот теперича на возрасте, и, например, сирота круглая: кто об тебе подумает? Пристроить теперича надо: чье это дело? Луша. Об этом вы не беспокойтесь. Данила Григорьич. Должон беспокоиться, потому вы без меня по миру пойдете. Без меня ты бы, может, теперича на Кузнецком у портнихи у какой сидела, али бы... Луша. Дяденька! Данила Григорьич. Что, тетенька? А я об вас забочусь. Жениха тебе подыскал. Легко мне все это? Хорошо, что добрый человек нашелся, с рук моих взять тебя хочет. Матрена Панкратьевна. Да уж и пора. Данила Григорьич. Я полагаю отдать ее за Ивана Прохорова: ты как? Матрена Панкратьевна. Ну, что ж! Ну, и... вот и слава Богу! Зачем дело стало! (Иван Прохоров кланяется в ноги Матрене Панкратьевне). Луша. Я за него не пойду. Данила Григорьич. Как не пойдешь? Луша. Так, не пойду. Иван Прохоров. Лукерья Пантелевна!.. ваше дело сиротское... Луша. Ну-с? Иван Прохоров. Я к тому, например... Луша. К чему? Иван Прохоров. Как вам угодно-с. Вся воля хозяйская. Данила Григорьич. Иван Прохоров, ступай в свое место. Позову, когда нужно будет. (Иван Прохоров уходит). ЯВЛЕНИЕ VIII. Те же без ИВАНА ПРОХОРОВА. Матрена Панкратьевна. Да как же это ты не пойдешь-то? Данила Григорьич. Постой, постой. Словно я не все понял, что она говорит. Ежели, например, я тебе приказываю. Луша. Вы не имеете права мне приказывать идти замуж за кого вам вздумается. Матрена Панкратьевна. Да как же это ты можешь так говорить? Это ее Татьяна Матвеевна настроила!. Луша. У меня есть жених, я себе выбрала. Данила Григорьич. Жених есть! (К жене). Ты чего ж смотришь? Матрена Панкратьевна. Черт за ними усмотрит, прости ты меня Господи! Не разорваться мне стать. Цельный день под окошком торчит; может и правду навернулся какой проходимец. Мало ли их в нашей стороне шляется. Луша. Напрасно вы обижаете моего жениха: он не проходимец. Данила Григорьич. Так вот какие дела завелись у меня в доме! Девки сами начинают женихов себе подбирать! Этак, пожалуй, и дочери мои... Это очень прекрасно! Матрена Панкратьевна. И та, глядя на нее, словно сбесилась! Вечером из саду домой не загонишь. Ты бы вот велел щели в заборе все заколотить. Данила Григорьич. Так вот что! Матрена Панкратьевна. Ну, кто ж твой жених - сказывай. Луша. Сергей Ильич. Матрена Панкратьевна. Да что ты, белены, что ль, объелась? Возьмет тебя Сергей Ильич! Луша. Возьмет. Матрена Панкратьевна. Да что за тобой есть-то? Дым да копоть! Ему нужна невеста богатая, а не голь какая, прости Господи! Да ежели бы он за мою дочь присватался, так я бы неугасимую лампаду повесила, а то возьмет он тебя! Луша. Возьмет. Матрена Панкратьевна. Да что ж, Дарья-то Даниловна хуже тебя, ли? По Москве, может, первая невеста, и с большим капиталом, и сватали за него... Ишь ты, что в голову забрала! Миллионщик на тебе женится! Нет, голубушка, очень для тебя это высоко, очень высоко! Всякая бы этак-то захотела, да руки коротки. Данила Григорьич. Это дело разобрать надо. Матрена Панкратьевна. Вот и разбери! Этакое ты зелье, Лукерья Пантелевна, этакая ты неблагодарная! Луша. За что ж вы меня браните, что я вам сделала? Матрена Панкратьевна. Да как же, мать моя! Опять же и то: кто тебя отдаст за него? Луша. Я сама пойду. Матрена Панкратьевна. Сама? Ну, не зелье ты? Да как ты можешь так говорить? Что я воли, что ли, над тобой не имею? Луша. Никакой. Матрена Панкратьевна. Господи! Да что же это такое? Данила Григорьич, тут что-нибудь да есть. Данила Григорьич. Стачка. Оченно я это хорошо понимаю. Дело это теперича на виду. Это с Егоркой одна компания. Значит, ты теперича ступай вон из моего дому. Луша. Хорошо. (Идет). Матрена Панкратьевна. Куда ж ты, беспутная, пойдешь-то? (Луша уходит). ЯВЛЕНИЕ IX. Те же, ДАША, СЕРГЕЙ ИЛЬИЧ и ПЕТР САВИЧ. Матрена Панкратьевна. Тьфу ты, пакостница этакая! (К мужу). Ужли это она и взаправду, аль там какое ехидство придумала? Данила Григорьич. Это дело надо разобрать. Даша (вбегает). Маменька! Сергей Ильич с Петром Савичем приехали. Матрена Панкратьевна. Вот и допроси его. Данила Григорьич. Все это дело сейчас обозначится (идет к двери). А, милости просим! Матрена Панкратьевна. Рады дорогим гостям. Петр Савич. Рады не рады, а уж мы тут... ха, ха, ха! Сергей Ильич. Извините, может, не вовремя. Петр Савич. Вот-те еще разговаривать - не вовремя! Для нас с тобой, для таких орлов, всегда время. Так я говорю, Матрена Панкратьевна?.. Матрена Панкратьевна. Это уж именно, завсегда рады... Это уж что говорить. Данила Григорьич. Садиться милости просим! Чем подчивать дорогих гостей. Петр Савич. Окромя ласки нам ничего не требуется. Нам чтобы уважение только... Так я говорю, Матрена Панкратьевна? Опять же мы за делом приехали. Вот ежели дело кончим, тогда другой разговор будет... а пока так. (Садятся). Я полагаю нам сразу!.. Ну, начинай, Господи, благослови! Сергей Ильич. Постой! Петр Савич. За постой деньги платят, чего стоят! Катай сразу. Данила Григорьич. Ты все балагуришь! Петр Савич. Нет, не то, а у него до тебя дело есть, а человек он смирный. Денег много, а разговаривать не умеет. Гм! Вчера энто мы были в клубе... говорить, что ли? Сергей Ильич. Говори. Петр Савич. Были, значит, в клубе, выпили сколько нам нужно и впоследствии времени - поехали в парк. Дорогой он мне и говорит, - жениться, говорит, задумал. Так я говорю? Матрена Панкратьевна. Это доброе дело, Сергей Ильич. Данила Григорьич. Будет болтаться-то! Петр Савич. Хочу, говорит, я жениться и беспременно на Лукерье Пантелевне. С ней уж, говорит, я все обделал, только самому сказать надо. (Молчание). Данила Григорьич. Да ведь ты, может, думаешь, что она при деньгах? Денег за ней нет. Петр Савич. У нас своих много. Так я говорю, Матрена Панкратьевна? Своих много. Данила Григорьич. Разве что так, а то... Матрена Панкратьевна. А мы так полагали, Сергей Ильич, что вам богатая невеста нужна. Петр Савич. Зачем богатую? Бедную девушку осчастливить: та, по крайности, будет век Бога молить. Так я говорю? Потому, она понимать это будет. Опять же и Бог заплатит за это, что он сиротой не погнушался. Сиротская слеза, Матрена Панкратьевна (показывает наверх), вон она где! Я сам на сироте женат и в лучшем виде!.. Матрена Панкратьевна. Ваше дело, я ничего не знаю. Данила Григорьич. Оченно я всему этому, что ты мне теперича говорил, верю, только дать ей свое разрешение не могу. Матрена Панкратьевна. Хоша одна наша и племянница, а она в сиротский суд приписана... Петр Савич. Ты об этом не сомневайся; уж она такую бумагу составила, чтобы тебя прочь, а его, значит, попечителем. Матрена Панкратьевна. Как! Дядю-то прочь? Чужому человеку... Петр Савич. Да он свой будет... значит, муж. Матрена Панкратьевна. Вот это хорошо! Это за нашу-то хлеб-соль? Петр Савич. Да ведь с рук долой, это вам лучше. Матрена Панкратьевна. Отстань-ко, Петр Савич, не с тобой говорят. Батюшка, Данила Григорьич, что это у нас делается? Сергей Ильич. Кажется, с нашей стороны обиды вам нет никакой. Матрена Панкратьевна. Как нет обиды, помилуйте? Я мать детей... Покорно вас благодарим, Сергей Ильич! Очень мы вам благодарны! Данила Григорьич. Молчи, не суйся не в свое дело! Матрена Панкратьевна. Да кто я такое? Что же это, ей-Богу!.. Данила Григорьич. Лукерью сюда! ЯВЛЕНИЕ X. Те же, ЗОЯ ЕВГРАФОВНА и АБРАМ ВАСИЛЬЕВИЧ (впопыхах). Зоя Евграфовна. Проволокла! Данила Григорьич. Вон! Зоя Евграфовна (Петру Савичу). Пойдет баталия! Я старичонку-то настрочила. Абрам Васильич. Кого вон? Меня, что ли? Нет, уж я теперь отсюда скоро не уйду. Данила Григорьич. Не уйдешь?! Абрам Васильич. Не уйду! Я тебя страмить буду. Мне терять теперь, брат, нечего, я все потерял, и честь потерял, и зрение потерял, и жену вчера схоронил. Ничего у меня теперь нет, только душа в теле осталась, и та поганая: опоганил я ее с тобой. Ничего, стало быть, ты мне не сделаешь!.. Данила Григорьич. Ах, ты пьяница! Смеешь такие слова говорить со мной! Абрам Васильич. Это еще что за слова! Такие ли я тебе слова говорить пришел. Разбойник ты - разбойник! Господи! Как это ты нас, этаких людей, огнем не спалишь? Видно, еще слезы-то до тебя не дошли. Данила Григорьич. Абрам, полно! Матрена Панкратьевна. Батюшка! Он помутился! Абрам Васильич. Не помутился я, врешь ты! Я не помутился! Матушка, Лукерья Пантелевна, не вижу я тебя (становится на колена). Голубица ты моя чистая, прости ты меня, матушка. Луша. Полноте, Абрам Васильич, вы ничего не сделали. Абрам Васильич. Как, голубушка! Мы тебя ограбили с дядей твоим. У покойника твоего большой капитал был. Каюсь перед тобой! Перед всеми каюсь! Много мы с Данилой Григорьевым народу ограбили. Данила Григорьич. Извольте видеть, как он меня конфузит! Абрам Васильич. Над покойником-то, Пантелеем Григорьичем, псалтырь читали, душенька-то еще, голубчика, не остыла, а мы... Петр Савич. Будет, Абрам Васильич! Что старое поминать... Абрам Васильич. Никак, Петр Савич? Батюшка, Петр Савич, вот до чего я дошел! И смерти-то Господь за грехи мои не дает, велит на земле мучиться. Петр Савич. Слова эти самые твои теперича не к разу, потому как Лукерья Пантелевна замуж выходит, значит и шабаш, все кончено! Мало кто что сделал. Данила Григорьич. Да что же это, например? Нашло в мой дом чужого народу и теперича могут они командовать! Да кто ж я такой! Сманили девку... Матрена Панкратьевна! Да кто ж я? Все вон из моего дому! Петр Савич. Что ты расходился-то? Коли не нравится - мы уйдем. Только худого от нас тебе ничего не было. Данила Григорьич. Вон все! Петр Савич. А ты пошибче, а то нестрашно. Данила Григорьич (к Луше). Пошла в свое место! Луша. Я пойду к Петру Савичу. Данила Григорьич. Нет, уж ты не пойдешь. Коли я, например, что хочу, так это уж будет по-моему. (Берет за руку; Луша вырывается). Петр Савич. Ты только это себе хуже, потому теперича тебе ничего невозможно. Ежели она что желает, значит, ее это дело. Опять же мы не позволим. Данила Григорьич. Да ты кто такой? Петр Савич. Я-то? Данила Григорьич. Ты-то? Петр Савич. Петром Савичем прежде звали. Почетный гражданин. Довольно хорошо! Ты думаешь, на тебя суда, что ли, нет? Нынче суд есть. Данила Григорьич. Что ты судом-то мне тычешь! Что мне суд, ежели я в своем доме... ЯВЛЕНИЕ XI. Те же и ИВАН ПРОХОРОВ. Иван Прохоров. Объявку от судебного следователя принесли, чтобы завтрашнего числа... Данила Григорьич. Матрена Панкратьевна! За нашу-то хлеб-соль вот с нами какую статью обработали. Матрена Панкратьевна. Батюшка! что у тебя глаза-то какие страшные? Данила Григорьич. Ведь тебя за это в Сибирь решат. Матрена Панкратьевна. Господи! Меня-то за что же? Данила Григорьич. Всех нас эти разбойники подвели. (К Абраму). А тебя, выжигу, уморю в остроге. (Уходит с женой). Абрам Васильич. Сам прежде сядешь. ЯВЛЕНИЕ XII. Сергей Ильич. А ты, дедушка, ступай жить к нам - места много. Помаялся, будет. А детей пристроим. Абрам Васильич. Голубчик ты мой, Сергей Ильич! Пошли тебе, Господи! (Плачет). Луша. Успокойтесь, Абрам Васильич. Зоя Евграфовна (Ивану Прохорову). А ты было и слюни распустил на Лукерью Пантелевну. Иван Прохоров. Нам все единственно... воля хозяйская. (Уходит). Алешка. Петр Савич, когда его судить будут? Я опять пойду (смеется). Оченно я это люблю. СМОТРИНЫ и СГОВОР. Еремей Терентьевич Смесов, купец лет 50. Дарья Ивановна, его жена. Душа (Авдотья), их дочь, 17-ти лет. Фекла Федосеевна (бабушка), мать Смесова. Анна Петровна, купеческая дочь, девица 40 лет. Верочка, подруга Души. Марья Ивановна, чиновница. Действие происходит в Москве, в Рогожской улице. Небольшая комната, меблированная без вкуса. I. СМОТРИНЫ. БАБУШКА и АННА ПЕТРОВНА. Бабушка. С этаким человеком и говорить-то приятно, потому, у него всякое слово на пользу. По всем местам ходил, все видел... Такие, говорит, места есть - кормят как, трапеза какая - рай земной!.. Анна Петровна (вздыхает). Есть, есть; не всякий только, по грехам по своим, сподобится увидать-то их. Бабушка. Мы, говорит, в сем мире только плоть свою тешим... Да ведь и правда! Анна Петровна. Все правда! Бабушка. Я, говорит, не то что к примеру, это зря говорю: все это я из книг... по книгам все... Анна Петровна. Вот бы его, Фекла Федосевна, насчет нашего Демьяшки-то спросить... Бабушка. А что? Анна Петровна. В уме помутился от книг-то. Бабушка. Зачитался? Анна Петровна. Третий год, матушка, мы с ним маемся. Чего, чего не делали - и в пустынь-то возили, и на дому-то отчитывали - ничего не помогает. Доктора как-то звали. Приехал, посмотрел. Давно ли? говорит. - Так и так говорим: три года. - Поздно, говорит: - кабы вы по-первоначалу ко мне приехали, я бы поставил его на ноги, а теперь нельзя. Сестра Домна говорит: это мы, говорит, оттого полагаем, что он книг зачитался, потому, он с малых лет все в книжку читал. Ну, он засмеялся. Нешто они понимают! Измучил он нас совсем, хоть бы поскорей прибрал его Бог. Третий год не встает с постели, дадут ежели поесть - поест; нет - ему все равно - не спросит. И ведь это, Фекла Федосевна, дивное дело: ума бы, кажется, у него совсем нет, потому, говорит все это несообразно, одежу на себе рвет, песни поет, а как посты все знает, праздники... уму непостижимо! Сестра Домна когда это спросит: Демьяша, какой нынче праздник - сейчас скажет. Бабушка. Да он у вас, должно, блаженный. Анна Петровна. Бог его знает. (Входит Смесов). Бабушка. Послушай-ко, Еремей Терентьич, что Аннушка про племянника рассказывает. Смесов. Слушать-то нечего, знаем! Уморили парня, да теперь разговаривают. Анна Петровна. Чем мы его уморили-то? Смесов. Молчи лучше! Скажу - стыдно будет. Анна Петровна. Сестра Домна... Смесов. Расказнить надо твою сестру Домну-то! Анна Петровна. Да коли бы ежели в те-поры не она... Смесов. Всех она вас после родителя-то оболванила. Который от покойника Петра Савича капитал-то остался - где он? Сколько страму-то было, - помнишь, аль нет? Все быть барыней хотелось, эниральшей! Хоть бы теперь, дура, грех-то прикрыла... не молоденькая!.. Анна Петровна. Не нам судить. Смесов. Нет, нам судить. Страм! Вам теперь есть, поди, нечего, а она в колясках разъезжает. Надо полагать, парень от ее безобразия-то и помутился. Помутишься! Жил, можно сказать, в довольстве, да в роскоши, к науке себя приспособить хотел, а опосля покойника вы его на кухню прогнали. Анна Петровна. Что ж, коли мы в бедность произошли... Смесов. Учить-то ее некому! Намедни, говорят, с сожителем-то своим в Марьиной такой кранболь сделали, что любо-два! Все с фонарями оттеда приехали. Бабушка. Ну, Бог с ней! Она в грехе, она и в ответе, Смесов. Да парня-то жалко. Ты бы, бабушка, туда пошла. Скоро, чай, приедут. Бабушка. Пойдем, Аннушка. (Все уходят; входят Верочка и Душа). Душа. Ты знаешь, Верочка, отчего у нас так в зале убрано? Верочка. Нет, не знаю. Душа. Меня сватают. Верочка. Что ж, это дело хорошее. Душа. Мне очень совестно!.. Верочка. Тут нечего совесть наблюдать, а вышла поскорей, - и конец... Душа. Страшно на первой-то раз. Верочка. Смотреть, что ли, приедет? Душа. Ждут. Верочка. Меня четыре раза смотрели: я тебя научу, - тут важности нет; другое дело, когда под венец везут - тут совсем другие чувства нужны, а это очень просто. Он благородный? Душа. Нет, купец. Верочка. Что ж, с купцом особенной и политики не нужно. Не смотри ему только в глаза, чтоб не зазнавался. Душа. А ну, как он говорить будет? Верочка. Они не говорят. Он только вопьется в тебя глазами... Душа. Ужасно конфузно! Верочка. Это с непривычки. Душа. А что ты думала, Верочка, когда тебя смотрели? Верочка. Известно, все разное думала... обо всем. Только ко мне все нехорошие сватались; а один так пьяный приехал, все цаловаться лез, насилу выжили. Кухарка (впопыхах). Барышня, приготовься, матушка, оправься!.. Вера Митривна, обдерни ей платье-то... Едут!.. (убегает). (Входят Смесов, Дарья Ивановна, бабушка). Дарья Ивановна. Готова ли ты? Душа. Готова, маменька. Бабушка (плачет). Твори молитву... читай про себя молитву. Душа. Лучше бы, Верочка, в другой раз... Верочка. Не бойся... (Входят: Иван Гаврилович, молодой человек, в голубых брюках с лампасами, в палевом жилете и пестром галстуке; Гаврила Прокофьич, его отец, лет под 60; Домна Семеновна, его мать в повязке). (Продолжительное молчание). Гаврила Прокофьич. Ехали мимо... Смесов. Благодарим покорно, что не побрезговали. Домна Семеновна (сыну тихо). Смотри, тебе с ней жить-то... Иван Гаврилович. Понимаю, маменька. (Смесов подносит вино к Гавриле Прокофьичу; тот пьет и откланивается, потом к Домне Семеновне). Домна Семеновна (отстраняя рукой рюмку). Благодарим покорно! Смесов. Это легкое-с. Домна Семеновна. Разве, что легкое... (отпивает половину рюмки). Дарья Ивановна (поспешно). Всю, всю, всю-с... (Домна Семеновна допивает). (Смесов передает рюмку Душе, та подносит жениху). Иван Гаврилович. Сделайте ваше одолжение, увольте великодушно - не употребляю. Дарья Ивановна. Нет, уж выкушайте! Иван Гаврилович. Ей-Богу, не могу! Смесов. Нет, уж вы сделайте милость. Домна Семеновна. Он еще у нас не набалован. (Иван Гаврилович берет рюмку и пьет; кухарка приносит самовар; Душа обносит всех чаем; продолжительное молчание). Гаврила Прокофьич. Это у вас какое производство? Смесов. Фабричку небольшую держим. (Молчание). Домна Семеновна. Варенье-то сами варите, аль покупаете? Дарья Ивановна. Сами. (Молчание). Иван Гаврилович (подходит к канвовой картинке). Это вы изволили эту самую кошечку вышивать? Душа (вся вспыхнув). Я. Иван Гаврилович. Сами? Душа. Сама. Иван Гаврилович. Это вы как изволили вышивать - из головы, аль с картинки какой-с? Душа. С узора. Кухарка (в дверях). За эким кавалером никому не стыдно быть... Ишь ты!.. На что лучше!.. (Душа отходит с Верочкой в сторону). Бабушка (тихо). Поди, стой на глазах... Куда ушла-то? Верочка Ей дурно. Бабушка. Отчего, матушка? Верочка. Разумеется, от воображения. (Смесов и Дарья Ивановна подходят к дочери). Гаврила Прокофьич. Ну что, как на твои глаза? Иван Гаврилович. На все есть воля ваша, тятенька, а мне лучше не требуется; это вы совсем по моим чувствам потрафили - как на счет разговору и на счет всего-с. Гаврила Прокофьич. Мать, как дела? Домна Семеновна. Что ж, я с него воли не снимаю. Коли ему по нраву пришла, я дам свое благословение... Потолще бы маленько... видней бы была. Иван Гаврилович. В толстых-то, маменька, тоже большого проку нет-с. Домна Семеновна. Как хотите с отцом... мне все равно... (Все встают). Гаврила Прокофьевич. Прощенье просим. Заезжайте, потолкуем. (Отводит Смесова в сторону). Объявите, что нашему сыну оченно ваша барышня пондравилась. А там на счет росписи у нас разговор будет... (Все уходят). Верочка. Что, Душа, понравился? Душа (покраснев). Еще не знаю. Бабушка. Это опосля все узнаешь. II. СГОВОР. (В конюшне). МАКАР - кучер жениха; ФЕДОСЕЙ - кучер СМЕСОВА. Макар (входя). Честь имеем поздравить! Федосей. Благодарим покорно! Макар. Закрутили вы нашего Ивана Гавриловича. Федосей. Это дело хорошее, дай Бог всякому. Макар. Значит, мы с им таперича будем жить как должно. Федосей. Да, уж баловство всякое надоть бросить, потому мы вам такую кралю отдаем - энаралу не стыдно. Макар. Нашему Гавриле Прокофьичу все одно; ему, главная причина, насчет денег, - а что на этих краль мы не смотрим... Сватали уж нам всяких. Федосей. Пожалуй, другая и с большими деньгами, да что в ней!.. Вон у Сизова дочь... Макар. Знаем; мы и к ней сватались. Иван Гаврилыч в те-поры от ней в бегах находился, в Грузинах проживал. Дело-то до графа доходило, граф уж им разделюцию сделал. Вы меня, говорит, тятенька, хоть на поселенье сошлите, а уж на этой вашей невесте я жениться не согласен. Так уж он его точил, точил... целый год в деревне на фабрике держал... Федосей. Ишь он у вас какой! Макар. Бедовый! Он только кажется-то подхалимом, а блажной старик. (Молчание). Старше-то вот стал тише, а то, бывало, что делал - страсть! Стекла, посуду в трактире перебьет: получай, говорит, капиталы за все, что стоит, а ндраву моему не препятствуй!.. Раз он у нас без вести пропадал. Федосей. Ну! Макар. С немцем, с красильщиком, запили, а куда же их черт, с пьяных-то глаз, дернул? - в Ростов уехали, да две недели там и хороводились. Бабушка выручать ездила, обманом его оттеда в пустынь увезла, там только очувствовался... Крутой человек! С немцем это они раз было дом сожгли. Тот ему, болтали тогда, какую-то химию показывал. А мадам у немца жила молоденькая, при детях была приставлена насчет науки, так захворала со страху: я, говорит, таких людей сроду не видывала. (Молчание). Коли ежели за ним не усмотрят, он и ноне какое ни на есть колено выкинет, уж он это разрешение себе сделает... Сына женит - нельзя. Федосей. Ну, а теперича с Иваном-то Гаврилычем они в ладах, аль нет? Макар. Простил. Батюшка, сказывают, на духу уговорил. Сама ездила, батюшку просила. Федосей. Мы вчера с хозяйкой к ворожее ездили, так не насчет ли этих делов она гадала? Куфарка сказывала, что хозяйке не совсем ладно вышло... Макар. Об нем, это верно. Федосей. По твоим речам, надо полагать, так. Пойти велеть дворнику ворота запереть, а то лишнего народа много наберется. Макар. Это ничего, пущай смотрят. Федосей. А что, в самом деле, пущай смотрят. Макар. Уж это везде такие порядки. Федосей. Ну, ладно. Небольшая комната, оклеенная желтыми обоями. ДУША и ИВАН ГАВРИЛОВИЧ сидят на диване. Душа. А после сговора вы к нам каждый день будете ездить? Иван Гаврилович. Не токма что каждый день, а коли бы ежели какая возможность была, я бы совсем от вас не поехал. Душа. Скажите мне откровенно: вы в меня очень влюблены? Иван Гаврилович. Какое ж в этом есть сумнение? Поэтому самому я и жениться на вас хочу. (Целуются. Продолжительное молчание). Душа. Может быть, с вашей стороны это только один разговор, а на уме вы совсем другое держите. Иван Гаврилович. Я только одно в уме содержу: поскорей бы мне от тятеньки на свою волю выдти. Ежели я буду жить сам по себе, тогда совсем другая статья будет. А то как раздумаешься иной раз, и выходит, что я самый несчастный человек в своей жизни. Вы, может, по вашим чувствам ко мне, не видите, в какой меня строгости тятенька содержит. Давеча я папироску закурил; кажется, ничего тут нет такова, особенного, а уж он косится, и должон я этот взгляд понимать, к чему он клонит... А клонит он к тому, что это им не нравится, что я папироску закурил. Ну, я и бросил, сделал им это удовольствие. (Молчание). Душа. А вы прежде были влюблены? Иван Гаврилович. При этакой жизни, какая тут любовь: больше все худое на ум идет. Иной раз и не хотел бы чего сделать, и противно бы, кажется, а делаешь, потому самому, что грустно, - думаешь: легче будет. А женить-то меня давно собирались; невест-то мы штук шесть пересмотрели: то самому не понравится, то самой не приглянется. Сам-то больше насчет денег - чуть что - и конец!.. а сама, - Бог ее знает чего хочет. Спросишь, бывало: что, маменька, как? Боюсь, говорит: почитать меня пожалуй, не будет. Шабаш! Другую, значит, надо смотреть. Когда мы к вам-то приехали, я и говорить-то ничего не мог, боялся, что вы им не понравитесь. Душа. А если бы я им не понравилась, что бы вы сделали? (Входят Смесова и Марья Ивановна, чиновница). Душа. Ах, маменька, вы помешали нашему разговору. Смесова. Говорите, миленькие, говорите. Душа. Нет, уж мы после окончим, а теперь лучше пойдем в залу. Марья Ивановна. Об любви, чай, больше толкуете? Иван Гаврилович (смеется). И об любви, и обо всем-с. Марья Ивановна. Уж, известно, у жениха с невестой другова разговору и быть не может. Душа. Мало ли есть разного разговору... Марья Ивановна. Нет уж, Авдотья Еремеевна, вы меня извините, а я очень хорошо понимаю ваше положение: я ведь тоже замуж выходила. Душа. Это вы по себе судите, а я про любовь совсем напротив понимаю. Смесова. Что тут понимать-то? Понимать-то нечего... пустяки-то... А ты молись Богу, чтобы Бог дал счастья... (плачет). Иван Гаврилович. Это, маменька, первое дело! Марья Ивановна. Первое дело. Душа. Пойдемте в залу. (Уходит с Иваном Гавриловичем). Марья Ивановна. Что это вы такие нынче грустные? Смесова. Будешь грустная, как... Марья Ивановна (с любопытством). Слухи разве какие есть? Смесова. Слухов, слава Богу, никаких нет, а вот ворожея меня больно обескуражила, и сама теперь не рада, что поехала к ней - и грех ведь это... Марья Ивановна. Да вы не беспокойтесь, ведь оне больше врут. Смесова. Бог ее знает... все-таки думается. Слово она одно сказала, да такое что-то... Марья Ивановна. Вы завтра молебен отслужите. Официант (в дверях). Пожалуйте, сударыня, в залу. Марья Ивановна. А вы не беспокойтесь: может, это и так пройдет (уходят). Зала; на стене два портрета - хозяина и хозяйки. У хозяина в правой руке книжка, а большой палец левой руки заложен за пуговицу; хозяйка на коленях держит ребенка, у которого в руках розан. По портрету нельзя узнать - к какому полу принадлежит ребенок. Направо, в углу, играют в трынку, налево - в преферанс. Вдоль стены сидят гости, больше дамы; барышни, обнявшись, расхаживают по зале. У дверей официанты. В окнах виднеются головы и приплюснутые носы смотрящих. Молодой человек с пробором назади. Прикажете кадрель? Барышня в палевом платье. Если вам угодно, там отчего же... можно. Молодой человек с пробором назади. По крайней мере, препровождение времени... Очень молодой человек в пестрых брюках (к музыкантам). Французскую кадрель из русских песен! 1-я гостья. Не люблю я этих танцев, ничего нет хорошего. (Уходит; за ней следуют еще две-три гостьи; входят Иван Гаврилович и Душа). Иван Гаврилович (с беспокойством). Что, маменька? Домна Семеновна. Кажется, еще ничего... да нешто за ним усмотришь. (Становятся пары, начинается кадриль. Во время второй фигуры, в дверях показывается Гаврила Прокофьевич). Гаврила Прокофьевич (к официанту). Шпунту бы ты мне еще дал. Официант. Слушаю-с. Иван Гаврилович. Вам бы, кажется, тятенька, довольно. Гаврила Прокофьевич (строго). Молчать - твое дело! Иван Гаврилович. Да мне Бог с вами! Кушайте сколько хотите, разве жалко, что ли, - страм только. Гаврила Прокофьевич. Никто мне указывать не может! Очень молодой человек в пестрых брюках. Нет, уж сделайте одолжение, от шестой фигуры меня увольте. Гаврила Прокофьевич. Постой, я встану. (Все смеются). Один из гостей. Нет, ты не мешай; мы с тобой опосля. Официант. Пуншу приказывали. Гаврила Прокофьевич. Спасибо тебе, друг великий! Поцалуй меня. (Обнимает официанта). Домна Семеновна. Шел бы ты лучше на улицу, не страмился бы здесь. Гаврила Прокофьевич. Это не твоего дела ума! Домна Ивановна. Да что - ума!.. До ужина не дотерпел... Гаврила Прокофьевич. За ужином это само по себе. А ты молчи, коли я не приказываю! (Уходит). (Бабушка входит и говорит что-то гостьям на ухо; все одна за другой выходят; кадриль кончен). Молодой человек с пробором назади (официанту). Куда это все идут? Официант. Должно быть, закуску в спальню пронесли. Дамам все больше в спальню подаем, потому по купечеству есть которые водку кушают: ну, так на виду-то не хорошо. Вы, значит, еще порядков здешних не знаете. Смесов (входит). Вы бы, барышни, повеличали теперь жениха с невестой. Официант (тихо Ивану Гавриловичу). Пожалуйте, сударь, уймите родителя-то. На дворе с народом бушует. Пляски затеял - все смеются!.. Иван Гаврилович. Господи, что же это такое! Маменька, пожалуйте! Домна Семеновна. Что с тобой, что ты? Иван Гаврилович. Сам загулял. (Бегут). (В конюшне). Федосей. Макар, вставай скорей... Макар (просыпаясь). Подавать, что ли? Федосей. Хозяин твой... Макар. Стекла бьет? Федосей. Нет, на дворе в присядку действует... НА ЯРМАРКЕ. СЦЕНЫ ИЗ КУПЕЧЕСКОГО БЫТА. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Яков Савельич Наконечников | Илья Демьянович Вострюков | купцы Половой. Гитарист Петруха. 1-й купец. 2-й купец. ЯВЛЕНИЕ I. Трактирная зала. 1-й купец пьет чай; половой стоит почтительно. Половой. Да, уж времена не те. 1-й купец. Жидок народ стал, и купечество все смешалось, так что настоящих-то и не видать совсем. Бывало в ярмарку-то от самой Москвы вплоть до Нижнего стон стоит. Купец-то, бывало, всю душу выкладывает. На, говорит, смотри, какая она такая есть. Половой. Много веселей было. Бывало, руки оттягивает от откупорки, а теперь, помилуйте... как возможно! Пришел, ткнул рюмочку, другую, третью - и кончено. 1-й купец. Бывало, едешь в ярмарку-то, по дороге - там лошадь замучена, там лошадь замучена - значит, купец действовал. А на станциях-то нищая да калека всякая безрукая-безногая... Кормиться все пришли, чувствуют, что купец едет. Половой. Много народу кормилось. ЯВЛЕНИЕ II. 2-й купец (входит). А, и сам материк подвалил. Давно ли? 2-й купец. Вчерашнего числа. Садиться милости просим. Ну, что наши? Иван Анисимыч? 2-й купец. Колесом ходит на разные фасоны. Вчера в Кунавине пух из подушек на улицу выпущали. Большое стечение публики было. 1-й купец. А Прокофий Иваныч? 2-й купец. Два раза у себя в палате монахом облачался. Из напитков больше лиссабонского придерживается; теперича бороду спалил - третий день не выходит. Вчера история случилась: какой-то сибиряк в трактире в акварии утонул - стерлядей хотел полюбопытствовать. Утром смотрят - торчат его ноги купеческие. (К половому). Поди-ка, накрой в отдельной. Пожалуйте. Еще наши подойдут (уходят). Половой. Слушаю-с. ЯВЛЕНИЕ III. Илья (входя). А, наше вам-с! Половой. Давно ли изволили пожаловать? Илья. Прибыли в сию столицу!.. Как-то ты нас потчевать будешь? Половой. Чем прикажете просить? Илья. Да спервоначалу этим самым - как она у вас прозывается... Полынная, что ли? Полынной графинчик! Половой. А закусить чем прикажете? Свеженькой икорки, балычка... Илья. Что ты, что ты! Мы не первостатейные, из-за хлеба на квас торгуем, у нас и касса-то вся в голенище. Сейчас чтобы селянку горячую, да проворней! Половой. Слушаю-с! Илья. А сорта есть на ярмарки? Половой. Есть-с. Илья. Хорошие? Половой. Одобряют-с. С Ирбитской компании арфисток. Цыгане курские... Опять же эти песенники московские с девицами. Хорошо поют-с. Илья. А Петруха здесь? Половой. Без него ярмарка не бывает. Флагов без него поднять нельзя. Только прихварывать что-то стал. Илья. Попей с его-то, так скрючит. Половой. А эта белокуренькая - Катя-то... в запрошлом году на скрипке-то играла... Илья. Ах, это та... (поет). Хочешь любишь, Хочешь нет, Ни копейки денег нет! Половой. Да-с. Илья Что же? Половой. Несчастие с ней. В Лебедяни убили. Илья. Убили?! За что? Половой. Купец бушевал в трактире - бутылкой ее прикончил. Оченно публика огорчается. Много спрашивают. Так что гости которые ходить перестали. По нашему заведению такая музыкантша больших денег стоит. Есть и теперь, да не тот сорт. Привлекательности той нет. Илья. Хорошо делала: Хочешь любишь, Хочешь нет, - Ни копейки денег нет. А как Спирю ходила?.. Ах Спирюшка, Спиридонушка! Спиря в Питере бывал... Никто так действовать не может. Искры из глаз сыпала!.. Я помню, пьяный я раз... Половой. Актриса превосходнейшая! Илья. Ну, живо! Да там в зале ежели народ есть знакомый - здесь, мол, прибыли. Милости просим. ЯВЛЕНИЕ IV. Яков (входит). А, шаршавый, не нашей державы! Бог еще твоим грехам терпит - не издох... Путаешься на белом свете... Половой. Якову Савельичу! Илья. Яков Савельич, Катерину Петровну эту помните, арфистку-то... в Лебедяни убили; купец бутылкой долбанул. Яков. Ну, теперь, значит, не мается. Жизнь ихняя тоже... Илья. Жалко! Помните... Хочешь любишь, Хочешь нет, - Ни копейки денег нет. Ну, давай живо! (Половой уходит). Яков Савельич! Хор цыганов из Курска, московские песенники с девицами, арфистки из Ирбита... Петруха - гитарист... (Звонит). Дай афишу киатральную. Уж нынче, Яков Савельич, по всем местам. Там дело делом, а что это удовольствие надо... Я так полагаю: спервоначалу Петруху сюда, чтобы на дудке распорядился. Хорошо, подлец, действует, а там, на гитаре чтобы сделал. Вечером в киятр, а из киятра куда поглуше. (Читает афишу). Ночь в замке Жермона или фамильный склеп Фельбертона в цепях. Драма в 5-ти действиях и 8-ми картинах. (Вносят водку). С приездом, Яков Савельич! Яков. Будьте здоровы, Иван Демьянович, дай Бог, чтоб все благополучно... с начатием дела... Илья (читает). Картина 1-я: Отравленный кинжал. Картина 2-я: Привидение. Картина 3-я: Яд действует. Картина 4-я: Она похищена. Яков. Кто? Илья. А эта, должно быть, самая. Тут так обозначено. (Читает). Картина 5-я: Таинственные незнакомцы... Должно быть, чудесно. Всенепременно надо идти. (Читает). В заключение при полном освещении бенгальского огня... Наливайте, Яков Савельич. Супруг наших нет. Худого мы ничего не делаем и не дай Господь, а что времяпровождение чудесно... Например, вчерашнего числа были выпивши в полный серьез, а ничего-с. Ежели опять придется - на доброе здоровье. Мне доктор сказывал: ежели, говорит, твоя натура выдерживает - пей в свое удовольствие. Что ж, моя натура, слава тебе Господи. Ежели что - лежу себе смирно, в потолок смотрю, пока не пройдет... Никого я не трогаю. Одно мое удовольствие, чтобы по всему дому лампадки горели. Любезно!.. Уж этого дела не поправишь, ну и лежи. А это, Яков Савельич, удивительно, что я раз на потолке видел. Были мы на мининах у Ивана Максимыча. Ну, все честь честью, как быть следует. Сели за стол. Ну, обыкновенно ветчина с горошком, все - прочее, осетрина с хреном... все по порядку. Против меня сидел отец дьякон и наливает мне порт-фейну, настоящего заграничного. Не вкушаю, говорю, отец дьякон. А может быть, говорит. Для вас, говорю, извольте, не суть важное дело. Бокальчик за бокальчиком... К концу-то ужина я уж дьякона не вижу, а только вижу руку наливающую; да и думаю: рука его здесь, а сам-то где отец дьякон? Как домой попал - не помню; жена говорит, дорогой охал немножко. Помню только: с протоиерем по две рябиновки, с Иваном Максимовичем по три на зверобое, а там и счет потерял. Не могу сосчитать, да и кончено!.. Лег, сударь ты мой, смотрю на потолок: лежит Герасим Николаич; говорю:- вы? Я, говорит. Так явственно говорил: я... и руками так... (Петр в дверях). ЯВЛЕНИЕ V. Петр. Именитым гражданам... Илья. Ручку, милый человек. Петр. С прибытием! Яков. Грабителю почтение. Я так понимаю, в Сибири тебя давно дожидаются. Петр. Место хорошее. Яков. Для вашего брата первое место. Петр. Мы нигде не пропадем. Яков. Ах, ты каторжный! Прикладывайся - стоит. Петр (пьет). С приездом! Вот вы изволите все браниться, а нашего места обойти вам невозможно. Актеров сколько теперича понаехало. А мы живем, слава тебе Господи, лучше требовать нельзя. Действительно, актеры эти кричат шибко, а складу настоящего нет. Публика очень обижается. Опять и игра у них не смешная. Илья. На дудке можешь? Петр. С великим удовольствием. Для таких дорогих гостей все возможно; действительно, от хозяина нам запрет, чтоб в номерах не играть, потому что гость через это балуется: другой позовет в номер, да за бокальчик хересу песни три прослушает. Хозяину это не выгодно. Из Фауста прикажете? Яков. Знаем. В балагане куклы этого Фауста представляли. Видали... Илья (в томлении). Яков Савельич! Вот бы теперь где-нибудь в роще с любимой женщиной бутылочку хереску выпить. Лестно! Под музыку... Хорошо!.. Ну, на гитаре. (Петр играет). Яков (воодушевляясь). Делай, делай!.. Ух!.. На зелененькую... на всю!.. Зятюшка-батюшка, Что я тебе сделала? Подсиним! Катай, катай!.. (К половому). Перемени посуду, оглашенный! Что ты, как статуй, стоишь? Мадеры давай!.. Во лесу было, лесу, Во двенадцатом часу... Старайся, от нас забыт не будешь! Илья. Тротуаром, стороной Ходи, милый, Бог с тобой... Половой. Дебош в зале промежду купечества. Илья. Дебош? Где дебош? Половой. Дело из-за пустова вышло. Илья. Мирить надо! Половой. Мирить невозможно, очень уж расходились: - ушибут. (Петр играет. Купцы пляшут). ПРОСТО СЛУЧАЙ. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Иван Петрович Вихров, купец, 50-ти лет. Настасья, жена его. Дарья Спиридоновна, двоюродная сестра его. Акулина Андреевна, купчиха, вдова. Петр Амосович, обедневший купец, проживающий в доме Вихрова. Щурков, неопределенная личность. Кухарка в доме Вихрова. ЯВЛЕНИЕ I. НАСТАСЬЯ КЛИМОВНА сидит за столом и плачет. ДАРЬЯ СПИРИДОНОВНА входит. Настасья Климовна. А уж я, кумушка, за тобой посылать хотела. Дарья Спиридоновна. Что это вы, сестрица? Что с вами? Настасья Климовна. Нужна ты мне больно. Садись-ка. Дарья Спиридоновна. Крестник вам кланяется, сестринька. Ведь уж он у нас, сестрица, на Покров стал дыбочек стоять... А я все эти дни-то измучилась, сестринька: ведь у меня, внизу, жилец третий месяц ни копеечки не платит. Настасья Климовна. Что твое горе, кумушка!.. Моего-то ты горя не знаешь. Дарья Спиридоновна (с удивлением). Да что у вас такое? Настасья Климовна (сквозь слезы). Ведь Иван-то Петрович четвертый день домой глаз не показывает. Дарья Спиридоновна. Что вы? Да как же это? Настасья Климовна. Так. Уехал к городовому {Городовыми называются иногородние купцы в Москве.}, да вот... Дарья Спиридоновна. На своей лошади-то? Настасья Климовна. На своей. Да и лошади-то нет. Бог знает, что с ним делается теперь. (Плачет). Дарья Спиридоновна. Что ж вы так убиваетесь-то, сестрица? Его дело мужское: может что и нужное делает. Настасья Климовна. И ведь никогда с ним этого не было. Вот двадцать лет живем - в первой такая оказия. Дарья Спиридоновна. Вы бы, сестрица, на картах разложили. Настасья Климовна. Раскладывала, да ничего не действует. Веришь ли Богу, кумушка, вся душенька-то у меня выболела. Чего-чего уж я не придумала: и убили-то его, и утонул-то он, и с Ивана Великого как не упал ли... Дарья Спиридоновна. Что это вы какие мнительные! Молоденький, что ли, он?... Пойдет он на Ивана Великого!.. Его и на парадное крыльцо ведут под руки... Настасья Климовна. Да ведь все может быть... Вот нонче сон опять какой страшный... Дарья Спиридоновна. А вы что видели, сестрица? Настасья Климовна. Ох!.. Вот вишь ты: будто бы я стою на горе... Дарья Спиридоновна. Да-с. Настасья Климовна. Только будто бы Иван-то Петрович, пьяный-распьяный, стоит да на меня пальцем грозит. Дарья Спиридоновна. Ишь страсти какие! Настасья Климовна. А лошадь-то, будто бы... Дарья Спиридоновна. Вы бы, сестрица, к Ивану Яковлевичу съездили. Я к нему за всяким делом хожу. Вот, бывало, мой покойник запьет - я и к нему. Бывало, только и спросишь: Иван Яковлевич, что будет рабу Симиону? Сейчас скажет, али так на бумажке напишет. Настасья Климовна. Боюсь я одного, кумушка, как он да нехристианскою смертью помер-то. (Плачет). ЯВЛЕНИЕ II. Те же и АКУЛИНА АНДРЕЕВНА. Настасья Климовна. Матушка, Акулина Андреевна, не знаешь ты моего горя... не пожалеешь ты меня... Акулина Андреевна. Пожалела бы я тебя, когда бы не так глупа была. Настасья Климовна (вскакивая со стула). Да вы разве, голубка, слышали что? Акулина Андреевна. Это вот ты тут на боку-то лежишь, а я все документы разведала. Настасья Климовна (бросаясь к ней). Матушка, успокой ты меня, скажи, что с ним сделалось? Какой он смертью-то помер? Акулина Андреевна. Еще он нас с тобой переживет... Да кабы на мой ндрав такие дела, да я бы его... На что это похоже? Пристало ли старику... Настасья Климовна. Да где же он? Акулина Андреевна. Да у меня волос дыбом стал, как мне сказали... И ты дура будешь, если не сделаешь по-моему. Да я бы из его бороды весь пух повыщипала! Он, матушка ты моя, не тебе будь сказано, изволит в Марьиной роще с цыганками... Настасья Климовна. Ах!.. Акулина Андреевна. Все с себя пропил. Лошадь-то ваша теперь в депе, вчера в депо взяли: пьяный Тимошка задавил кого-то. Дарья Спиридоновна. Что это вы, Акулина Андреевна, во сне, или к зубам? Да разве братец пьет? Акулина Андреевна. Уж молчи, коли тебя Бог обидел... Потакай пьяницам-то! Твой такой же сокол был, вспомни-ка, сколько раз... Дарья Спиридоновна. Уж вы всегда бедных-то людей. Акулина Андреевна. Да ты роли-то не представляй! (Обращаясь к Настасье Климовне). Ну, что ты, матушка, стоишь-то? Одевайся. Тащи его домой, да опозорь его хорошенько, да в бороду-то ему наплюй при всем честном народе, чтоб он блажь-то в голову не запускал. Дарья Спиридоновна. Что ж, сестрица, поезжайте! Может с братцем, в самом деле, какое несчастие: он вас-то скорей послушает? Настасья Климовна. А ну, как он да без нас сюда приедет! Акулина Андреевна. Точи лясы-то! (Берет ее за руку и уводит). ЯВЛЕНИЕ III. Кухарка (из дверей). Что, матушка, искать поехали? Да уж где найтить! Ты, Спиридоновна, этому не дивуйся: это он от ней и бедствует-то. Я, матушка, у господ жила, да такой маи-то не привидывала. Бывало, барыня прикажет тебе распорядиться там, а эта день-то-деньской торчит все в кухне, да по горшкам нюхает. А ругаться-то пойдет... да я такой обидчицы в жизнь мою не привидывала! И такая-то ты, и сякая-то ты... тьфу! Ведь у них, матушка, за что дело-то вышло: намедни сидят они так-то за чаем, а она ему все в уши: пиши, говорит, духовную: не ровен час - помрешь, меня по миру пустишь. А он так-то залился слезами : да что ж, говорит, уж ли тебе, говорит, моей смерти пожелалось?.. Уж она у нас, матушка, такая клятая; у них и род-то весь такой. Вот когда сестра ее придет, семь разов в день самовар поставишь... Дарья Спиридоновна. Вижу, красавица, сама вижу, какие она с ним язвы-то делает. Уж она испокон веку такая мытарка была: через ее милость и мы в бедность произошли. Это братца Бог наказывает за то, что он родных не послушал, против нашей воли женился. Мы ему тогда говорили: погодите, братец, мы вам худа не желаем, свет-то ведь не клином сошелся, мы вам найдем невесту богатую, из хорошего рода. - Нет, говорит, не могу с своим сердцем управиться. Вот теперь и управляйся! Кухарка. Да она, должно, проворожила его. Дарья Спиридоновна. Нет, матушка, ему судьба такая, его опутали. Взял-то он ее в одном платьишке; обул, одел ее, салопов ей разных нашил. Как поступила она в богатство-то - и давай мудровать! И то не так, и другое не так. Иван-то Петрович терпел-терпел, да с горя-то, должно быть, и запил. Кухарка. Э! Дарья Спиридоновна. Так мы, матушка, и обмерли! Да четыре года после этой оказии и курил. Чего-чего тогда с ними не делали, чем-чем не лечили... Кухарка. Как же остановили-то? Дарья Спиридоновна. А вот, вишь ты. Сидим мы так-то раз да и плачем. Экое, я говорю, нашему роду пострамление! А молодая-то хозяюшка стоит перед зеркалом да ломается. Я и говорю: что это, говорю, Настасья Климовна, неужели на тебе креста-то нет! Мы, говорю, все в таком несчастии находимся, а тебе и горюшка мало! Она, этак, вывернулась фертом: мне-ста, говорит, что за дело? Я его не неволю пить-то... Такое-то меня зло взяло! Я, с сердцов-то, и наступила на нее. Да от кого ж он, говорю, пьет-то? Ты, говорю, в наш дом несчастье принесла! Только мы кричим, а Иван-то Петрович что-то и застучал. Я к двери-то, думаю, - не помер ли. А он, матушка ты моя, ходит по горнице, да все руками отмахивается. .. так-то все отмахивает... Махал, махал, да как грохнется!.. и сделался вот, надо быть, мертвый. Как очнулся то и говорит: мне, говорит, было видение? - Я и говорю: какое же вам братец, было видение? - Не велено, говорит, сказывать. Все, говорит, можно сказать, только одного слова нельзя говорить. Кухарка. Да, вот тоже, как я у господ жила, так барской камардин так-то помер, - запил тоже, да на другой день и очнулся. Стали его допрашивать, - все сказал, только одного слова не допросили. ЯВЛЕНИЕ IV. Те же и АМОСОВИЧ Амосович. Что, матушка, не слыхать ли чего? Дарья Спиридоновна. Ах, Амосыч, пропала наша головушка! Ведь запил! Амосович. В такую, знать, компанию попал... в пьющую... Эхма! Слабостям-то мы, матушка, больно подвержены; тешим плоть свою на сем свете, а об часе-то смертном не подумаем. А ведь окаянному это на руку: он в те поры так за нами и ходит, так в греховные узы-то нас и опутывает... Дарья Спиридоновна. Давно я тебя не видала, Петр Амосыч. Что дочка-то твоя? Амосович. Ничего... живет. Видел намедни в соборе. Хотел было подойти, да боюсь - огорчишь: ведь барыня; против других совестно будет, вишь я какой! А то вот зимой-то ходил с ангелом поздравить, да на глаза-то не приняла: гостей, говорит, много. Посидел там у них в кухне, погрелся. Спасибо, кухарка у них такая добрая, рюмочку поднесла, да обедать с собою посадила... А экономка с лакеем двугривенничек выслала... все добрые люди, матушка. Вот теперь хоть бы Иван Петрович: фатерку мне дает, все у меня свое тепло есть, а то, зимнее-то дело, ложись да помирай. Что говорит, матушка, не легко есть чужой хлеб, коли сам народ кормил... Совестно матушка! Иной раз пораздумаешься - кусок в горло нейдет... Дарья Спиридоновна. Что ж вы у дочери-то не живете? Неужели на ней креста-то нет, что она вас на старости и согреть не хочет? Неужели она не боится божеского наказания? Амосович. Ну, Бог с ней! Ведь Бог все видит!.. Отец и денно, и нощно пекся об ней, а она против родителя... Захотелось вишь благородной, барыней быть захотелось!.. Ведь она, матушка, без моего благословения с барином под венец-то пошла (плачет). Да я ей, матушка, и то простил. Я ей все отдал: все, что еще старики накопили, я ей отдал. На, дочка, живи, да нашу старость покой, а она... ну, Бог с ней! Ты подумай, матушка, кабы я пьяница был... (За сценой голос Ивана Петровича: "в гостях хорошо, а дома лучше"). ЯВЛЕНИЕ V. ВИХРОВ очень навеселе и ЩУРКОВ. Вихров (сходя). Ты, Настасья, ты, Настасья, Отворяй-ка ворота. Вот мы к тебе вся компания! Амосович. Эх, Иван Петрович, на старости ты лет.. Вихров. Что ты мне можешь препятствовать? Вон сейчас! Ты моей милостью на свете живешь. Я тебя с лица земного сотру! Вон! Дарья Спиридоновна. Здравствуйте, братец. Вихров. А, сестрица любезная! А где жена? Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец. Вихров. Зачем же ты на мои глаза показалась? Дарья Спиридоновна. Я навестить вас пришла, братец. Вихров. Ладно, ступай в свое место. (Обращаясь к Щуркову). Ну, ты, прощалыга! представляй киятры. Щурков. Это можно-с, только гитарки-то нет-с. ЯВЛЕНИЕ VI. Настасья Климовна (вбегает). Да что это ты, батюшка, вздумал на старости лет крамольничать-то? Вихров. Молчать! Ходи в страхе! Топну ногой - понимай что значит. Настасья Климовна (к Щуркову). Ты что за человек? Вихров. Гони его по шее: это грабитель. Щурков. В гости звали, да и гнать-с! Вихров. Сволочь! Вот мы как об тебе понимаем (опускает голову на стол). Настасья Климовна. Вон, вон!.. Щурков. Конечно, сударыня, средства мои не позволяют мне быть хорошо одетым, но и в несчастном положении я сохранил благородные чувства. Конечно, благодетель мой в таком виде, и отрекомендовали меня... Настасья Климовна. Ступай, ступай! Щурков. Позвольте мне, как благородному человеку, просить рюмку водки. Настасья Климовна. Да с чего ты взял? Пришел в чужой дом незваный и непрошеный... Щурков. В таком случае, позвольте мне с вами проститься. Настасья Климовна. Прощай, батюшка, ничего... Амосович. Ступай, коли говорят, ступай... (Щурков подходит к Настасье Климовне и протягивает ей руку). Настасья Климовна. Это ты что еще выдумал? Щурков. Я уважаю вас, как строгую женщину, а потому прошу позволения поцеловать вашу руку. Настасья Климовна. Нет, батюшка, мы отродясь такими делами не занимаемся. Щурков. Как вам угодно-с. Впрочем, если вам не будет составлять беспокойства, позвольте мне рюмку водки. Настасья Климовна. Вон! (Щурков медленно уходит). ЯВЛЕНИЕ VII. Те же без ЩУРКОВА. Вихров (подымая голову). А где мои гости? Давай нам музыку. Аленка, валяй в присядку. Ты, Настасья, ты, Настасья, Отворяй-ка ворота. Настасья Климовна. Опомнись, Иван Петрович... Вихров. Прочь! Где моя подруга жизни? Настасья Климовна. Досталось твоей подруге-то жизни; тебя бы... Вихров. Меня? не смей!.. Меня грабить!.. Я загулял, а меня грабить!.. Дарья Спиридоновна, я в Марьину рощу попал, а за что они меня били? Деньги были мои... три тысячи серебром денег-то было... За что они меня били?.. Все. Кто же тебя бил-то? Вихров. Все меня били!.. Тимошка, ты хочешь лошадь пропить, потому хозяин этого чувствовать не может... Врешь!.. Меня ограбили!.. Меня ядом напоили, я помереть должен!.. Я пропащий человек! За что они меня били?.. Цыганка... она меня у... уду.... удушить хотела!.. За что они меня били? (Опускает голову на стол). Дарья Спиридоновна. Должно быть, сестрица, и впрям его опутали. Настасья Климовна. За что же они его били то? Амосович. Такая уж конпания... пьющая! Дарья Спиридоновна. Да ничего, сестрица. С моим покойником часто бывали такие оказии-то. Пройдет! ЖИВЕМ В СВОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ. СЦЕНЫ ИЗ КУПЕЧЕСКОГО БЫТА. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Никон Никоныч, купец, 45 лет. Говорит важно, притворяется умным, ходит во фраке. Василий Финогеич, 30 лет, Мелкий фабрикант. Иван Трифоныч, старик, почетный гражданин. Николай Герасимыч, 50 лет, судопромышленник. Аристарх Захарыч, купеческий брат, без занятий и без капитала. Назар Артемьич, старичок, чем-то торгует. Семен Еремеич, пожилой купец. Яша, главный конторщик Никона Никоныча. Гордей, песенник, играет на бубне. Цыгане. Слуга. Действие происходит на Нижегородской ярмарке. ЯВЛЕНИЕ I. На сцене - комната в гостинице. ИВАН ТРИФОНЫЧ, ВАСИЛИЙ ФИНОГЕИЧ и НИКОЛАЙ ГЕРАСИМЫЧ играют в карты. НАЗАР АРТЕМЬИЧ сидит в углу на стуле. ЯША смотрит на играющих. Иван Трифоныч. Купил. Николай Герасимыч. Пас. Василий Финогеич. Какими товарами торгуете? Иван Трифоныч (разбирая карты). Товарами-то?.. товарами-то?.. А вот какими товарами... червонными. Василий Финогеич. Какую цену им поставите? Иван Трифоныч. А цена им будет - семь. Василий Финогеич (раздумывает). Семь... семь... Это очень прекрасно... Это оченно превосходно... Так ваша игра семь? .. Ну-ко Николька, открой. Семь... (Ходит). Как поживаешь, дедушка? (Берет взятку; ходит). Семь... домашние ваши здоровы ли? (Берет взятку; ходит). Семь... Этих вам не требуется? Иван Трифоныч (в недоумении). Я полагал... Василий Финогеич. И я полагал! (Ходит). Восчувствуй! (Берет взятку; Иван Трифоныч задумывается). Одной короче что ли? Иван Трифоныч (бросает карты). Без двух. Василий Финогеич. Так мы в книгу и занесем. Семь черви... (Записывает) да за бесчестье... Иван Трифоныч (со вздохом). Вот народ-то! Василий Финогеич. Народ плут! (Голос из другой комнаты). Кого это вы нагреваете? Василий Финогеич. А вот по первой-то гильдии... потомственного-то нашпариваем.... медаль они получили... Иван Трифоныч (к слуге). Поднеси, что ли. Василий Финогеич. Опосля этакого разу как не выпить, - все выпьем. С наступающим, дедушка! Дай Бог завсегда так. Яшенька, по рюмочке. Яша. Во что это вы пьете-то? Василий Финогеич. В свое удовольствие. (Ударяет его по животу). Эх ты, милый! Садись на счастье. Ну-ка, обидчик, сдавай. Иван Трифоныч (сдает). Обидишь вас! Василий Финогеич. Н-да!.. Иван Трифоныч. Мы торговцы мелкие! Василий Финогеич. Мелкие! Иван Трифоныч (про себя). Обидеть нас не долго. Назар Артемьич. Всякое дыхание да хвалит Господа! Василий Финогеич. Вон оно что! Назар Артемьич. Немощи наши! Василий Финогеич. Немощи ваши! Уж ты, брат, не ворчи, уж это до завтрашнего числа не поправишь. Только не шевелись, а то сей час замутит. Травником, что ли, ошибся-то? Назар Артемьич. Всего было!.. Василий Финогеич. Травник этот - беда! Никого не помилует! Назар Артемьич. Боже, очисти мя грешнаго! Василий Финогеич. Недостойного раба твоего. Ну, кто что? Купил. ЯВЛЕНИЕ II. НИКОН НИКОНЫЧ выходит из другой комнаты с СЕМЕНОМ ЕРЕМЕИЧЕМ. Никон Никоныч (важно). Коли он не желает, значит - промежду нами все кончено. Я баловства терпеть не могу и никому не позволю. Семен Еремеич. Известно, уважение должно сделать. Никон Никоныч. Бросьте-ко на время ваше занятие. (К слуге.) Подавай. Холодненького по стаканчику. Пожалуйте! Иван Трифоныч... Николя... Василий Финогеич... милости просим!.. Яков!.. Яша. Благодарю вас, не пью. Никон Никоныч. А еще в коммерческом суде учился. Яша. В коммерческом училище. Никон Никоныч. Все одно, к тому же клонит. Василий Финогеич. Да ты хоть в руку-то возьми. Возьми в руки-то, подержись, что за важное дело! Николай Герасимыч. Господа, позвольте предложить тост за здоровье хозяина. Он сделал нам уважение, собрал наше обчество, и мы должны ему эту политику соблюсти. Все. Ура! Никон Никоныч. Кушайте во здравие. Николай Герасимыч. Только что бы, господа, условие теперича такое, пить не отставая от других судопромышленников; обгонять можно, а отставать нельзя, у нас так и в контрактах сказано. А то произойдет скопление судов, задние баржи и коноводки, которые будут иметь притеснение, а хозяевам, значит, ущерб! Никон Никоныч. Верно! Все. Ура! ЯВЛЕНИЕ III. Входит АРИСТАРХ ЗАХАРЫЧ. Все. А!!. Другу!.. Аристарх Захарыч. Вижу - свет; думаю: не пьют ли, не зайти ли на всякой случай? Никон Никоныч. Откуда, старый грешник? Аристарх Захарыч. В самом деле что ли пьете, али так, пример один? Никон Никоныч. Откуда, старый грешник? В непоказанный час... в пьяном образе... Аристарх Захарыч. Нет, еще маковой росинки в роту не было, а вот коли вы в настоящую пьете, так мы под вас подражать будем. (Смотрит на всех). Сумнительно мне что-то: лики-то у вас у всех чистые... Василий Финогеич. Неотчего, любезненький, загореть-то! Назар Артемьич. Господи, прости наше великое согрешение! Василий Финогеич. Главная причина, чтобы не умереть без покаяния. Назар Артемьич. Жизнь наша! Василий Финогеич. Жизнь хорошая! Летнее дело, поедешь проветриться в парк, али там куда, ляжешь на травку: птички поют, цветики пахнут, душенька твоя радуется... Думаешь: Господи, за что Ты взыскал меня, недостойного? Думаешь, думаешь... Аристарх Захарыч. Да и к буфету! Василий Финогеич. Дело понятное! Налей!.. А тут еще кто подъедет... Аристарх Захарыч. Да коли кто пьющий подвернется: дорог в этом разе бывает. Никон Никоныч. Первый человек! Аристарх Захарыч. Повымерли настоящие-то пьяницы, мало уж их осталось. Бывало, в Нижном-то земля стонет, как они разойдутся, а нынче ежели и пьют, так - одна политика. Василий Финогеич. Пьют, значит, положенное, кому сколько следует, для фантазии; приехали в Нижний, без этого, словно, нельзя. Семен Еремеич. Покойник дяденька тоже со временем этими пустяками занимались. Бывало, приедут из Нижнего, лица ихнего распознать нельзя, синие этакие сделаются, говорят все такое неподходящее... Аристарх Захарыч. На разные языки. Бывает! (Смеется). Семен Еремеич. И это даже удивительно: все будто по ним жуки ползают; ничего мы этого не видим, а им все явственно. Сеня, говорит - в те-поры я еще маленькой был - задави жука. Где, говорю, дяденька? Вишь, говорит, ползет. Это, значит, окаянные к нему свою привязку делали. Аристарх Захарыч. Разно бывает: кому жуки, кому шмели, а кому, по грехам, и в своем виде покажется. Назар Артемьич. Не к ночи слово! Василий Финогеич. Что, али в ожидании? К концу-то ярманки, может, навестят. Назар Артемьич. Все это от вин, от сладких... Это они меня... (Вздыхает). Вот пакость-то, тьфу!.. Никон Никоныч. Что ж, господа, налито - простынет. Кушайте во славу Божью. (Все берут стаканы и пьют). Блаженный! Назар Артемьич (берет стакан). Вот грех-то! Все неразумие наше!.. Скотина - и та... (пьет). Никон Никоныч. А ты не думай! Николай Герасимыч. Коли человек много думает, это ему хуже, потому заберешь в голову и никак сообразить невозможно, и сейчас на тебя страх нападет, все словно ты чего боишься, словно за тобой бежит кто... Василий Финогеич. Со мной было. В самой чистый понедельник на Москворецком мосту караул закричал. Аристарх Захарыч. После заговенья это со многими. ЯВЛЕНИЕ IV. Слуга. Гордею приказывали придти: пришел-с. (Гордей входит). Никон Никоныч. Милости просим, Гордеюшка. Поднеси ему. Выкушай. За общее мол здоровье. (Слуга наливает рюмку водки и подносит). Гордей. Водки я не кушаю-с. Никон Никоныч. Ну мадерцы, что ли... (Слуга подносит). Гордей. С ярманкой честь имеем проздравить. Никон Никоныч. И тебя также, друг сердечный. Гордей (пьет). Покорнейше благодарим. Никон Никоныч. Дмитрий, перемени посуду. Василий Финогеич. Что-то это у тебя глазки-то? Гордей. У Семена Ивановича наскрось всю ночь. Никон Никоныч. Публика была? Гордей. Персюков угощали. Из киятра какой-то песни пел. Семен Иваныч гитару ихнюю сломал, только верешечки остались. Две красненьких отдал, да плису на брюки приказал отрезать, а в Москве, говорит, новую купим. У артельщика опосля гармонию достали: под гармонию-то петь не стал... Семен Иваныч два раза перед ним на коленки становился - не стал. Василий Финогеич. Ну, а ты-то, голубчик, выручал ли? Гордей. Три песни сделал, да опосля по Кунавину приказали с бубном пройти. Никон Никоныч. Все, значит, благородно, ничего такова не было? Гордей. Ничего-с. (Ухмыляется). Семена Иваныча опосля в полицию вытребовали. Аристарх Захарыч. Значит, загул как быть следует. Никон Никоныч. Хорошо! Аристарх Захарыч. Битва была? Гордей. Битвы чтобы этой безобразной - не было, а только, к примеру, они жида раздавили. Никон Никоныч. До смерти? Гордей. Нет-с, испуг он только получил, а главное - сорвать захотелось. Играет он, это, примерно, на своих цинбалах, а Семен Иваныч подошел к нему, да были-то немножко... Никон Никоныч. Понимаю... Гордей. Посклизнулся, да на него и упал. А жид этот самый, что ни на есть дрянной, выскочил на улицу, да на все Кунавино и кричит: "помогите, купец мне кишки выдавил". Мы было за руки его ухватили, а Семен Иваныч: бросьте, говорит, его, потому цена ему - грош. Назар Артемьич. Пустите меня, пожалуйста, сделайте милость... невозможно мне!.. Зверь, и тот теперича... тьфу!.. Все нутро выжгло!.. Горит!.. Василий Финогеич. Погоди, еще не то будет. (Все смеются). Ну-ко, Гордюша, махни! Как бишь ее... (Запевает). Как женила молодца Чужа, дальня сторона. Гордей (с бубном подхватывает). Чужа, дальня сторона Макарьевска ярманка. Василий Финогеич. Делай! Гордей. И солучилася беда И у Сафронова купца. Назар Артемьич. Катай!.. Василий Финогеич. Очуствовался! Назар Артемьич. Катай, катай!.. Гордей. И не сто рублев пропало, И не тысяча его... Назар Артемьич. Тьфу!.. Смерть моя! Василий Финогеич. Схороним. (Вместе с Гордеем). Пропадала у него Дочь любимая его. Никон Никоныч. Дмитрий! Цыган сюда, чтобы все... (Слуга уходит). Василий Финогеич. Этот бубен кому хошь сердце растопит. Грохни, Гордюша, грохни! (Поют вместе). Уж искали ту пропажу По болотам, по лесам, По макарьевским кустам... Никон Никоныч. Шш!.. (Останавливаются). Не побрезгуйте. (Все берут стаканы). Василий Финогеич. Эх, Гордюша! (Берет его за бороду). Цены ты себе не знаешь! Николай Герасимыч. Да. Когда, например, обчество... выпили и, значит, у всех меланхолия, и кто может об эту пору на каком струменте распорядиться - больших денег такой человек стоит. Василий Финогеич. Ну-ко, особенную. Гордей (запевает). Торжествует вся наша... ЯВЛЕНИЕ V. (За дверью хохот, входят цыгане). Василий Финогеич. А, милые!.. К самому разу!.. Аристарх Захарыч. А, чавалы!.. Вот теперь пойдет самое настоящее!.. Никон Никоныч. Дмитрий! (Показывая на стол с закуской). Все сызнова и дверь... чтобы лишний кто не вошел. ЖЕСТОКИЕ НРАВЫ. Васенька, молодой купец, щеголевато одетый, белокурый, выражение лица тупое. Настенька, его жена, красавица, лет 19. Настенька. Вася, да полно же, наконец! Ведь это ужасно скучно! Васенька. А мне весело! Настенька. Приятно, что ли, терпеть твое безобразие-то? Два месяца как женился и ни одной почти ночи даже не ночевал. Васенька. Как ни одной? Третьего дня не ночевал, это точно. Ну, сегодня... Настенька. Ну, вот сегодня: в котором ты часу приехал? Васенька. В раннюю обедню. На Болвановке ударили, как я подъехал. У Никона Никоныча страженье было и засиделись... Настенька. Какое сраженье? Васенька. Обнаковенно какое: в трынку играли. После на тройке сделали... у Натрускина цыган послушали. Все честь честью, как следует. Дай только Бог, чтобы это не в последний раз в сей нашей кратковременной жизни. Настенька. Ну уж и жизнь... Господи! Васенька. Тяжелая! Так вчерашнего числа наша компания лики свои растушевала, такие на них колера навела, даже до невозможности. До саней-то насилу доползли. Настенька. И ты так говоришь об этом спокойно. Васенька. Что ж, плакать, что ли? Ну, напились, что за важность! Мадера такая попалась... В нее не влезешь: черт их знает из чего они ее составляют. Пьешь - ничего, а как встал - кусаться хочется. Обозначено на ярлыке "Экстра, этикет, утвержден", ну, и давай. После к Яру заезжали. Иван Гаврилыч певицу чуть не убил. Настенька. Фу, какая гадость! Васенька. Ничего тут нет особенного, целоваться лез, а та препятствовала. Счастья своего не понимала. Поцеловала бы раз, другой - сотенная и в кармане. Настенька (с отвращением). Тьфу! Васенька. Да и человека-то острамила: протокол составили, к мировому потянут. Настенька. Ах, как я рада! Васенька. Чему радоваться-то? С человеком несчастие, а она радуется. Ежели у него такой характер? Настенька. Обижать женщину?! Васенька. Да какая в этом есть обида? За свои деньги... Настенька (с упреком). Вася, зачем ты женился? Васенька. Что ж мне вред, что ли, от этого? Окромя удовольствия, ничего! Настенька. А мне-то какое удовольствие? Васенька (поет). Что мне до шумного света, Что мне друзья и враги... Обожаю! Растопится твое сердце... Да полно плакать ты, дура! Что мне до шумного света. Настенька. Скоро же твоя любовь прошла... Васенька. Да она не проходила! Разве в этом любовь состоит, что бы дома сидеть. Любовь в том состоит - взвился теперь, закружился, выпил что следует, удовольствовал свою душу - домой! Все у тебя тихо, смирно, хорошо. Вот это любовь! Настенька. Да я-то при чем же тут? Васенька. Что мне до шумного света, Что мне друзья и враги... Теперь бы хорошо мочененького яблочка. Душа после вчерашнего ноет. Порфирий, скажи бабушке, чтобы моченых яблоков... НАНА. - Ну, какое же, Василий Иванович, теперича ваше положение опосля папашиной смерти? - Хуже быть нельзя... острог! При тятеньке хоша и строгое положение было, а все терпеть можно, а теперь... Ты думаешь - я купеческий сын? Арестант я и больше ничего! При тятеньке, помнишь, в Париж раз с бухгалтером ездил, в Нижнем крутился... И не приберет ее Господь Царь небесный! - Кого, сударь? - Бабушку! Ведь она опекуншей назначена. Ну, и шабаш! Ни направо, ни налево! Сидит с монашенками, Бибелью али Чикминей по складам разбирают... Т.е., завтра она умрет, а послезавтра я всему оставшему капиталу решение сделаю... весь капитал, с радости, пропью! Двух старцев теперича ко мне приставили для наставления. Один -то еще ничего... пьет; а другой, окромя кровочистителъных капель, ничего не трогает. Намедни они меня до того довели: - бабушка, говорю, Маланья Егоровна, я очумею! - Это, говорит, тебе на пользу... Веришь ты!.. (Плачет). Под векселя никто не дает - опасаются - несовершеннолетний, а этого случая надо еще два года ждать. За это время она мне всю душу вымотает. Сестру тоже поедом ест... Ну, той ничего! Та девушка такая - за ней хоть в подзорную трубу смотри - ничего не увидишь. - Ну, а дяденька как? - Тот дурак! Только кажет-то умным, а заставь трем свиньям щи разлить - не сумеет. Уж то возьми: в баню идет - медаль надевает! Дурак естественный! Я всех умней, из всей нашей фамилии, но только я самый что ни на есть несчастный человек! Вот хошь бы теперь в беду попал - за что? Страм теперича пойдет по всему городу. Уж из "С.-Петербургского Листка" приходили опрашивать. Дворник сказал дома нет, скрывается. - В чем же беда-то ваша? - Видишь ты, милый человек: иду я по Невскому, смотрю - большое стечение публики. К городовому: - по какому случаю? А по такому, говорит, случаю - картину рассматривают. А господин какой-то говорит, Нана выставлена. Взошел, посмотрел - ничего нет удивительного, а как обнаковенно. Старичок только какой-то, в черненьком паричке, хотел рукой погладить, да не достал. И сейчас этот старичок оборотился ко мне с разговором: вы, говорит, еще не видали? Нет, говорю. А я, говорит, десятый раз смотрю и все налюбоваться не могу. Что ж, говорю, Бобелина чудесная. А вы, говорит, роман Нана читали? Нет. Почитайте, вам, как молодому человеку, очень приятно будет. Там, говорит, все обстоятельства обозначены вовсю! И глаз это у него так и завертелся. И слова на их счет такие, что и пропечатать на нашем языке невозможно, надо по-французски. И вонзил он мне в самое сердце такой кинжал - как ни старался - не мог вытащить. Давай Нана да и шабаш! Книжку купил, пошел к одному знакомому приказчику в перинную линию, хвастался, что умеет по-французски. Тот слов пять разобрал - бросил: не при нем писано. Ну, а мне все одно хошь умирать! И сказали мне, что в Казанской улице живет с матерью девица и французским языком орудовать может. К ней. Бедная, худая, волосы подрезаны в скобку; мать тоже старуха старая, слепая... Видно, что дня три не ели... Грусть на меня напала! Вот, думаю, обделил Господь. Можете, говорю, перевести на наш язык французскую книжку? Посмотрела. Извольте, говорит. Что это будет стоить? Семьдесят пять рублей. Это, говорю, мы не в силах... За пятнадцать рубликов нельзя ли? Она так глаза и вытаращила, а глаза такие добрые, чудесные... Инда мне совестно стало. Вы, говорю, не обижайтесь: мы этим товаром не торгуем, цен на него не знаем. Я, говорит, с вас беру очень дешево и то потому, что нам с мамашей есть нечего, а по щекам слезы, словно ртуть, скатились. Жалко мне ее стало, чувствую этакой переворот в душе. Извольте, говорю, только чтоб перевод был сделан на чести, чтобы все слова и обстоятельства... Покончили. Зашел как-то через неделю наведаться, смотрю - сидит, строчит. Матери не в зачет рубль дал на кофий. Покончила она все это дело, да, не дождамшись меня, на Калашникову и приперла. Вошла в калитку-то, собаки как зальются: - чужого народу к нам не ходит... А бабушку в это время в экипаж усаживали, в баню везти, бобковой мазью оттирать... Что за человек? Зачем? К кому? По какому случаю? Все дело-то и обозначилось. Уж они меня с дядей терзали, терзали, старцы-то меня точили, точили... Хотел удавиться!... Сестра упросила глупости этой не делать. Бабушка взяла эту книжку и тетрадку, да в печку бросила. И Нана, и все слова, и все обстоятельства, все сгорело!.. В четверг повестка... к мировому! Бабушку за безобразие, меня, должно быть, за малодушество, а дядю, как он есть дикий, нескладный человек, за грубое обращение... Ищу адвоката. Был у одного, да не пондравился. Чем, говорю, прикажете вас вознаградить, потому как всю нашу фамилию судить будут? Встал этак, выпрямился: - Мне кажется, говорит, что опосля изобретения денежных знаков ваш вопрос совершенно лишний. В доме теперь смятение. Бабушка боится, что ее будут к присяге пригонять; дядя сумневается насчет своих слов не хороших, а я третий день дома не ночую - пью без просыпа... СЦЕНЫ ИЗ ГОРОДСКОЙ ЖИЗНИ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА. СЦЕНА ИЗ МОСКОВСКОГО ЗАХОЛУСТЬЯ. - Что это за народ собрамши? - Бог их знает... с утра стоят. - Не на счет ли солонины? - Какой солонины? - Да ведь как же: этот хозяин кормил фабрику солониной, но только теперича эту самую солонину запечатали, потому есть ее нет никакой возможности. - Это вы насчет солонины-то? Нет, уж он им три ведра поставил: распечатали, опять жрут... - Да, уж эта солонина!.. - Что это за народ собрамши? - Разно говорят: кто говорит - на небе не ладно, кто говорит - купец повесился... - А мы из Нижнего ехали... пьяные... Едем мы пьяные и сейчас эта комета прямо к нам в тарантас... инда хмель соскочил!.. Я говорю: Петр Семенов, смотри! - Я, говорит, уж давно вижу... а сам так и трясется... - Затрясешься, коли, значит... Богу ежели что... Все мы люди, все человеки... - Не оборотить ли, говорит, нам назад?.. Бог милостив, говорю, от судьбы не уйдешь, давай лучше выпьем, а она, матушка, может, стороной пройдет. Хвост уж очень разителен!.. Такой хвост, я тебе доложу, что просто... - Грехи наши тяжкие... Слаб есть человек! Вот хоть бы теперь! этакое наказанье божеское, а сколько народу пьяного. - Без этого нельзя: иной опасается, а другой так опосля вчерашнего поправляется. - Нет, вы докажите! - И докажу! - Одно ваше невежество! - Извольте говорить, мы слушаем. Вы говорите... - Я вас очень хорошо знаю: вы - московский мещанин и больше ничего! - Оченно это может быть, а вы про затмение докажите. Вы только народ в сумнение привели!.. Из-за ваших пустых слов теперича этакое собрание!.. Городовой!.. Городовой!.. - Вот он тебе покажет затмение!.. - Да, наш городовой никого не помилует! - Докажите! - Живем мы тихо, смирно, благородно, а вы тут пришли - всех взбудоражили. - Хозяйка наша в баню поехала и сейчас спрашивает: зачем народ собирается? А кучер-то, дурак, и ляпни: затмение небесного дожидаются... Сырой-то женщине!.. - Образование! - Так та и покатилась! Домой под руки потащили... - Он с утра здесь путается. Спервоначалу зашел в трактир и стал эти свои слова говорить. Теперича, говорит, земля вертится, а Иван Ильич как свиснет его в ухо!.. Разве мы, говорит, на вертушке живем?.. - Дикая ваша сторона, дикая!.. - Мы довольны, слава тебе, Господи!.. - Господин, проходите! - Барин, ступай лучше, откуда пришел, а то мы тебе лопатки назад скрутим... - Смотри-ко, что народу подваливает. - Горяченькие пирожки! У меня со вкусом! Так и кипят! - Что это за народ собравши? - Вон пьяный какой-то выскочил из трактиру, наставил трубочку на солнышко, говорит - затмение будет. - А где ж городовой-то? - Чай пить пошел. - Надо бы в часть вести. - Сведут, уж это беспременно... - За такие дела не похвалят. - Все в трубку глядит; может, что и есть. - У нас, на Кавказе, на правом фланге, у ротного командира во какая труба была... все наскрозь видно... Ночью ли, днем ли - как наставит... шабаш: что-нибудь да есть. - Начало затмение! Вот, вот, вот... Сейчас, сейчас, сейчас... - А вот и городовой идет. - Сейчас выручит! - Вот, г. городовой, теперича этот человек... - Осади назад! - Теперича этот человек... - Неизвестный он нам человек... - Позвольте, спервоначалу здесь был... Вышел он, примерно, из трактира... но только народ, известно, глупый... и стал сейчас... - Не наваливайте... которые!.. Осадите назад! - Иван Павлыч, ты наш телохранитель, выручи! Выпил я за свои деньги... - Вы тогда поймете, когда в диске будет. - Почтенный, вы за это ответите! - За что? - А вот за это слово ваше нехорошее... - Выскочил он из трактира... - Сейчас затмится! - Может и затмится, а вы, господин, пожалуйте в участок. Этого дела так оставить нельзя - Как возможно! - Может хозяйка-то наша теперича на тот свет убралась по твоей милости. - Хотел на божью планиду, а попал в часть... - На Капказе бы за это... - Сколько этого глупого народу на свете!.. ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ. СЦЕНА. ОКОЛО ВОЗДУШНОГО ШАРА ТОЛПА НАРОДА. - Скоро полетит? - Не можем знать, сударь. С самых вечерен надувают; раздуть, говорят, невозможно. - А чем это, братцы, его надувают? - Должно кислотой какой... Без кислоты тут ничего не сделаешь. - А как он полетит - с человеком? - С человеком... Сам немец полетит, а с им портной. - Портной!? - Портной нанялся лететь... Купцы наняли... - Портной!.. - Пьяный? - Нет, черезвый, как следовает. - Портной!.. Зачем же это он летит? - Запутался человек, ну и летит. Вестимо, от хорошего житья не полетишь, а, значит, завертелся. - Мать его там, старушка, у ворот стоит, плачет... На кого ты, говорит, меня оставляешь. - Ничего, говорит, матушка, слетаю, опосля тебе лучше будет. Знать, говорит, мне судьба такая, чтобы, значит, лететь. - Давай мне теперича, при бедности моей, тысячу целковых, да скажи: Петров, лети!.. - Полетишь? - Я-то? - Ты-то? - Ни за что! Первое дело - мне и здесь хорошо, а второе дело - ежели теперича этот портной летит, самый он выходит пустой человек... Пустой человек!.. Я теперича осьмушечку выпил, Бог даст - другую выпью и третью, может, по грехам моим... а лететь мы не согласны. Так ли я говорю? - Не согласны!.. - Где же теперича этот самый портной? - А вон ему купцы водки подносят. - Купец ублаготворит, особливо ежели сам выпивши. - Все пьяные... Уж они его и угощали и целовать пробовали - все делали. А один говорит: - ежели, Бог даст, благополучно прилетишь, я тебя не забуду. - Идет, идет... Портной идет. - Кто? - Посторонись, братцы... - Портной идет... - Это он самый и есть? - Он самый... - Летишь? - Летим; прощайте. - Нас прости, Христа ради, милый человек. - Прощай, брат!.. Кланяйся там... Несчастный ты человек, вот я тебе что скажу! Мать плачет, а ты летишь... ты хошь бы подпоясался... - Это дело наше... - Но только ежели этот пузырь ваш лопнет, и как ты оттедова турманом... в лучшем виде.... только пятки засверкают... - Смотри-ка, братцы, купцы его под руки повели; сейчас, должно, сажать его будут... - Ты что за человек?.. - Портной. - Какой портной? - Портной с Покровки, от Гусева. Купцы его лететь наняли. - Лететь! Гриненко, сведи его в часть. - Помилуйте... - Я-те полечу!.. Гриненко!.. Извольте видеть!.. Лететь!.. Гриненко, возьми... - Поволокли!.. - Полетел голубчик!.. - Да, за этакие дела... - Народ-то уж оченно избаловался, придумывает что чудней!.. - Что это, мошенника повели? - Нет, сударь, портнова... - Что же, украл он что? - Никак нет, сударь... Он, изволите видеть... бедный он человек... и купцы его наняли, чтобы сейчас, значит, в шару лететь. - На воздусях... - А квартальному это обидно показалось... - Потому - беспорядок... - И как это возможно без начальства лететь?!.. У ПУШКИ. - Ребята, вот так пушка! - Да!.. - Уж оченно, сейчас умереть, большая!.. - Большая!.. - А что, ежели теперича эту самую пушку, к примеру, зарядят да пальнут... - Да! - Особливо, ядром зарядят. - Ядром ловко, а ежели, бонбой, ребята, - лучше. - Нет, ядром лучше! - Да бонбой дальше. - Все одно, что ядро, что бонба! - О, дурак - черт! Чай ядро особь статья, а бонба особь статья. - Ну, что врешь-то! - Вестимо! Ядро теперича зарядят, прижгут: оно и летит. - А бонба? - Чаво бонба? - Ну, ты говоришь - ядро летит... а бонба? - А бонба другое. - Да чаво другое-то? - Бонбу ежели как ее вставят, так-то... туда... - Так что же? - Бонбу... - Ну?.. - Вставят... и ежели оттеда... - Чаво оттеда... - Ничего, а как собственно... Пошел к черту! МАСТЕРОВОЙ. - Что ты? - Да я, Кузьма Петрович, к вашей милости... - Что? - Так как, значит, оченно благодарны вашей милостью... почему что сызмальства у вас обиход имеем... - Так что же? - Ничаво-с!.. Таперича я, значит, в цветущих летах... матушку, выходит, схоронил... - Ну, царство небесное. - Вестимо, царство небесное, Кузьма Петрович... московское дело... за гульбой пойдешь... - Да что ж ты лясы-то все точишь? - Известно, какое наше дело... - Денег, что ли? - Благодарим покорно... Туточка вот у Гужонкина ундер живет... у его, значит, сторож... - Да. - А она и его дочь... - Ну? - В прачешной должности состоит и портному обучена... - Тебе-то какое же дело? - То есть... выходит... по своему делу, а он у его... сторож... - Так тебе-то что же? - Законным браком хотим. - Ну, так женись. - То-то. Я вашей милости доложить пришел. У КВАРТАЛЬНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ. Квартальный надзиратель. Григорьев, его слуга. Купец. Иван Ананьев, фабричный. Квартальный надзиратель (сидит утром в канцелярии и читает бумаги). "А посему Московская, Управа Благочиния..." Григорьев! Григорьев. Чого звольте, ваше благородие? Квартальный надзиратель. Вели мне приготовить селедку с яблоками. Григорьев. Слушаю, ваше благородие. Квартальный надзиратель (читает). "Навести надлежащие справки..." Купец (входит). Квартальный надзиратель (оборачиваясь). Кто тут? Купец. Это, батюшка, я-с. Квартальный надзиратель. Что за человек? Купец. Я здешний обыватель. Квартальный надзиратель. Что тебе нужно? Купец. Я к вам, батюшка, со всепокорнейшею просьбой. Квартальный надзиратель. Например? Купец. У меня есть до вас, батюшка, казусное дело. Квартальный надзиратель. Казусное? Какого роду? Купец. Дело, батюшка, вот какого роду: не бессудьте, ваше благородие, позвольте вам для домашнего обиходу три рублика... Квартальный надзиратель. Прошу вас садиться. Купец. Постоим, ваше благородие... Постоять можем... Квартальный надзиратель. Какое ваше дело? Купец. Не безызвестно вашей милости, что у меня в вашем фартале находится дом и деревянным забором обнесенный... Квартальный надзиратель. Да. Купец. В оноем самом доме у меня производится фабрика, ткут разные материи. Квартальный надзиратель. Потом? Купец. Был я, сударь... Квартальный надзиратель. Садитесь, садитесь... Купец. Ничего-с. Был я, сударь, в субботу в городе, да маленько, признаться, замешкамшись... Бегу из городу-то, почитай что бегом, думаю, хозяйка ждет, по семейному делу, чай пить... Квартальный надзиратель. Ну да, дело семейное... Купец. А на фабрике у меня есть крестьянин Иван Ананьев. Квартальный надзиратель. Что же он пьян, что ли, напился?.. буйства, что ли какие наделал? Купец. Это бы, сударь, ничего, это при ем бы и осталось: он у меня украл срезку. Квартальный надзиратель. Что такое - срезку. Купец. А это, выходит, как ежели теперича собственно материя, которая, значит, по нашему делу... Квартальный надзиратель. Понял! Купец. Я ему говорю: Иван Ананьев, пойдем к фартальному. Я-ста, говорит, твоего фартального не боюсь. Квартальный надзиратель. Как так? Григорьев!.. Купец. Я говорю: как не боишься? Всякий благородный человек ударит тебя по морде и ты ничего не поделаешь, а наипаче фартальный надзиратель... Квартальный надзиратель. Григорьев! Купец. Ведь оно, ваше благородье, нашему брату без сумления кажинную вещь пропущать нельзя, потому что всего капиталу решишься... Квартальный надзиратель. Григорьев! Купец. Опять же говорю, что фартальный у нас, якобы, значит... примерно... выходит... ГРИГОРЬЕВ, потом ИВАН АНАНЬЕВ. Григорьев. Чого зволъте, ваше благородие? Квартальный надзиратель. Дурак! Григорьев. Слушаю, ваше благородие! Квартальный надзиратель. Дай мне сюда Ивана Ананьева. Григорьев (отворяя дверь) Кондратьев! И де вин тут Иван Ананьев... Который? Давай его к барину... Иван Ананьев!.. (Иван Ананьев входит). Квартальный надзиратель. Как тебя зовут? Иван Ананьев. Сейчас умереть, не брал. Квартальный надзиратель. Чего? Иван Ананьев. Не могу знать чего. Квартальный надзиратель. Отправь его в частный дом. Иван Ананьев. Кузьма Петрович только мораль на меня пущает, почему что как я ни в каком художестве не замечен... Квартальный надзиратель. Возьми его! Григорьев. Кондратьев!.. Купец. Благодарим покорно. Больше ничего не требуется? Квартальный надзиратель. Там в канцелярии напишите объявление. Купец. Слушаю (уходит). Квартальный надзиратель. Григорьев! Григорьев. Чого звольте, ваше благородие? Квартальный надзиратель. Дай мне мундир. Григорьев. Да вин увесь у пятнах, ваше благородие. Квартальный надзиратель. Как?! Григорьев. Не могу знать. Квартальный надзиратель. А можно их вывести? Григорьев. Можно, ваше благородие. Квартальный надзиратель. Чем? Григорьев. Не могу знать. Квартальный надзиратель. Я думаю, скипидаром. Григорьев. И я думаю, що скопидаром... Квартальный надзиратель. Да ведь вонять будет... Григорьев. Вонять будет, ваше благородие. Квартальный надзиратель. А может, не будет... Григорьев. Ничего не будет, ваше благородие... (Приносит обратно). Готов, ваше благородие. Квартальный надзиратель. Что? Григорьев. Ничего. Квартальный надзиратель. Воняет? Григорьев. Воняет, ваше благородие. Квартальный надзиратель. Скверно? Григорьев. Скверно, ваше благородие. Квартальный надзиратель. Да ведь, я думаю, незаметно. Григорьев. И я думаю, що незаметно. Звольте надевать. РАЗВЕСЕЛОЕ ЖИТЬЕ. СЦЕНА. Купец. Наслышаны мы об вас, милостивый государь, что, например, ежели что у мирового - сейчас вы можете человека оправить. Адвокат. А у вас дело есть? Купец. Дело, собственно, неважное, пустяки, выходит... Не мы первые, не мы последние... известно глупость наша... Адвокат. Скандал сделали? Купец. Шум легонькой промежду нас был. Адвокат. В публичном месте? Купец. Как следует... при всей публике. Адвокат. Нехорошо! Купец. Действительно, хорошего мало. Адвокат. Где же это было? Купец. На Владимирской... такое заведение там прилажено. Адвокат. В Орфеуме? Купец. В этом самом. (Молчание). Ежели я теперича, милостивый государь, человека ударю, что мне за это полагается? Адвокат. В тюрьме сидеть. Купец. Так-с!.. Долго? Адвокат. Смотря как... недели три... месяц... Купец. А ежели я купец, например, гильдию плачу. Адвокат. Тогда дольше: месяца два, а то и три. Купец. Конфуз!.. (Молчание). А ежели он, с своей стороны, тоже действовал, и оченно далее... можно сказать, сокрушить хотел? Адвокат. Да расскажите мне все, что было. Садитесь. Расскажите по порядку. Купец. Порядок известный - напились и пошли чертить. Вот изволите видеть: собралось нас, примерно, целое обчество, кампания. Ну, а в нашем звании, известно, разговору без напитку не бывает, да и разговор наш нескладный. Вот собрались в Коммерческую, ошарашили два графина, на шампанское пошли. А шампанское теперича какое? Одно только ему звание шампанское, а такой состав пьем - смерть! Глаз выворачивает!.. Который непривычный человек, этим ежели делом не занимается, с одной бутылки на стену лезет. Адвокат. А не пить нельзя? Купец. Для восторгу пьем. Больше делать нечего. Ну, заправились как должно - поехали. Путались-путались по С.-Петербургу-то, метались-метались - в Эльдорадо приехали. Опять та же статья, сызнова. Поехали по домам-то, один из нашего обчества и говорит: давайте, говорит, прощальный карамболь сделаем, разгонную бутылку выпьем, чтобы все чувствовали, что мы за люди есть. Сейчас на Владимирскую. Мыслей-то уж в голове нет, стыда этого тоже, только стараешься как бы все чудней, чтобы публика над тобой тешилась. Набрали этого самого женского сословия - там его видимо-невидимо - угощать стали. Угощали, угощали - безобразничать. Подошел какой-то - не то господин, не то писарь: нешто, говорит, так с дамами возможно? Это, говорит, ваше одно необразование. Кто-то с краю из нашей кампании сидел, как свиснет его: вот, говорит, наше какое образование. Так тот и покатился. Ну, и пошло!.. Вся эта нация завизжала! Кто кричит - полицию, кто кричит - бей! Адвокат. А вы били кого-нибудь? Купец. Раза два смазал кого-то... подвернулся. Адвокат. Прежде вы за буйство не судились? Купец. При всей публике? Адвокат. Да, - у мирового судьи? Купец. У квартального раза два судился прежде. Тогда проще было: дашь, бывало, письмоводителю - и кончено. А теперича и дороже стало, и страму больше. Адвокат. Сраму больше. Купец. В газетах не обозначат? Адвокат. Напечатают. Купец. А ежели, например, пожертвовать на богадельню, или куда?.. Адвокат. Ничего не поможет. Купец. Беспременно уж, значит, сидеть? Адвокат. Я думаю. Купец. Все одно, как простой человек с арестантами? Адвокат. Да. Купец. Из-за пустого дела!.. Хлопочи вот теперь, траться. Сейчас был тоже у одного адвоката, три синеньких отдал. Адвокат. За что? Купец. За разговор. Я, говорит, твое дело выслушаю, только мне, говорит, за это пятнадцать рублей и деньги сейчас. Ну, отдал, рассказал все как следует... Адвокат. Что же он? Купец. Взял он эти деньги: "уповай, говорит, на Бога". Адвокат. И больше ничего? Купец. Ничего! Уповай, говорит, на Бога, и шабаш! У МИРОВОГО СУДЬИ. КАМЕРА МИРОВОГО СУДЬИ. ПЕРЕД СТОЛОМ СТОЯТ ДВА ПРИКАЗЧИКА ИЗ АПРАКСИНА ДВОРА. Мировой судья. Вы обвиняетесь в том, что в гостинице "Ягодка" вымазали горчицей лицо трактирному служителю. Первый. Бушевали мы - это точно. Мировой судья. Разбили зеркало... Первый. За все за это заплачено и мальчишке дадено что следует. Мировой судья. Так вы признаете себя виновным? Первый. Какая же в этом есть моя вина?.. Ежели я за свои деньги... Мировой судья. Вы вместе были? Второй. Так точно!.. Мировой судья. Признаете себя виновным? Второй. Никак нет-с! Мировой судья. В протоколе написано, что вы... Второй. Что ж, я за два двугривенных какой угодно протокол напишу. Мировой судья. Вы так не выражайтесь. Второй. Тут выраженьев никаких нет. Мировой судья. Расскажите, как дело было. Свидетель. Про которые они про деньги говорят, я их не получал. А что как они пришли и между прочим выпимши и сейчас приказали, чтобы селянку и большой графин, а опосля того бутылку хересу. Как сейчас выпили, так и закуражились... Первый. Ежели я тебе лицо мазал. Мировой судья. Молчите. Первый. Как угодно, только он все врет... Защитник. Позвольте предложить свидетелю вопрос. Мировой судья. Вы кто такой? Защитник. В качестве защитника. Мировой судья. После. Свидетель. Сейчас закуражились и сейчас стали меня терзать. Мировой судья. Как терзать? Свидетель. За волосы. Мировой судья. Кто из них? Свидетель. Вот они. Первый. Собственно, все это пустяки. Защитник. Позвольте предложить вопрос свидетелю. Мировой судья. Я вам сказал, что после. Свидетель. Ну, опосля того мазать меня горчицей стали. Гость один и говорит: что вы, господа купцы, безобразничаете, а они говорят: мы за свои деньги. Мировой судья. Так это было? Первый. Может, - я был очень выпимши, - не помню. А что ежели и смазали маленько - беды тут большой нет; если бы мы его скипидаром смазали... опять и деньги мы за это заплатили. Коли угодно, виноватым я буду. Мировой судья. А вы? Второй. Мы остаемся при своем показании. Защитник. Теперь можно защитнику? Мировой судья. Можно. Защитник. Г. мировой судья! Чистосердечное раскаяние, принесенное в суде, на основании нового законоположения, ослабляет... Закон разрешает вам по внутреннему убеждению, а потому я прошу вас судить моего доверителя по внутреннему убеждению. Я отвергаю здесь всякое преступление. Я долго служил в Управе Благо... Мировой судья. Позвольте, г. защитник. Вы в каком виде? Защитник. Чего-с? Мировой судья. Вы в каком виде пришли сюда? Защитник. В каком-с? Мировой судья. Я вас штрафую тремя рублями. Извольте выйти вон. Защитник. Скоро, справедливо и милостиво! ДОМАШНИЕ СЦЕНЫ. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Елизавета Яковлевна, барыня средней руки. Сергей Иванович, ее племянник, лет 17-ти, воспитывается в пансионе Штрик, огромного роста, лицо все в угрях. Астровзоров, знакомый Елизаветы Яковлевны, толстый мужчина, с бородой, говорит протяжно на о; в разговоре разглаживает бороду и возводит глаза в потолок. Макарка - 15 лет, | слуги Елизаветы Яковлевны. Григорий - 40 лет,| Глеб Тимофеев, кучер. Сторож из пансиона. В передней. Григорий. Что, Макарка, в пинсиён ездили, аль нет? Макарка. Как же. Барышню отпустили, а Сергея Иваныча не отпущают... проштрафился. Григорий. Значит, на хлеб - на воду... ха, ха, ха! Макарка. Надо думать, так... Да уж ему не вперв\ой. Григорий. Самой-то докладывали? Макарка. Где докладывать!.. нянюшку-то разве не знаешь. Григорий. А спросить? Макарка. Ну, спросит, тогда доложат. Глеб (в дверях). А... помещики!.. Наше вам... Сама дома, что ли? Макарка. А что? Глеб. Доложите, Григорий Петрович, что барышню сдал мадаме, а Сергей Иваныча не отпущают. Григорий (смеясь). Плохо, значит, просил. Глеб. Да коли ежели не отпущают - проси не проси, все одно. Говорили уж мы с ундером-то: - невозможно, говорит, этого, не можем мы, потому, говорит, ноне строго стало, не те порядки. Григорий. А самого-то видел? Глеб. Как же. Высыпало это их на лестницу видимо-невидимо - и махонькие, и всякие, а наш-то ото всех отличает, - всех, почитай, больше... Тетенька, говорю, кланяться приказала, домой вас дожидает. Хотел он, должно, что-то говорит, а тут немец к им вышел и разогнал всех. Ундер говорит, вишь, говорит, как ноне у нас!.. Так я и уехал. Прощайте. (Уходит). Григорий. Теперь, Макарка, держись! Макарка. А что? Григорий. Будет тебе! Макарка. Я этому не причинен. Григорий. Задаст она тебе!.. Покажет, как с барином синиц ловить!.. Он должен в рехметику вникать, доходить до всего, а вы с синицами... Постой!.. (Слышен звонок; Макарка стремглав бежит к двери; входит Сергей Иванович). Сережа. Тетенька уехала? Григорий. Никак нет-с, дома. Сережа. Который час? Макарка. Восемь било. Сережа. Никого у нас нет? Григорий. Степан Полуехтыч сидит. Сережа (выходит и быстро возвращается). Не спрашивали меня? Григорий. Сейчас хотели идти докладывать. Сережа (в волнении). Об чем? Макарка. Глеб Тимофеич сказал, что вас не отпущают... (ухмыляется). Сережа. Врет он! Вот что, Макарка... (говорит ему что-то на ухо). Макарка. Никак нет-с. Сережа. Поди, достань (тихо). Няня дома? Григорий. У всюношной. Сережа (Макарке). У Петровны спроси. Макарка. Слушаю-с. (Подмигивает лукаво Григорию и уходит). Сережа. Нынче, Григорий, что за обедом было? Григорий. Три блюда, с пирожным - четыре. Сережа (охорашивается перед зеркалом). Что, я бледен? Григорий (смотрит пристально). Как обнаковенно. (Молчание). Сережа. Где сидят? Григорий. В зеленой гостиной. Макарка (Входит). У Петровны нет-с. Сережа. Как же быть-то? Макарка (тихо). У Григорья Петровича попросите: он даст, слова не скажет. Сережа. Нет, уж я лучше... (уходит в залу). Макарка (хохочет). Григорий. Что смеешься-то, черт!.. Макарка. Теперь опять карамболь извозчик подымет. Григорий (мрачно). Опять приехал? Макарка. Опять! Григорий. Что нужно-то? Макарка. Полтора целковых, да намедни тоже у Петровны взял два.... что страму-то было! Нянюшка, до самой-то не довела. Григорий. Безобразие! В гостиной. (Елизавета Яковлевна и Астровзоров сидят за чайным столом). Елизавета Яковлевна. Что, дети приехали? Горничная. Барышня приехала, а Сергей Иваныча не пустили. Елизавета Яковлевна. Опять!.. Вообразите, Степан Полуехтович, как притесняют ребенка; решительно нет никакой жалости к детям. Ребенку непременно нужен отдых... (Горничная уходит). Астровзоров. Может, ленится. Елизавета Яковлевна. Какое - ленится, помилуйте! Известно, ребенок... что он понимает? Сережа (входит). Елизавета Яковлевна (с удивлением). Тебя оставили? Сережа (целует руку). Нет-с, это, тетенька, по ошибке. Елизавета Яковлевна. Как, по ошибке? Сережа (смело). Ей-Богу, тетенька, по ошибке. Это Петрова 3-го инспектор не велел отпускать - он стекло разбил, а надзиратель перемешал, да меня оставил. Елизавета Яковлевна. Скажи, какие низости! Сережа. Ему выговор за это. Елизавета Яковлевна. А хорошо ли ты учился? Сережа. Хорошо-с: во всю неделю ни одной двойки, а из Закону вчера пять. Астровзоров. Это прекрасно! Елизавета Яковлевна. Покажи Степану Полуехтовичу билет. Ведь, этого, батюшка, утаить нельзя: там им дают каждый раз такой листок, в котором все написано - как ребенок вел себя, как учился... Сережа. Инспектор хочет нам каски выхлопотать. Елизавета Яковлевна (нетерпеливо). Билет-то покажи. Сережа (шарит в карманах). Тетенька, я забыл-с. Елизавета Яковлевна. Фу, какой ты рассеянный! Как же это можно?.. Сережа. Заторопился давеча, да в спальне и оставил. Астровзоров. Учитесь, Сергей Иваныч, учитесь!.. Наука - ключ к жизни. Будете хорошо учиться - начальство вас будет любить и тетенька, в преклонных летах своих, коли Господь приведет им дожить, будет иметь подпору. А какие нынче классы были? Сережа. Нынче легкие. Астровзоров (с усмешкой). А разве трудные есть? Сережа. Как же-с. Вот, например немецкий класс. Немец очень строг - всем единицы ставит, так, занапрасно. Астровзоров. Строги они, это точно, а умный народ. Теперь, хоть бы посмотреть, эти воздушные шары: страх берет, как может человек в беспредельную высь подняться? А кто все? - Все немцы. Елизавета Яковлевна. Уж это они, Степан Полуехтович, такие отчаянные... Астровзоров. Конечно, и это может быть... (Слышен звонок; в дверях показывается Григорий; Сережа быстро бежит в переднюю и через минуту возвращается). Елизавета Яковлевна. Что там такое? Сережа. Ничего-с. Астровзоров. Ну-с, так какие же еще-то трудные классы? Елизавета Яковлевна. Да вы его хорошенько, Степан Полуехтович, спросите - вы ученый человек. Сережа. Сегодня из истории всему классу учитель хотел по единице поставить. Астровзоров. За что, любопытствую? Сережа. О Крестовых походах спрашивал, да такой вопрос задал... Астровзоров. Какой же это вопрос, любопытно знать? Сережа. Почему, говорит, Крестовые походы не начались столетием раньше или столетием позже? Астровзоров (вкрадчиво). А почему? Сережа. Никто не знает. Астровзоров (важно). Да, это вопрос трудный. Вот, когда вы возмужаете, тогда это само собой придет, а теперь нельзя. (Слышен звонок; Сережа опрометью бросается к двери). Елизавета Яковлевна. Да что ты все бегаешь, как угорелый? (Григорий показывается в дверях). Сережа. Я сейчас. Григорий (тихо). Воля ваша, сударь, он все звонить будет. Елизавета Яковлевна (оборачиваясь). Что там такое? Кто там все звонит? Сережа (Григорию). Тсс!.. Григорий. Извощик дожидает. Елизавета Яковлевна (встает). Кого? Что такое? Григорий. Сергей Иваныч приехали. Елизавета Яковлевна (в недоумении). Что это значит? Забыл выслать деньги? (Сережа тупо смотрит и молчит). Нет у тебя, что ли? Сережа (шепотом). Нет-с. Елизавета Яковлевна. Отчего ж ты не спросишь? Сережа (после долгого молчания). Мне совестно было. Елизавета Яковлевна. Сколько ему нужно? Григорий. Полтора целковых, говорит. Елизавета Яковлевна. На что же это полтора целковых?.. Стало быть, ты целый день ездил; с утра из пансиона ушел?.. Говори, где ты был? Сережа. Ей Богу, тетенька... Елизавета Яковлевна. Как же ты мог проездить полтора целковых, когда ты сейчас из пансиона? Сережа (молчит). Григорий (мрачно). Целковый у него деньгами брали. Елизавета Яковлевна. А, так вот что!.. На что тебе деньги? (Молчание). Да ведь я от тебя не отстану: зачем ты брал деньги? Астровзоров. Молодой человек, не хорошо быть скрытным... Елизавета Яковлевна. Я, ведь, назад в пансион отправлю. Григорий. Ундер там за ними пришел, дожидается; они оттеда без спросу ушли. Елизавета Яковлевна. Господи, да что же это такое?.. Ты меня убить совсем хочешь! Я об тебе хлопочу, забочусь, а ты вот чем платишь за мою любовь! Ведь ты меня срамишь! Я тебе все верила, никому не позволяла пикнуть про тебя, а ты... Ну, уж теперь кончено! Сейчас же в пансион и не ходи ко мне больше. (Сережа уходит с Григорием). В передней Глеб (сторожу). Ну, что ж, братец мой, так ты его теперича и поведешь?.. (Сторож молчит). Надо полагать, Макарка, его теперича запрут на смирение... Макарка. Что врешь-то!.. Ничего ему не будет! (Сторож косится на Макарку; Сережа входит). Сторож (строго). Пожалуйте! Надевайте так-то шинель-то. Сережа. Что, дежурный тот же? Сторож (невнимательно). Пожалуйте, там разберут дело. Глеб (смеясь). Комиссия! ВИЗИТ. СЦЕНЫ. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Никита Николаев , управляющий, из крепостных. Прасковья Петровна, жена его. Алексей Алексеев, лакей, кум Никиты, 45 лет, росту 2 арш. 9 верш., рябой, постоянно навеселе. Елена Дмитриевна, жена его, из горничных; бывала за границей; имеет претензию на щегольство; говорит в нос. Иван Петров Клыгин, молодой человек, барский камердинер, жил в Петербурге. Действие происходит в Москве. Небольшая комната; на стенах висит нисколько литографированных картин; на столе стоит самовар, закуска и водка. ЯВЛЕНИЕ I. НИКИТА читает "Ключ к таинствам натуры" Эккартсгаузена. ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА хлопочет около стола. Никита (оставляя книгу). Вот все прочитал, а в голову забрать ничего не могу, потому науки не знаю... не обучён. Прасковья. Эк вы когда хватились насчет науки. В науку-то с малых лет отдают... Барчат тогда в офицеры-то обучать по десятому году свезли. Никита. Если бы и меня сызмалетства обучали, и я бы до всего дошел. Прасковья. Вы господам служили, а господину зачем ваша наука?.. Науки вашей ему не нужно. Никита (строго). Много ты смыслишь! Человек, который ежели обучён, он все может. Баба ты... молчать должна, коли с тобой говорят. На сердце только наводишь. Прасковья. Чем же я вас на сердце навожу? Никита. Тем же? Прасковья. Я вам ничего такого обидного не сказала. Известно, хошь бы по вашей, по лакейской части, ученья этого вам совсем не нужно. Опять же покойница барыня, царство ей небесное, терпеть не могла кто книжки читает. Никита. Ну, и молчи, потому понимать ты ничего не можешь... Прасковья. Вы только все понимаете! Никита. Я все понимаю! Прасковья. А намедни дьячку ответа не могли сделать. Никита. Пошла вон! Прасковья (робко). Завсегда только себя расстроиваете. Никита. Не говори со мной! Прасковья. Мне Бог с вами!.. Вон садовник читал, читал книги-то, да без вести и пропал. Никита. От книг, что ли, он пропал-то? Прасковья. Известно! Никита (смеется). Ах ты, дурацкий разум! Твое дело бабье - ты и понимай это. Зачем ты на свет создана, знаешь ли? Прасковья. Зачем? Никита. Покоряться. Ну, ты и покоряйся! Прасковья. Я и так во всем вам покоряюсь... иной раз от простоты что скажешь... Никита. А ты лучше молчи. Вот Алексей с женой приедет, говори с ней что хочешь. Прасковья. Где уж мне с ней разговор иметь; люди мы простые. Никита. А она-то что? Прасковья. Известно, уж она на дворянскую ногу все... Никита. Не велика птица... тоже барыня - чьих господ... Только форсу-то задает, а все одно - ничего... не страшно. Прасковья. Все-таки. Никита (смотрит в окно). Вон и они подъехали!.. (Идут навстречу). ЯВЛЕНИЕ II АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВ, ЕЛЕНА ДМИТРИЕВНА и КЛЫГИН. Алексей (в дверях). Куманечек, побывай у меня! Животочек, побывай у меня! Елена Дмитриевна (тихо). Вечно с пошлостями! Алексей. Куму! (целуется). Прасковья Петровна, ручку... (целует руку). Елена Дмитриевна. Мое почтение, Прасковья Петровна (протягивает руку). Алексей (к Клыгину) Иван Петров, поди сюда! (Клыгин подходит). А это, кум мой любезный, нашего петербургского барина камардин... Вот он... вишь ты... Никита. Вы с барином изволили приехать? Клыгин. Нет-с, я его оставил; промежду нас неудовольствие вышли. Он мне не потрафил, а я ему не уважил... Алексей. Его, братец ты мой, - как бы тебе сказать не солгать, - барин прогнал. Елена Дмитриевна. Ну, что ты врешь-то! Алексей. Прогнал!.. Потому, он молодой человек, а насчет услуги не может. Клыгин. Как же вы говорите, не разузнамши дела? Алексей. Алексей Алексеев не знает?! Клыгин. Довольно это для меня странно... Алексей. Ну, теперь мы выпьем (подходит и пьет). Никита (к Елене Дмитриевне). Вы что-то похудели, сударыня. Елена Дмитриевна. Я все хвораю, все грудь болит. Такая уж слабая конплекция. Прасковья Петровна. А вы бы на ночь грудного чайку попили... говорят, помогает... А то взять... Алексей. Ничего не надо. К доктору, к Филиппу Ионычу. Елена Дмитриевна. Твой Филипп Ионыч только ведь мужиков может лечить. Алексей (закусывая). Он от сорока восьми недугов знает лечить. Я, говорит, только череп поднимать не могу, а то все... по науке. (Садится к столу). Елена Дмитриевна. Еще меня теперь деревенский воздух поправил. (К Клыгину). Вы, вероятно, Иван Петрович, забыли мои папиросы взять? Знаете, что я без них жить не могу. Клыгин. Как же я мог забыть, когда было на то ваше приказание. Зачем вы так несообразно говорите? (Подает папиросы). Елена Дмитриевна. Дайте мне огня. Клыгин (с улыбкой). Какого-с? Елена Дмитриевна. Пожалуста без комплиментов. (Закуривает папиросу). Деревенский воздух на меня очень подействовал. А когда мы были с княгиней за границей, так я так была больна, что все лучшие доктора отказались: она, говорят, не может вынести этой боли, потому что нежного воспитания... Прасковья (подавая чай). Позвольте вас просить. Алексей. А меня, кумушка, чаем ты не подчуй, мы с кумом... Куманек, ну-ка! (Наливает водки). Иван Петров, приложись и ты. Елена Дмитриевна. Не будет ли, Алексей Алексеич? Алексей. Я тебе скажу, когда будет. Елена Дмитриевна (с иронией). Ужасно глупо! Алексей. И я так полагаю. (Пьют все). Скажи мне, куманек мой любезный, читал ты ведомости? Правда ли описывают, что где-то, братец ты мой, город провалился? Никита. Есть этому описание... в книжке я читал... давно уж это... Алексей. Недавно! Господа за столом нонче говорили. Никита. Нет, про это не писано. Алексей. А про что же? Никита. Прописано, что короли там ихние... Алексей. А много там королей? Никита. На каждую землю по королю. А в Туречине султан... он все одно - король, а султаном прозывается... И вера у них турецкая. Алексей. И языки у них у всех разные? Елена Дмитриевна. Насмотрелась на них за границей... Прасковья. Я думаю, Елена Дмитриевна, за границей за этой все иначе, как у нас? Елена Дмитриевна (с презрением). Какое же сравнение, Прасковья Петровна! Там вы выезжаете туда, сюда, и все это так деликатно. А здесь что? Здесь всякий считает себя тебе равным, норовит на твой счет сказать что-нибудь этакое... язвительное, а там все решительно из-под политики. Прасковья. Хоша я, Елена Дмитриевна, воспитанья большого не получила, а все это очень хорошо понимаю. У нас в доме теперь лакеи никому проходу не дают, все как бы в насмешку, да как бы все в критику... Елена Дмитриевна. Конечно, и там есть критиканты, без этого нельзя же... Прасковья. Опять же, вот я вам что доложу: охальства у ихнего брата, у лакея, очень много... Алексей. Это нам все равно! Я свою часть знаю! Барыня говорит: ты, говорит, Алексей, хмелем занимаешься, а я на тебя не огорчаюсь. Вот оно что! Например, сто персон кушают: тут ума много нужно - где, как, что... а я могу! и насчет сервировки, и насчет услуги - все могу. Нонче, матушка Прасковья Петровна, нет настоящих лакеев, нету их! Нонче лакей барину тарелку подает, а сам выше себя понимать хочет... Сделал бы он это при покойнике, при Прокофье Абрамыче... в землю бы его живого покойник зарыл - и стоит! Ежели господин кушает, ты должен, чтобы все в настоящем виде, стрелой летать должен... фить, фить! (Ходит по комнате и делает разные жесты). Елена Дмитриевна. Вообразите, Прасковья Петровна! Никак не могу его отучить, - только у него и слов, как господа кушают! Не все ли равно как я, как... Алексей. Далеко! Как настоящие господа - нельзя!.. Елена Дмитриевна (с презрением). Да что с тобой, дураком, говорить... Алексей. И я полагаю, что молчать лучше... С ЛЕГКОЙ РУКИ. РАССКАЗ ИЗВОЗЧИКА. - На троичке, ваше сиятельство, прокатил бы... По первопутку-то теперь чудесно!.. - К Сергию. - Можно-с. Взад - назад? Долго ли там пробудете? - Часа три. - А откеда вас взять-то? - Да вот сейчас и поедем. - Десять рубликов положьте. - Ужли, сударь, на эфтой тройке поедете? - Молчи, желтоглазый! На твоей что ли ехать?.. Разве у тебя лошади!.. - Далеча ли ехать-то? Пожалуйте, мы на графских доставим. - Полно трепаться-то, дьявол! Пожалуйте, ваше сиятельство!.. - Со мной, ваше сиятельство!.. - За шесть рубликов доставлю, ваше сиятельство. - Со мной пожалуйте... с первым. По крайности заслужу вашей милости. - Садись. - Покорми дорогой-то. - Всю Расею не кормя проедем. Микитка, поправь шлею-то... с Богом!.. Эх вы, милые, действуй!.. - А ты - веселый. - Я, ваше сиятельство, блажной! - Как блажной? - Так. Коли ежели который мне барин пондравится - цену собью, а уж его повезу... в убыток, значит... Обиждаются на меня на бирже-то, да ничего не поделаешь, - ндрав у меня такой. - А у тебя своя тройка. - Собственная. У нас заведенье свое... с дядей мы пять троек держим. - Славные лошади. - Бедовые! Коли ежели кто охотник, садись теперича на эту самую тройку, да скажи: Локтев, делай! - Ну, и молись Богу! Птица! Намедни в Колпино энарала возил - оченно он одобрял. Этой бы тройке, говорит, на моей энаральской конюшне стоять, а не мужику владать ею. - А ты водку пьешь? - Нет, Бог миловал, не пью. Господа ежели когда хорошеньким угощают, ну, не брезгую. - Какое же это хорошенькое-то? - Мадера там, что ли... как она у их прозывается... - А мадеру любишь? - Люблю. Купцов когда трафится возить с дамочками, ежели заслужишь - угощают... - А купцы все с дамочками ездят? - И купцы, и офицеры... Кто ж с ними не ездит... Баловников тоже по Питеру-то много; только, ваше сиятельство, супротив прежних годов, насчет этого тише стало... - Отчего же? - Так уж, значит... времена такие подошли. А бывало тысячи на Средней Рогатке проживали. Отец-покойник рассказывал... - А у тебя помер отец? - Замерз. Зашибался он. Повез купца одного в Красненькой, и все с ним это они пили... Купец ведь, ежели он пьяный, нашим братом не гнушается - садись с ним вместе и все это... денег ежели у его попросить, хоть умирай, не даст, а насчет пьянства - первый ты ему благоприятель. - А ты почему знаешь? - Как нам, ваше сиятельство, не знать! Десятый год езжу, видал народу-то всякого; опять же и от своего брата слышишь... На нашем дворе стоит Ванька, Талицкой он прозывается. - Лихач? - Лихач, ваше сиятельство! Такой-то сорванец, как есть оглашенный! Купчиху одну он все возил, так та, за его услугу, лошадь ему подарила; теперича, может, первый извозчик стал по всему Питеру. - Что же он? - Инный раз пойдет это свои оказии рассказывать... страсть! Он так с обнаковенным человеком и не поедет - у его все знакомые; он и на биржу-то выезжает так, чтобы побатвить только. - Про что же он рассказывает? - Про разное... - Да он врет, может. - Что ж ему врать - врать ему нечего. - И деньги у него есть? - Большие. - А у тебя, чай, тоже денег-то много? - Какие у нас, сударь, деньги - из-за хлеба на квас выручаем. Это кому счастье, а нашему брату Бог бы привел кое-как, да кое-как... Опять же эти деньги... греха от их оченно много. - Отчего же? - Как, сударь, отчего? - Баловства с ими много. Теперича все стараешься все бы как лучше; а как есть у тебя в мошне - ни об чем тебе не думается, все наровишь как бы в трактир, да как бы что хуже еще... - А ты женатый? - Женатый. Да ведь как попадет в голову-то, сударь, сам с собой не сообразишь. Наш брат, известно - дурак: коли ежели пьян напился, так ему все одно. Озорников тоже много по нашей части! Эх вы, голубчики... делай!.. Ух, тю-лю-лю!.. Фи-у!.. "Уж как за неделюшку, Ах, да сердце чуяло"... - Не пой: горло простудишь. - Мы, ваше сиятельство, простуды не имеем... это у нас без сумления. "Оно беду слышало"... - Держи правей-то!.. Держи, леший... заснул!.. Экой облом!.. Не по чугунке едешь. - Что ты лаешься-то! Аль тебе дороги-то мало?!. - Мало!.. Эх, молодчики!.. Барышня эта, сударь, с офицером... что сейчас-то нас опередила... - Что же? - Моя знакомая... Я и тетеньку ее знаю... Она и сейчас в немках в Средней Мещанской живет... в ключницах у мадамы... - А почем ты знаешь? - Я-то? хм!.. Я знаю... Я с ихней милостью езжал. Первый сорт барыня... обходительная... два серебром завсегда на чай дает. - Очень уж много. - Что ж, деньги у ей вольные. Скажет своему барину: - душенька, требуется мне, хошь бы, например, сто рублев... хошь сто, хошь двести... ну и, значит, получай... отказу ей нет. Силу она над им большую имеет. - Над барином? - Да, над стариком-то. - А он старик? - Старик уж древний... пять домов у его здесь... Чинами его всякими жалуют... уж оченно богатый... А насчет гульбы какой!.. Даром что старый, молодой супротив его не может потрафить, потому он два раза на войне был, на страженьи. - Так гулять любит? - Шибко! Как закатится это когда к цыганкам, али с мадамами к Дюсе: хочу, говорит, я, чтобы все чувствовали, что я есть за человек на сем свете: требуй кому что желается - за все плачу! А мадамы эти вестимо... другой и вся цена-то грош, а сама себя за барыню почитает, ну, и требовает. - Так ты почему эту барыню-то знаешь, что проехала-то?.. - Да это вот как, сударь: годов десять назад, зимою дело было, только что дорога стала. Выехал я на биржу, да и думаю - Бог бы привел почин сделать. Известно, тройка - не одиночка, инный раз и неделю так простоишь. Так этак в вечерни, идет барин, высокий такой, - может и купец, а по-нашему, известно, всякого барином обзываешь. Тройку, говорит, нужно. Далеча ли ехать? говорю. Куда, говорит, прикажу. Мы, говорю, так не можем, а куда вашей милости угодно - вы скажите. Осерчал. Я, говорит, с тобой, дураком, внимания не хочу иметь говорить-то. Помилуйте, говорю, сударь, у нас дело любовное: угодно вашей милости - повезем, а коли ежели неугодно - на бирже стоять будем. - Я, говорит, куда рассужу, туда и поеду. Так на часы прикажите ехать. Ладно, говорит: - в 7 часов, будь, братец, в Гороховой, стой на углу Красного моста. Дал задаток, посмотрел нумер - ушел. В семом часу я приехал. Так этак через полчаса идет мой барин, - надо быть купец по обличью-то. Стань, говорит, к сторонке, и как я сейчас сяду, так ты и пошел на Красненький. Вышли это две барыни, - одна толстая такая, а другая молоденькая. Промеж себя долго это они говорили; толстая взяла ее за ручку и ведет к саням. Та говорит: - хоша вы меня, говорит, убейте, а я не поеду. А барин-то ей: отчего ж вы, говорит, с вашей тетенькой ехать не желаете? Это, говорит, им будет даже оченно обидно. Мы, говорит, только прокатаемся, по той причине, что теперича оченно прекрасно, погода, говорит, чудесная. - Тетка ей сейчас по-немецкому, та ей тоже по-немецкому, а сама в слезы; а барин-то, должно, по ихнему-то не умеет, стоит, словно бы статуй какой. Поговорили, поговорили - сели. Барин-то сел с молоденькой, а тетку посадили насупротив. Пошел! Старайся, говорит: три серебра, коли хорошо сделаешь. А дамочка ко мне это: - тише, говорит, шагом ступай; я говорит боюсь. Ладно, думаю: три серебра посулили... Подобрал вожжи-то, да как пустил голубчиков-то... Взвейся выше, понесися! Что там они промеж себя говорили, про какие такие дела - Господь их знает. Доставил! Тетка это с купцом вышла, а барышня моя сидит. Вы, говорит, собственно меня, тетенька, перед людьми страмить хотите! Я, говорит, этого не желаю и управу на вас завсегда найду. Коли бы ежели, говорит, человек мне ндравился, то никто мне препятствовать не может, а что я, говорит, не согласна. А тетка ей что-то по-ихнему сказала: - пошли. Часу до четвертого я ждал. - А скучно дожидаться-то? - Нет, мы к этому привычны - ничего... то тебе дремлется, то думается. - Об чем думается? - Все на счет своих делов: как бы, значит, все лучше произойти, да чтобы, например, супротив своего брата не осрамиться... Вестимо, что по нашей части, то и думаешь. Поехали мы назад-то, немка, подгулямши, должно, была, - всю дорогу песни пела, а барышня все плакала, ровно бы вот у нее мамынька родная померла. Оченно уж мне ее жаль стало... - А купец-то? - Купец что? - купец ничего. Сел на козлы, подобрал вожжи: - сам, говорит, хочу над твоей тройкой хозяйствовать. Пристяжную замучил, три четвертных отдал, слова не сказал. - Только, сударь, годов уж шесть прошло. В Петергоф я господ возил, зимой тоже, и дамочки с ими были. Вышли они из гостиницы-то, а я стою у подъезда, трубку курю. - А ты куришь? - Балую; давно уж этому обучился. Дядя оченно за это ругается, да ничего не поделаешь. Курю это я трубку-то, а дамочка и говорит одному господину: этого, говорит, извозчика, я даже оченно хорошо знаю. Почем ты, говорит, миленькая, его знаешь? А потому, говорит, я его знаю, что Гаврилом его зовут. Точно ли, говорит, братец, барыня эта тебя знает? Не могу, говорю, знать, ваше благородие, потому мы господ возим оченно много. А она сейчас: а помнишь, говорит... Тут я ее и признал. Дай, говорит, ему, душенька, три серебра на чай, потому, я с его легкой руки жить пошла. Господин мне сейчас и отдал. - А старика-то ее ты почем знаешь? - В запрошлом году всю зиму с им ездил... - Налево остановись. - Слушаю, ваше сиятельство... Тпрру! Замаял тройку-то... Дорога-то больно... На чаек бы с вашей милости... Заслужил... С ШИРОКОЙ МАСЛЯНИЦЕЙ! СЦЕНЫ. (Трактир в московском захолустье. За столами сидят купцы, мещане, мастеровые и т. п.). - С широкой масляницей имею честь поздравить! - И вас также. - Масляница - сила большая! Наскрозь всю империю произойди - всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится - давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев. - Да уж, именно... увеселенье публике большое!.. - Вчера наш хозяин уж разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались. - Православные, с широкой масляницей! Дай Бог всем! Теперича масляница, а опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал, али что хуже - во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а Бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего... я бы, может, человек был... - Бедный я человек, неимущий, можно сказать - горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего Господа Бога! Так поел, кажется... - Дорвался! - Дорвался! Верное твое слово - дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось! - Что ж, ведь обиды ты никому не сделал... - Кухарку, может, обидел, заставил стараться, а то никого... - Семен Иваныч, блины изволили кушать? - Да я крещеный человек, али нет? Эх ты... образование!.. - Что, у вас сюжет насчет масляницы? Так я вам могу доложить, что супротив прежних годов обстоятельства ее оченно изменились и ежели где справляют ее по-настоящему, так это у папы рымскаго, но только, между прочим, заместо блинов, конфеты едят. - Тьфу! Разве может конфета против блина выстоять? - Блин покруче конфеты, как возможно! Конфете с человеком того не сделать что блин сделает. - Блин, ежели он хороший, толстый, да ежели его есть без разума - об душе задумаешься. - Иному ничего, ешь его только с чистым сердцем... - Я больше со сметаной обожаю... - И сейчас это папа рымский выдет на балкон, благословит публику с широкой масляницей и сейчас все начнут действовать кто как умеет: которые колесом ходят, которые песни поют, которые на гитаре стараются, а которые в уме помутятся - мукой в публику кидают и обиды от этого никому нет, потому всем разрешение чтобы как чудней. Огни разложат... Превосходно! - В старину и у нас было весело. Идешь, бывало, по улице-то - чувствуешь, что она, матушка, на дворе!.. Воздух совсем другой, так тебя блинами и обдает, так тебя и обхватывает... На последних-то днях одурь возьмет... Постом-то не скоро на путь истинный попадешь... - После хорошей масляницы человек не вдруг очувствоваться может: и лик исказится и все... - С широкой масляницей! Можно мастеровому человеку себе отвагу дать? Гг. купцы, есть я мастеровой человек и, значит, трудящий!... Можно ему? Какой мне от вас ответ будет? Вот вы и не знаете! А я вам сейчас предъясню! Масляница для всех приустановлена. Видите! И значит я должен все порядки соблюсти. Верно я говорю? Наскрозь всю масляницу! Без купцов нам жить невозможно, голубчики! Не осудите меня! Запили заплаты, загуляли лоскутки! - В балаганах-то теперь стон стоит!.. - Уж теперь народ сорвался!.. - И что значит этот блин... лепешка и больше ничего! А вот ежели нет его на маслянице - словно бы человек сам не свой... - Уж бедный который - и тот... - Семен! Графинчик, да поподжаристей пяточек, только чтоб зарумянил хорошенько. - А ведь за масляницу-то одолеют эти блины!.. Мы с понедельника благословились... - У нас бабушка вперемежку: день блины, да день оладьи - оно и не так чувствительно. - У меня к блинам больше пристрастие. Снеток ежели хороший... - С луком тоже прекрасно! Глазками его нарезать... аромат!.. - У нас Домна Степановна кадушку-то сперва-наперво святой водой сполоснет, положит муку-то да молитвы начнет шептать, так у ней блин-то... Господи!.. так сам тебе в душу и лезет! В понедельник архимандрита угощали: - ну, говорит, Домна Степановна, постный я человек, а возношу вам мою благодарность. А дьякон только вздыхал... - От хорошего блина глаза выскочат! А вот я посмотрю на господ... Какие они к блинам робкие: штуки четыре съест и сейчас отстанет... - Кишка не выдерживает! - Наш лекарь Василий Петрович сказывал: кто ежели, говорит, мозгами часто шевелит, значит, по книгам доходит, али выдумывает что - тому блины вред. Потому, говорит, разнесет человека, распучит, воздуху забрать в себя не может, ну и кончено, действовать уж и не может... - А вот мы не думамши живем, а, слава тебе Господи, не хуже других! И капитал скопировали и народ по своим достаткам кормим... Богу он за нас молит. И какое есть нам от Бога положение - блины, все прочее... - У нас без сумления!... - Да об чем сумлеваться - то? Один раз живем! - Маланья Егоровна, по корпусу-то своему, свинья сущая, едва ходит, с лестницы под руки водят, а какой ум в себе имеет! Намедни протопопу какое слово брякнула! Камилавку снял, ну, говорит, мнение ваше необыкновенное!... А ведь никаких книг не читала и ни об чем никогда не думала, а уж, значит, Бог вложил... Любопытно это, с учителем она вчера за блинами сцепилась насчет разговору. Тот говорит, у вас, говорит, в помышлении все насчет еды... А она, говорит, мы, говорит, творим еже предуставлено. Как старики наши жили, так и мы живем. Вы, говорит, кушайте во славу Божью, коли епекит у вас есть, а нашим порядкам не мешайте. Вы, говорит, молодой человек, а я и в Киеве была, и у Соловецких сподобилась... Тот прикусил язык-то, да так и остался. - Оборвать следовало! Человек за блинами, плоть этого требует, а он с пустыми словами... - Слова самые пустые, нестоющие... Человеку надо раздышаться, тогда с ним говори... - Бывало - теперешнее дело под Новинским стон стоит!.. - Мелок народ стал! - То есть так народ измельчал, хуже быть нельзя. - Под другие нации больше потрафляют... От родителев-то какие порядки заведены бросили, а в новых-то запутались. Форму-то, значит, потеряли: купец не купец, барин не барин, а так, примерно... - Все одно - ничего! Верно ваше слово - ничего! Оттого и масляницы настоящей нет и соблюдать ее некому - Ваше степенство, мы соблюдаем! Видите!.. До последнего грошика все пропил! Вот что значит московский мещанин! Вы души нашей не знаете! У нас душа вот какая: графин на стол! живо! Запили заплаты, загуляли лоскутки!.. САРА БЕРНАР. В одном из петербургских клубов, в столовой, сидит несколько человек и ведут беседу. - Приехала? - Нет еще, в ожидании. Секретарь ихний приехал, орудует, чтобы как лучше... Книжку сочинил, все там обозначено: какого она звания, по каким землям ездила, какое вино кушает... - Нашего, должно быть, не употребляет, потому от нашего одна меланхолия, а игры настоящей быть не может. - По Невскому теперича мальчишки с патретами ее бегают... - А какая у них игра: куплеты поют, али что?.. - Игра разговорная. Очень, говорят, чувствительно делает. Такие поступки производит - на удивление!.. Ты то возьми: раз по двенадцати в представление переодевается!.. - Пожалуй, на чугунке встреча будет. - Уж теперь народ разгорячился! Теперь его не уймешь! Давай ходу!.. Билеты-то выправляли - у конторы три ночи ночевали. Верно говорю: три ночи у конторы народ стоял, словно на Святой у заутрени. Насчет телесного сложения, говорят, не совсем, а что игра - на совесть! Убедит! Дарья Семеновна, на что уж женщина равнодушная, слов никаких понимать не может, а и та ложу купила. - Которые ежели непонимающие... - Да она не за понятием и идет, а больше для близиру, образованность свою показать. Капитал-то виден, а все прочее-то доказывать надо. - Сырой-то женщине, словно, не пристало... - Пущай попреет, за то говорить будут: Дарья Семеновна Сару Бернар смотрела. Лестно! Опять и цыганы-то в доме надоели. Ведь сам-то, окромя цыганов, никаких театров переносить не может. Ему чтоб дьякон многолетие сказывал, а цыганы величальную пели. В театре сиди, говорит, сложимши руки - ни выпить тебе по-настоящему, в полную душу, ни развернуться как следует; а цыганы свои люди - командуй как тебе угодно. - Ну, да ведь не Рашель же, даже и не Ристори! - Да ведь ты не видал ни ту, ни другую: как же ты можешь судить? - Нет, видел... То есть, Рашель не видал, а Ристори видел. - А Сару Бернар не видал: как же ты можешь их сравнивать? - Да ты прочти... - Что мне читать!.. Я обеих видел. - Господа, я вас помирю. Когда здесь была Арну Плесси... - Это к нашему спору не относится; мало ли кто здесь был. Он не признает Сару Бернар, а для меня она - высшее проявление драматического искусства. - С вами спорить нельзя... - Вы бы лучше бутылку велели, чем пустяки-то говорить. Каждый человек на своем месте. Что нам путаться в чужие дела. Давай бутылку... - Нет, Иван Гаврилович, творчество великое дело! - Так что же? - Поважней бутылки!.. - Так ты поди с ним и целуйся, а нам не мешай. - Я помню, когда Рашель произнесла свое знаменитое "jamais" - весь театр дрогнул!.. - В чем это? - Теперь уж я не помню... - Завели вы эти темные разговоры, ничего нестоющие. На языках на ихних вы производить не умеете... - Да ведь вы ходите в итальянскую оперу, а языка не понимаете... - Так что же! Это я только для семейства порядок соблюдаю. Жене с дочерью требуется, а мне одна тоска. Кабы буфета не было... - Кабы у нас поменьше буфетов-то было... - Что ж ты думаешь - лучше? Буфет на потребу, без него нельзя... Прибежище!.. Все одно - маяк на море... - Я вам скажу, что Сара Бернар... - Да что она тебе родня, что ли? Ну, дай ей Бог доброго здоровья!.. - Ах, Иван Гаврилович, милый вы человек, я, извините меня, невежа. - А ты выпей. Это тебя сократит, может что поумнее скажешь. Хотя я невежа, это уж так Богу угодно, а только я на чести: чего понимать не могу, об том и разговору не имею. Ты, может, четыре рихметики обучил, где ж мне с тобой сладить. Одно осталось - выпить с горя. Прости меня Господи!.. - Да вы не обижайтесь... - Зачем обижаться... - Сара Бернар действительно явление! Легко к ней относиться нельзя. Это дочь парижской улицы, как метко и справедливо сказано в одной газете. Ведь не даром же Европа и Америка преклонились перед ее дарованием. - Пущай к нам приедет. Наши тоже разберут. - В самом деле, небывалая вещь: отличный рисовальщик, изумительный скульптор и очаровательная актриса!.. - Вы помните Виардо? - Она певица была... - Виноват, не Виардо, а как ее... - Фанни Эльслер? - Не записано ли у вас еще кого-нибудь в вашем поминанье-то? Валяй всех за упокой и за здравие. - Василий, сходи к повару. Пусть он даст стерлядь а la Сара Бернар... - Слушаю-с... - Постой! Спроси у эконома: есть у нас в клубе вино, которое пьет Сара Бернар? - Публика просто с ума сходит! Представьте, у театральной конторы по целым суткам стоит. - А вы видели на Невском показывают женские телеса, разными красками разрисованные? Стечение публики тоже большое. Старичок один подошел к картинке-то, да так и замер. Что, думаю, дедушка, хорошо!.. - Это картина Сухаровского? - Уж там я не знаю чья, но только... я вам доложу!.. Для избалованного человека может великое удовольствие, а для чистой души... - То есть такого русопета, как Иван Гаврилович... - Я верно говорю! Соблаз! Ничего нет хорошего. - А в Пеште-то она провалилась. - Кто? - Сара Бернар. - Да ведь это газетная сплетня! Это ненависть венгерской прессы к России. - Что тут общего: Сара Бернар и Россия!.. Что она русская подданная, что ли?.. - А в Одессе не провалилась! А в Филадельфии не провалилась. Ну, пусть наши сыграют так, как Сара Бернар!.. - Ну, пусть Сара Бернар сыграет так что-нибудь из нашего репертуара... - Повар не знает как приготовить стерлядь - по-русски или паровую? - Дура он! Ему сказано - а la Сара Бернар... Пусть чего-нибудь покрошит... Ну, черт его возьми, давай паровую. - А вина тоже нет. - Глупо! - А вы достали билет? - Два посыльных, дворник, да три пролетария у конторы три ночи ночевали и... - И?.. - Шиш!.. - Однако!.. - Время-то она нехорошее выбрала... Летнее бы дело в "Аркадии" - публике-то полегче бы было, и ветерком обдует, и все... А в театре жарко... - Поверьте, что ее слава газетами раздута... - Не раздуешь, как раздувать нечего! - Поверьте, все можно раздуть! - Даром народ кричать "ура!" не станет! Даром за каретой народ не побежит!.. - Я не побегу! - А я побегу! - Я не буду вас останавливать. - А я не буду вас больше убеждать. - Василий! дай мне судака огратан. - Господа, будемте справедливы, не будем на себя рук накладывать. Неужели русская актриса не может возвыситься до Сары Бернар? Неужели г-жа... - Позвольте! - Да не перебивайте же меня, дайте мне досказать. Неужели г-жа... - Я знаю, что вы хотите сказать... Никогда не может! Все будет доморощенное, а не европейское. Язык не тот! С нашим языком только можно до Киева дойти, дальше он не действует, а по-французски говорит весь свет. - При чем тут язык? Мартынов играл по-русски и заставлял перед собою преклоняться. - Но не Европу! - Нет, Европу! Лучших драматических художников Европы. - Я вчера разговаривал с нашими театральными рецензентами. Все в один голос говорят, что раньше шестого декабря ничего нельзя сказать положительного. - Когда здесь была Арну Плесси!.. - Честной компании!.. - Василью Ивановичу! Откуда изволили? - Из "Ливадии". - Что сегодня - "Фатиница"? - Черт ее знает! Мы в буфете сидели. Вот скандалище-то заворотили! Вот вертунов-то наделали! Околоточный два часа протокол составлял... - Что долго? Стихами что ли? - На Сару Бернар достали? - Нельзя же-с! Да ведь я только для шуму... Я люблю очень шум в театре. Этак у меня часто: пошлю артельщика с ребятами в воскресенье в театр, навалит их человек сорок. А от меня такое приказание кто бы ни вышел - старайся! Такой шум заведут - страсть! Кричать bis да ишабаш... - Не угодно ли стаканчик? - Спасибо, не хочется. - В виде опыта - выкушайте. - Право, не хочется... - За здоровье Сары Бернар! Дай ей Господи огреть хорошенько публику, а нам за нее порадоваться, да поблагодарить за наставление, что она нами не побрезговала. - Экой дикий народ-то! Печенеги - Дикий... верно! Деньги на темную ставим... Своего купеческого звания не роняем. Кто хоть приезжай - заплатим. - Когда здесь была Арну Плесси... - Это еще какая? Ты где сидишь-то - помнишь ли? Проснись! - Пора домой... Я так удручен... - Пьянехонек, верно! Иди потихоньку, а то все расплещешь... Итак, за ихнее здоровье!. ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ ОБЩЕСТВА ПРИКОСНОВЕНИЯ К ЧУЖОЙ СОБСТВЕННОСТИ. Большая зала. Стол покрыт зеленым сукном. На столе, против председательского места, изящная малахитовая чернильница и колокольчик; против места членов правления - бумага и карандаши. Зала переполнена публикой. Раздается звонок председателя. Все занимают места. "М. Г. Имею честь объявить общее собрание открытым. Первый и главный вопрос, который будет предложен вашему обсуждению, это - увеличение содержания трем директорам; второй - сложение с кассира невольных прочетов; третий - предание забвению, в виду стесненного семейного положения, неблаговидного поступка одного члена правления; четвертый - о назначении пенсии супруге лишенного всех особых прав состояния нашего члена; наконец, пятый - о расширении прав правления по личным позаимствованиям из кассы. - Ого! - Что это "ого"? Прошу вас взять назад это "ого". Я не могу допустить никаких "ого". Если вы позволите себе во второй раз делать подобные восклицания, я лишу вас слова. Все эти вопросы существенно необходимы, в виду особых обстоятельств, которые выяснятся из прений. Вам угодно говорить? - Это я воскликнул "ого", и не с тем, чтоб оскорбить вас. Я сторонник расширения всяких прав и - услыхав вопрос о расширении прав правления - воскликнул "ого"! Это значило - я доволен. - В таком случае, я беру назад свое замечание. - Прошу слова. Как ежели директор, хранитель нашего портфеля, обязанный, например, содействовать... и все прочее... А мы, значит, с полным уважением... и ежели теперича директор, можно сказать, лицо... Я к тому говорю: по нашим коммерческим оборотам... - Вам что угодно сказать? - Я хочу сказать, когда, например, затрещал скопинский банк... - Вы задерживаете прения и ставите их на отвлеченную почву. Нельзя ли вам просто выразиться, так сказать, реально: да или нет. - Когда, например, разнесли скопинский банк, ограбили вдов и сирот... может и теперь сиротские-то слезы не обсохли... - Все это верно, но эти слезы область поэзии. Правлению никакого дела нет до сиротских слез. Позвольте вам повторить мое предложение - стать на реальную почву. - Мы не знаем этой вашей почвы, а грабить не приказано... - Стало быть, мы грабили. Правление общества обращается с протестом к общему собранию. Голоса: - Вон его! Вон! - Милостивые государи. Я позволил бы себе так понять это столкновение. Почтеннейший член не совсем уяснил себе предложение председателя, не понял, так сказать... - Как не понять! Я говорил насчет грабежу. У нас от этого правления в одном кармане смеркается, а в другом заря занимается. - Господа! Ревизионная комиссия... - В милютиных лавках устрицы ест ваша ревизионная комиссия. - Г. председатель, прекратите этот печальный эпизод и позвольте продолжать прения. Я прошу слова. Если провести демаркационную линию между правлением и вкладчиками... - М. г. Я прошу, я требую, я настаиваю, чтобы общество выразило порицание члену, оскорбившему нашего председателя. Голоса. - Баллотировать! Шарами! Простым вставанием... (Шум). - Я ставлю вопрос на баллотировку простым вставаньем. (Считает) Раз... два... семь... десять. За выражение порицания десять. (За правленским столом некоторое смущение). Прошу приступить к прениям. - М. г. Вопрос об увеличении содержания весьма важен. К важным вопросам нельзя относиться халатно. Я полагал бы этот вопрос оставить без обсуждения и передать его в комиссию. - Голоса: В комиссию! в комиссию! - В комиссию! в комиссию! - Невольные прочеты с кассира взыскать или передать их в ведение прокурорского надзора, а о неблаговидном поступке одного из членов правления приступить к прениям. Нельзя ли нас познакомить с неблаговидным поступком члена правления. - С юридической точки зрение поступок этот... наша юстиция очень резко разграничивает деяния, совершенные... - Стащил, вот тебе и естюция... - Совершенные по злой воле... Принимая во внимание семейное положение... - Ну, стащил, это верно! - В терминологии нашей юстиции нет слова - стащил. - Ну, можно нежнее сказать: украл. - Господа, где мы и что мы? Нас пригласили в общее собрание и хотят выворотить наши карманы. Нам предлагают увеличить директорам содержание. За что? Нам предлагают прикрыть хищение кассира. Почему? Нас просят предать забвению какой-то мерзкий поступок члена правления. Просят отереть пенсией слезы супруги лишенного прав состояния хищника; наконец, ходатайствуют о расширении прав членов правления... - Отдай им сундук с деньгами, а они туда тебе, заместо их, бронзовых векселей наворотят... Чудесно! - Бронзовые, как вы изволили выразиться, векселя, нисколько не отягощают кассу, если... (Сдержанный смех.) Позвольте мне докончить... Позвольте вас остановить. Бронзовые векселя не имеют ничего общего с предложением об увеличении директорам содержания. А так как этот вопрос довольно прениями исчерпан, то я ставлю его на баллотировку. Не угодно ли вам, милостивые государи, приступить к баллотировке по вопросу об увеличении гг. директорам содержания. Предупреждаю вас, что отказ ваш весьма невыгодно повлияет на наше прочно установившееся общество... Страшный шум. Председатель звонит из всех сил и закрывает собрание. МОНОЛОГИ. СПРЯТАЛСЯ МЕСЯЦ ЗА ТУЧИ. (Монолог). Вот она жизнь-то моя какая! Капиталу много, а тоски и еще больше! (Поет). Спрятался месяц за тучки, Больше не хочет гулять. Кабы в этом разе цыганов не было - помирать бы пришлось. Фараоны, в линию! Конокрады, по местам! Спрятался месяц за тучи, Больше не хочет гулять. За любовь претерпел! Так нашего брата, дурака, и надо. Отдай деньги, да и пошел прочь! Поцелуй пробой, да ступай домой. То есть так обидно, кажется... Фараоны! Веселую! Ай береза, ты моя береза! Иду я довольно равнодушно по улице, никого не трогаю, смотрю: из окна высунулась барышня... Словно она меня кипятком ошпарила. Тут, думаю, вся моя погибель!.. Все свои глупости бросил, только по три раза на день в цирульню завиваться ходил, на лик красоту наводил. Собаку ихнюю приучил, чтобы не лаяла, а с кухаркой дружбу завел, чтобы записки носила. Путался, путался - надоело: сваху подослал. Приняли меня отличнейшим манером. Дяденька ихний стал со мной в трынку играть, а маменька с дочкой на фортопьянах меня учить, а опосля того маменька приказали дом в голубую окрасить: очень я, говорит, нежный цвет люблю. Что этой слякоти сродственников повылезало - все на мой счет. Жри! купец заплатит!.. Порешили - опосля ярманки сватьба. Проводили меня в Нижний честь честью. Маменька два раза плакать принималась, спирт для воодушевления нюхала. Такая в Нижнем-то меня тоска взяла; подойду к буфету-то, посмотрю, как бутылки стоят, да и прочь: боялся сорваться на прежнее положение. Насилу дотерпел до конца ярманки. Приехал в Москву, завился и сейчас к невесте. Не дождались меня - за поверенного выдали! Как чумовой я бросился в Грузины, да две недели без просыпу там и орудовал. От коньяку шею свело!.. Два протокола составили! В тюрьме сидел за безобразие! В сером пальте ходил! Одно только теперича и осталось: фараоны, в линию! Конокрады, по местам... Спрятался месяц за тучки, Больше не хочет гулять... БЛОНДЕН. Только приходим мы с приказчиком, с Иваном Федоровым, смотрим: народу видимо-невидимо, так валом и валит. Иван Федоров говорит: тут один на канате ломается. Пойдем, посмотрим... что за важное дело!.. Пришли в кассу. Какое, друг сердечный, представление? - Грамоте, говорит, умеете? - По печатному разбирать можем. Иван Федоров по печатному оченно превосходно... Сейчас прочитал: - будет, говорит, великое восхождение по канату, с немцем, в пятьсот фунтов. Что, друг сердечный, верно на афишке обозначено, на чести, подвоху нет? Верно, говорит. А немца таскать будут? - Будут. Живого? - Живого. Почем билеты? - Вам, почтенные, в какие места угодно? Которые попроще... Целковый руб отдали. Вышел сейчас этот Блонден и пошел... Шел, шел - сорвался!! Барыни которые - так и завизжали!.. А ведь он, сударь мой, не упал... Слово, что ли, такое знает, али так счастье ему: зацепился штаниной, повис на воздусях - висит! Я говорю: Иван Федоров, когда ж немца-то? Вишь тащут. Смотрю: немец как есть настоящий и человек, надо полагать, степенный. Ну, думаю, шабаш брат, адью! Умора, сударь мой, как он его поволок: ухватил так-то... трогай! Батюшка, говорит, господин Блонден, пусти душу на покаяние. Нет, говорит, Карла Иваныч, сиди, а то уроню. Нам, говорит, публику обманывать не приказано, вишь: квартальный стоит. Протащил его, колено сделал - ему фору, а мы, грешным делом, в трактир, по рюмке померанцевой горечи перекувырнули - домой пошли. ТРАВИАТА. А то раз мы тоже с приказчиком, с Иваном Федоровым, шли мимо каменного театру. Иван Федоров почитал-почитал объявление: - понять, говорит, невозможно, потому не нашими словами напечатано. Господин, что на афишке обозначено? Прочитал. Говорит: Фру-фру. В каком, говорим, смысле? Это, говорит, на ихнем языке обозначает настоящее дело. Так-с! Покорнейше благодарим... Господин городовой, вы человек здешний, может слыхали: как нам понимать эту самую Фру-фру? Ступайте, говорит, в кассу - там все отлепортуют. Пришли в кассу. Пожалуйте два билета, на самый на верх, выше чего быть невозможно. - На какое представление? - Фру-фру. Здесь, говорит, опера. Все одно, пожалуйте два билета, нам что хошь представляй. Иван Федоров, трогай! Ступай! Пришли мы, сели, а уж тальянские эти самые актера действуют. Сидят, примерно, за столом, закусывают и поют, что им жить оченно превосходно, так что лучше требовать нельзя. Сейчас г-жа Патти налила стаканчик красненького, подает г-ну Канцеляри: - выкушайте, милостивый государь. Тот выпил, да и говорит: оченно я в вас влюблен. - Не может быть! - Верное слово! - Ну так, говорит, извольте идти куда вам требуется, а я сяду, подумаю об своей жизни, потому, говорит, наше дело женское, без оглядки нам невозможно... - Сидит г-жа Патти, думает об своей жизни, входит некоторый человек... - Я, говорит, сударыня, имени-отчества вашего не знаю, а пришел поговорить насчет своего парнишки: парнишка мой запутался и у вас скрывается - турните вы его отсюда. - Пожалуйте, говорит, в сад, милостивый государь, на вольном воздухе разговаривать гораздо превосходнее. Пошли в сад. Извольте, говорит, милостивый государь, сейчас я ему такую привелегию напишу, что ходить ко мне не будет, потому я сама баловства терпеть не могу. Тут мы вышли в калидор, пожевали яблочка, потому жарко оченно, разморило. Оборотили назад-то - я говорю: - Иван Федоров, смотри хорошенько. - Смотрю, говорит. - К чему клонит? - А к тому, говорит, клонит, что парнишка пришел к ней в своем невежестве прощенья просить: я, говорит, ни в чем не причинен, все дело тятенька напутал. А та говорит: хоша вы, говорит, меня при всей публике острамили, но, при всем том, я вас оченно люблю! Вот вам мой патрет на память, а я, между прочим, помереть должна... Попела еще с полчасика, да Богу душу и отдала. ОТ МИРОВОГО. Какое вчерашнего числа с нами событие случилось... Просто, на удивленье миру! В нашем купеческом сословии много разных делов происходит, а еще этакой операции, так думаю, никогда не бывало. Зашли мы к Москворецкому мосту в погребок. Нам сейчас новый прейс-курант поднесли. "Давно желанное слияние интеллигенции с капиталом совершается. Интеллигенция идет навстречу капиталу. Капитал, с своей стороны, не остается чужд взаимности. В этих видах наша фирма настоящего русского шампанского и прочих виноградных вин, к предстоящей маслянице приготовила новую марку шампанского, не бывалую еще в продаже и отличающуюся от других марок своею стойкостью и некторальным вкусом. Москворецкий монополь №1. Игристый № 2. Самый игристый, пробка с пружиной. При откупоривании просят остерегаться взрыва. № 3 Пли! свадебное. №4 Нижегородский монополь с красным отливом. Высокий. В нашем же складе продаются следующие иностранные вина: Борисоглебская мадера с утвержденным этикетом, местного разлива, Херес Кашинский в кувшинах - аликант, старый. Ром Ямайский - жестокий. Тенериф..." На тенериф-то мы и приналегли и так свои лики растушевали, такие колера на них навели, что Иван Семеныч встал, да и говорит: "должен я, говорит, констатировать, что все мы пьяные и по этому прейс-куранту пить больше нам невозможно, а должны мы искать другого убежища". А у самого на глазах слезы. Мы испугались, а приказчик говорит - "не беспокойтесь: этот тенериф многие не выдерживают, потому, он в чувство вгоняет человека". Вышли мы, сели на тройку и полетели поперек всей Москвы. Народ по сторонам так и мечется, не может себе в понятие взять, что, может, вся наша жизнь решается. Городовые свистят! Иван Семеныч плачет навзрыд. Яша кричит ямщику: "вези уж прямо к мировому: все равно, завтра к нему силой потащат". Приехали в Стрельну, сделали там что-то такое, должно быть, не хорошее. Помню, что шум был большой, песельница из русского хора плакала, участковый протокол писал. Через три дня - пожалуйте! Вышел мировой, солидный человек, седой наружности. "Не угодно ли вам, господа, сюда к столу пожаловать?" Публика... срам!.. "Швейцар, расскажите все как было". Тот сейчас показывает на меня: "ухо, говорит, они мне укусили". - Не помню, говорю. Да ежели бы и помнил, так неприятно об этом рассказывать. В исступлении ума находился от тенерифу. Зачем начальство допускает такой тенериф? После него человека убить можно, а не то что ухо отгрызть. "А он что делал?" показывает на Ивана Семенова. - "Не могу, говорит, при публике доложить. Все прочие, которые только шумели, а они... просто, говорит, выразить не могу". Писал, писал этот мировой... "Прошу, говорит, встать". Все стали. По указу... там все прочее... На две недели в казенном халате ходить!.. Иван Семенов: "у меня, говорит, две медали на шее". - "Жалко, говорит, вы раньше не сказали: я бы вас на месяц посадил". Вот тебе и тенериф! Из-за пустяков какой срам вышел... В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ. Говорят, - "не в деньгах счастье", а это, по нашему рассуждению, пустые бабьи слова: в деньгах все счастье, вся сила в них. Другому, по его положению, цена грош, нестоющий он никакого внимания, а ежели ему такая фортуна выдет: к хозяину в выручку хорошо слазит или другой какой оборот фальшивый сделает, ему сейчас и цена высокая. Да вот на моей памяти случай был: хозяйская дочь мальчика, без роду без племени, с улицы в дом привела, грамоте его обучила, а как стал подрастать, сейчас его к должности определила, спервоначалу хозяйские сапоги чистить, аль там салопы в театре стеречь, а после к лавке приставили. Смотрим, паренек выходит шустрый, за получкой ежели небольшой к покупателю пошлешь из души вытянет. И такое ему дал Бог насчет этого понятие, как с покупателя деньги стребовать, даже нам было удивительно!.. Выровнялся паренек и стал во всей форме, хозяева стали его с собой за стол сажать, а там и приказчиком сделали. Хозяйка было уж ладила за него дочь отдать - кривобикенькая у них она была, никто не брал; только анбиция купеческая не позволяла: как есть из ничтожных людей, голый мещанин. А тот взял это себе сейчас в понятие и говорит хозяину: - вся ваша воля, а существовать без вашей дочки я не могу". А та, к матери: как угодно, говорит, в своем саду на яблоне удавлюсь, если за него не отдадите. Подумали хозяева, со сродственниками посоветовались. Один сродственник и говорит: "товар, сами видите, непервосортный, за стекло не выставишь. Отдавайте как есть. Вы его благодетели и будет он для вас стараться. Делать нечего". Обручается раб Божий Василий рабе Божией Гликерии... И фукнул через три года этот раб Божий Василий своего тестя, раба Божия Тарасия, по-родственному и так фукнул, что от него только пух полетел и супругу свою назад к родителям прислал. Извольте обратно получить, больше не требуется... ублаготворен; промежду арфистками не в пример есть красивее. Обругали его в публике спервоначалу разными словами, а опосля опять в хорошие люди записали. Придет он в клуб, сядет за стол, выставит бутылку шампанского, да, как перепелов, на нее мимоходящую публику и наманивает. "Милости просим стаканчик"... "Покорнейше благодарим, очень приятно". И так превозвысился на хозяйские деньги, благотворительным членом где-то сделался, в депутациях разных стал ходить, слова за обедом говорить, на бег своих рысаков выпущать, в трактире комнату велел на свой вкус отделать, чтоб ему там с арфистками завсегда присутствовать, арапа какого-то заблудящего в холуи нанял, - смотрим - в банк директором сел. Все около него так и вьются, так и корчатся. Сила! И стал он подчищать этот банк, сначала помаленьку, пока в настоящую делов не распознал, а там пошибче, а там уж и в газетах стали печатать, что в банке дело не чисто, - года два печатали, а деньги там все подсылали. Кто-то догадался - внезапную назначили. Собралась эта внезапная во французском ресторане, сговорилась как действовать и налетела в банк. "Пожалуйте книги". - Извольте получить - "Позвольте освидетельствовать наличность". - Мы наличности не касались, мы подписывали; наличностью заведовал Василий Сергеевич. - "Василий Сергеевич, позвольте наличность". Только нос обтер - вот тебе и наличность... И завизжали вкладчики на двенадцать голосов. Потащили директора в суд. Прокурор говорит: расхитил чужую собственность, тяжким трудом и лишениями скопленные бедным народом деньги; защитник говорит: никак невозможно, чтобы человек, сам вышедший из народа, воспитанный в благочестивом купеческом семействе, решился на мошенничество. Тут какое-нибудь недоразумение. Присяжные говорят: воровал с полным разумением; суд говорит: лишить его всех особенных прав, а директор себе говорит: все права мои при мне, в кармане, а особенных мне не надобно. Свезли его в места не столь отдаленные и живет он там припеваючи, приговаривая: "Чудесно в сих отдаленных местах жить с деньгами". ТОСТ ГЕНЕРАЛА ДИТЯТИНА. "Мм. гг. Вы собрались сюда чествовать литератора 40-х годов Ивана Тургенева... Я против этого ничего не имею, и, по приглашению гг. директоров, явился сюда не приготовленным встретить здесь такое собрание российского ума и образованности. Хотелось бы и говорить, но говорить, находясь среди вас, трудно: во 1-х, разница наших взглядов, во 2-х, мое официальное положение, в 3-х, присущая людям нашей эпохи осторожность: нас учили более осматриваться, чем всматриваться; больше думать, чем говорить; одним словом, нас учили тому, чему, к сожалению, уже не учат теперь. Мм. гг.! Вы слишком молоды. Из вас нет ни одного, который был бы свидетелем того перелома и треска в литературе, которого я был свидетелем. "В начале 30-х годов, - выражаясь реторическим языком, - среди безоблачного неба, тайный советник Дмитриев внезапно был обруган семинаристом Каченовским. Подняли шум... Критик скрылся... Далее, генерал-лейтенант, сочинитель патриотической истории 12-го года, Михайловский-Данилевский, был обруган. Были приняты меры... стало тихо. Но на почве, усеянной, удобренной мыслителями 30-х годов, показались всходы; это всходы заколосились и первый тучный колос, сорвавшийся со стебля в 40-х годах, были "Записки Охотника", принадлежащие перу чествуемого вами литератора, отставного коллежского секретаря Ивана Тургенева. "В простоте солдатского сердца, я взял эту книгу, думая найти в ней записки какого-либо военного охотника... оказалось, что, под поэтической оболочкой скрываются такие мысли, о которых я не решился не доложить графу Закревскому. Граф сказал: "Я знаю". Я в разговоре упомянул об этом князю Сергею Михайловичу Голицыну. Он говорит: "Это дело администрации, а не мое". Я сообщил конфиденциально митрополиту Филарету. Он мне ответил, что это "веяние времени". "Я увидал, что совершается что-то странное, - и посторонился." "Теперь я, мм. гг., стою в стороне, пропускаю мимо себя нестройные ряды идей, мнений, постоянно сбивающиеся с ноги, и всем говорю: хорошо! Но мне уже никто не отвечает: "рады стараться, ваше превосходительство!", а только взводные кивают с усмешкой головой. Я кончил."