С. Есенин. Собр. соч. Том 3. Стихотворения. Поэмы.


АННА СНЕГИНА

       1
       А. Воронскому
      
       "Село, значит, наше - Радово,
       Дворов, почитай, два ста.
       Тому, кто его оглядывал,
       Приятственны наши места.
       Богаты мы лесом и водью,
       Есть пастбища, есть поля.
       И по всему угодью
       Рассажены тополя.
      
       Мы в важные очень не лезем,
       Но все же нам счастье дано
       Дворы у нас крыты железом,
       У каждого сад и гумно.
       У каждого крашены ставни,
       По праздникам мясо и квас.
       Недаром когда-то исправник
       Любил погостить у нас.
      
       Оброки платили мы к сроку,
       Но - грозный судья - старшина
       Всегда прибавлял к оброку
       По мере муки и пшена.
       И чтоб избежать напасти,
       Излишек нам был без тяго/т.
       Раз - власти, на то они власти,
       А мы лишь простой народ.
      
       Но люди - все грешные души.
       У многих глаза - что клыки.
       С соседней деревни Криуши
       Косились на нас мужики.
       Житье у них было плохое,
       Почти вся деревня вскачь
       Пахала одной сохою
       На паре заезженных кляч.
      
       Каких уж тут ждать обилий, -
       Была бы душа жива.
       Украдкой они рубили
       Из нашего леса дрова.
       Однажды мы их застали...
       Они в топоры, мы тож.
       От звона и скрежета стали
       По телу катилась дрожь.
      
       В скандале убийством пахнет.
       И в нашу и в их вину
       Вдруг кто-то из них как ахнет! -
       И сразу убил старшину.
       На нашей быдластой сходке
       Мы делу условили ширь.
      
       Судили. Забили в колодки
       И десять услали в Сибирь.
       С тех пор и у нас неуряды.
       Скатилась со счастья вожжа.
       Почти что три года кряду
       У нас то падеж, то пожар".
       *
      
       Такие печальные вести
       Возница мне пел весь путь.
       Я в радовские предместья
       Ехал тогда отдохнуть.
      
       Война мне всю душу изъела.
       За чей-то чужой интерес
       Стрелял я в мне близкое тело
       И грудью на брата лез.
       Я понял, что я - игрушка,
       В тылу же купцы да знать,
       И, твердо простившись с пушками,
       Решил лишь в стихах воевать.
       Я бросил мою винтовку,
       Купил себе "липу" 1), и вот
       С такою-то подготовкой
       Я встретил 17-й год.
      
       Свобода взметнулась неистово.
       И в розово-смрадном огне
       Тогда над страною калифствовал
       Керенский на белом коне.
       Война "до конца", "до победы".
       И ту же сермяжную рать
       Прохвосты и дармоеды
       Сгоняли на фронт умирать.
       Но все же не взял я шпагу...
       Под грохот и рев мортир
       Другую явил я отвагу -
       Был первый в стране дезертир.
       *
      
       Дорога довольно хорошая,
       Приятная хладная звень.
       Луна золотою порошею
       Осыпала даль деревень.
       "Ну, вот оно, наше Радово, -
       Промолвил возница, -
       Здесь!
       Недаром я лошади вкладывал
       За норов ее и спесь.
       Позволь, гражданин, на чаишко.
       Вам к мельнику надо?
       Так вон!..
       Я требую с вас без излишка
       За дальний такой прогон".
       ..........
      
       Даю сороковку.
       "Мало!"
       Даю еще двадцать.
       "Нет!"
       Такой отвратительный малый.
       А малому тридцать лет.
       "Да что ж ты?
       Имеешь ли душу?
       За что ты с меня гребешь?"
       И мне отвечает туша:
       "Сегодня плохая рожь.
       Давайте еще незвонких
       Десяток иль штучек шесть -
       Я выпью в шинке самогонки
       За ваше здоровье и честь..."
       *
      
       И вот я на мельнице...
       Ельник
       Осыпан свечьми светляков.
       От радости старый мельник
       Не может сказать двух слов:
       "Голубчик! Да ты ли?
       Сергуха!
       Озяб, чай? Поди продрог?
       Да ставь ты скорее, старуха,
       На стол самовар и пирог!"
      
       В апреле прозябнуть трудно,
       Особенно так в конце.
       Был вечер задумчиво чудный,
       Как дружья улыбка в лице.
       Объятья мельника круты,
       От них заревет и медведь,
       Но все же в плохие минуты
       Приятно друзей иметь.
      
       "Откуда? Надолго ли?"
       "На год".
       "Ну, значит, дружище, гуляй!
       Сим летом грибов и ягод
       У нас хоть в Москву отбавляй.
       И дичи здесь, братец, до черта,
       Сама так под порох и прет.
       Подумай ведь только...
       Четвертый
       Тебя не видали мы год...
       ...........
       ...........
      
       Беседа окончена...
       Чинно
       Мы выпили весь самовар.
       По-старому с шубой овчинной
       Иду я на свой сеновал.
       Иду я разросшимся садом,
       Лицо задевает сирень.
       Так мил моим вспыхнувшим взглядам
       Состарившийся плетень.
       Когда-то у той вон калитки
       Мне было шестнадцать лет,
       И девушка в белой накидке
       Сказала мне ласково: "Нет!"
       Далекие, милые были.
       Тот образ во мне не угас...
       Мы все в эти годы любили,
       Но мало любили нас.
      
       1) Липа - подложный документ. (Прим. С. А. Есенина)
      
       2
      
       "Ну что же! Вставай, Сергуша!
       Еще и заря не текла,
       Старуха за милую душу
       Оладьев тебе напекла.
       Я сам-то сейчас уеду
       К помещице Снегиной...
       Ей
       Вчера настрелял я к обеду
       Прекраснейших дупелей".
      
       Привет тебе, жизни денница!
       Встаю, одеваюсь, иду.
       Дымком отдает росяница
       На яблонях белых в саду.
       Я думаю:
       Как прекрасна
       Земля
       И на ней человек.
       И сколько с войной несчастных
       Уродов теперь и калек!
       И сколько зарыто в ямах!
       И сколько зароют еще!
       И чувствую в скулах упрямых
       Жестокую судоргу щек.
      
       Нет, нет!
       Не пойду навеки.
       За то, что какая-то мразь
       Бросает солдату-калеке
       Пятак или гривенник в грязь.
      
       "Ну, доброе утро, старуха!
       Ты что-то немного сдала?"
       И слышу сквозь кашель глухо:
       "Дела одолели, дела.
       У нас здесь теперь неспокойно.
       Испариной все зацвело.
       Сплошные мужицкие войны -
       Дерутся селом на село.
       Сама я своими ушами
       Слыхала от прихожан:
       То радовцев бьют криушане,
       То радовцы бьют криушан.
       А все это, значит, безвластье.
       Прогнали царя...
       Так вот...
       Посыпались все напасти
       На наш неразумный народ.
       Открыли зачем-то остроги,
       Злодеев пустили лихих.
       Теперь на большой дороге
       Покою не знай от них.
       Вот тоже, допустим... с Криуши...
       Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,
       Они ж, воровские души,
       Вернулись опять домой.
       У них там есть Прон Оглоблин,
       Булдыжник, драчун, грубиян.
       Он вечно на всех озлоблен,
       С утра по неделям пьян.
       И нагло в третьевом годе,
       Когда объявили войну,
       При всем честном народе
       Убил топором старшину.
       Таких теперь тысячи стало
       Творить на свободе гнусь.
       Пропала Расея, пропала...
       Погибла кормилица Русь..."
      
       Я вспомнил рассказ возницы
       И, взяв свою шляпу и трость,
       Пошел мужикам поклониться,
       Как старый знакомый и гость.
       *
      
       Иду голубою дорожкой
       И вижу - навстречу мне
       Несется мой мельник на дрожках
       По рыхлой еще целине.
       "Сергуха! За милую душу!
       Постой, я тебе расскажу!
       Сейчас! Дай поправить вожжу,
       Потом и тебя оглоушу.
       Чего ж ты мне утром ни слова?
       Я Снегиным так и бряк.
       Приехал ко мне, мол, веселый
       Один молодой чудак.
       (Они ко мне очень желанны,
       Я знаю их десять лет.)
       А дочь их замужняя Анна
       Спросила:
       - Нет тот ли, поэт?
       - Ну, да, - говорю - он самый.
       - Блондин ?
       - Ну, конечно, блондин?
       - С кудрявыми волосами?
       - Забавный такой господин!
       - Когда он приехал?
       - Недавно.
       - Ах, мамочка, это он!
       Ты знаешь,
       Он был забавно
       Когда-то в меня влюблен.
       Был скромный такой мальчишка,
       А нынче...
       Поди ж ты...
       Вот...
       Писатель...
       Известная шишка...
       Без просьбы уж к нам не придет".
      
       И мельник, как будто с победы,
       Лукаво прищурил глаз:
       "Ну, ладно! Прощай до обеда.
       Другое сдержу про запас".
      
       Я шел по дороге в Криушу
       И тростью сшибал зеленя.
       Ничто не пробилось мне в душу,
       Ничто не смутило меня.
       Струилися запахи сладко,
       И в мыслях был пьяный туман...
       Теперь бы с красивой солдаткой
       Завесть хорошо роман.
       *
      
       Но вот и Криуша...
       Три года
       Не зрел я знакомых крыш.
       Сиреневая погода
       Сиренью обрызгала тишь.
      
       Не слышно собачьего лая,
       Здесь нечего, видно, стеречь -
       У каждого хата гнилая,
       А в хате ухваты да печь.
       Гляжу, на крыльце у Прона
       Горластый мужицкий галдеж.
       Толкуют о новых законах,
       О ценах на скот и рожь.
       "Здорово, друзья!"
       "Э, охотник!
       Здорово, здорово!
       Садись!
       Послушай-ка ты, беззаботник,
       Про нашу крестьянскую жисть.
       Что нового в Питере слышно?
       С министрами, чай, ведь знаком?
       Недаром, едрит твою в дышло,
       Воспитан ты был кулаком.
       Но все ж мы тебя не порочим.
       Ты - свойский, мужицкий, наш,
       Бахвалишься славой не очень
       И сердце свое не продашь.
       Бывал ты к нам зорким и рьяным,
       Себя вынимал на испод...
       Скажи:
       Отойдут ли крестьянам
       Без выкупа пашни господ?
       Кричат нам,
       Что землю не троньте,
       Еще не настал, мол, миг.
       За что же тогда на фронте
       Мы губим себя и других?"
      
       И каждый с улыбкой угрюмой
       Смотрел мне в лицо и в глаза,
       А я, отягченный думой,
       Не мог ничего сказать.
       Дрожали, качались ступени,
       Но помню
       Под звон головы:
       "Скажи,
       Кто такое Ленин?"
       Я тихо ответил:
       "Он - вы".
      
       3
      
       На корточках ползали слухи,
       Судили, решали, шепча.
       И я от моей старухи
       Достаточно их получал.
      
       Однажды, вернувшись с тяги,
       Я лег подремать на диван.
       Разносчик болотной влаги,
       Меня прознобил туман.
       Трясло меня, как в лихорадке,
       Бросало то в холод, то в жар,
       И в этом проклятом припадке
       Четыре я дня пролежал.
      
       Мой мельник с ума, знать, спятил.
       Поехал,
       Кого-то привез...
       Я видел лишь белое платье
       Да чей-то привздернутый нос.
       Потом, когда стало легче,
       Когда прекратилась трясь,
       На пятые сутки под вечер
       Простуда моя улеглась.
       Я встал.
       И лишь только пола
       Коснулся дрожащей ногой,
       Услышал я голос веселый:
       "А!
       Здравствуйте, мой дорогой!
       Давненько я вас не видала.
       Теперь из ребяческих лет
       Я важная дама стала,
       А вы - знаменитый поэт.
       ..........
      
       Ну, сядем.
       Прошла лихорадка?
       Какой вы теперь не такой!
       Я даже вздохнула украдкой.
       Коснувшись до вас рукой.
       Да...
       Не вернуть, что было.
       Все годы бегут в водоем.
       Когда-то я очень любила
       Сидеть у калитки вдвоем.
       Мы вместе мечтали о славе...
       И вы угодили в прицел,
       Меня же про это заставил
       Забыть молодой офицер..."
       *
      
       Я слушал ее и невольно
       Оглядывал стройный лик.
       Хотелось сказать:
       "Довольно!
       Найдемте другой язык!"
      
       Но почему-то, не знаю,
       Смущенно сказал невпопад:
       "Да... Да...
       Я сейчас вспоминаю...
       Садитесь.
       Я очень рад.
       Я вам прочитаю немного
       Стихи
       Про кабацкую Русь...
       Отделано четко и строго.
       По чувству - цыганская грусть".
       "Сергей !
       Вы такой нехороший.
       Мне жалко,
       Обидно мне,
       Что пьяные ваши дебоши
       Известны по всей стране.
       Скажите:
       Что с вами случилось?"
       "Не знаю".
       "Кому же знать?"
       "Наверно, в осеннюю сырость
       Меня родила моя мать".
       "Шутник вы..."
       "Вы тоже, Анна "
       "Кого-нибудь любите?"
       "Нет".
       "Тогда еще более странно
       Губить себя с этих лет:
       Пред вами такая дорога..."
      
       Сгущалась, туманилась даль...
       Не знаю, зачем я трогал
       Перчатки ее и шаль.
       ...........
      
       Луна хохотала, как клоун.
       И в сердце хоть прежнего нет,
       По-странному был я полон
       Наплывом шестнадцати лет.
       Расстались мы с ней на рассвете
       С загадкой движений и глаз...
      
       Есть что-то прекрасное в лете,
       А с летом прекрасное в нас.
       *
      
       Мой мельник...
       Ох, этот мельник!
       С ума меня сводит он.
       Устроил волынку, бездельник,
       И бегает, как почтальон.
       Сегодня опять с запиской,
       Как будто бы кто-то влюблен:
       "Придите.
       Вы самый близкий.
       С любовью
       Оглоблин Прон".
      
       Иду.
       Прихожу в Криушу.
       Оглоблин стоит у ворот
       И спьяну в печенки и в душу
       Костит обнищалый народ.
       "Эй, вы!
       Тараканье отродье!
       Все к Снегиной!..
       Р-раз и квас!
       Даешь, мол, твои угодья
       Без всякого выкупа с нас!"
       И тут же, меня завидя,
       Снижая сварливую прыть,
       Сказал в неподдельной обиде:
       "Крестьян еще нужно варить".
      
       "Зачем ты позвал меня, Проша?"
       "Конечно, ни жать, ни косить.
       Сейчас я достану лошадь
       И к Снегиной... вместе...
       Просить..."
       И вот запрягли нам клячу.
       В оглоблях мосластая шкеть -
       Таких отдают с придачей,
       Чтоб только самим не иметь.
       Мы ехали мелким шагом,
       И путь нас смешил и злил:
       В подъемах по всем оврагам
       Телегу мы сами везли.
      
       Приехали.
       Дом с мезонином
       Немного присел на фасад.
       Волнующе пахнет жасмином
       Плетневый его палисад.
       Слезаем.
       Подходим к террасе
       И, пыль отряхая с плеч,
       О чьем-то последнем часе
       Из горницы слышим речь:
       "Рыдай не рыдай - не помога...
       Теперь он холодный труп...
       Там кто-то стучит у порога...
       Припудрись...
       Пойду отопру..."
      
       Дебелая грустная дама
       Откинула добрый засов.
       И Прок мой ей брякнул прямо
       Про землю,
       Без всяких слов.
       "Отдай!.. -
       Повторял он глухо. -
       Не ноги ж тебе целовать?"
      
       Как будто без мысли и слуха
       Она принимала слова.
       Потом в разговорную очередь
       Спросила меня
       Сквозь жуть:
       "А вы, вероятно, к дочери?
       Присядьте...
       Сейчас доложу..."
      
       Теперь я отчетливо помню
       Тех дней роковое кольцо.
       Но было совсем не легко мне
       Увидеть ее лицо.
      
       Я понял -
       Случилось горе,
       И молча хотел помочь.
       "Убили... Убили Борю...
       Оставьте!
       Уйдите прочь!
       Вы - жалкий и низкий трусишка.
       Он умер...
       А вы вот здесь..."
      
       Нет, это уж было слишком.
       Не всякий рожден перенесть.
       Как язвы, стыдясь оплеухи,
       Я Прону ответил так:
       "Сегодня они не в духе...
       Поедем-ка, Прон, в кабак..."
      
       4
      
       Все лето провел я в охоте.
       Забыл ее имя и лик.
       Обиду мою
       На болоте
       Оплакал рыдальщик-кулик.
      
       Бедна наша родина кроткая
       В древесную цветень и сочь,
       И лето такое короткое,
       Как майская теплая ночь.
       Заря холодней и багровей.
       Туман припадает ниц.
       Уже в облетевшей дуброве
       Разносится звон синиц.
      
       Мой мельник вовсю улыбается.
       Какая-то веселость в нем.
       "Теперь мы, Сергуха, по зайцам
       За милую душу пальнем!"
       Я рад и охоте...
       Коль нечем
       Развеять тоску и сон.
       Сегодня ко мне под вечер,
       Как месяц, вкатился Прон.
       "Дружище!
       С великим счастьем!
       Настал ожидаемый час!
       Приветствую с новой властью!
       Теперь мы всех р-раз и квас!
       Без всякого выкупа с лета
       Мы пашни берем и леса.
       В России теперь Советы
       И Ленин - старшой комиссар.
       Дружище!
       Вот это номер!
       Вот это почин так почин.
       Я с радости чуть не помер,
       А брат мой в штаны намочил.
       Едри ж твою в бабушку плюнуть!
       Гляди, голубарь, веселей!
       Я первый сейчас же коммуну
       Устрою в своем селе".
      
       У Прона был брат Лабутя,
       Мужик - что твой пятый туз:
       При всякой опасной минуте
       Хвальбишка и дьявольский трус.
       Таких вы, конечно, видали.
       Их рок болтовней наградил.
       Носил он две белых медали
       С японской войны на груди.
       И голосом хриплым и пьяным
       Тянул, заходя в кабак:
       "Прославленному под Ляояном
       Ссудите на четвертак..."
       Потом, насосавшись до дури,
       Взволнованно и горячо
       О сдавшемся Порт-Артуре
       Соседу слезил на плечо.
       "Голубчик! -
       Кричал он. -
       Петя!
       Мне больно... Не думай, что пьян.
       Отвагу мою на свете
       Лишь знает один Ляоян".
       Такие всегда на примете.
       Живут, не мозоля рук.
       И вот он, конечно, в Совете,
       Медали запрятал в сундук.
       Но с тою же важной осанкой,
       Как некий седой ветеран,
       Хрипел под сивушной банкой
       Про Нерчинск и Турухан:
       "Да, братец!
       Мы горе видали,
       Но нас не запугивал страх..."
       ...........
      
       Медали, медали, медали
       Звенели в его словах.
       Он Прону вытягивал нервы,
       И Прон материл не судом.
       Но все ж тот поехал первый
       Описывать снегинский дом.
      
       В захвате всегда есть скорость:
       "Даешь! Разберем потом!"
       Весь хутор забрали в волость
       С хозяйками и со скотом.
      
       А мельник...
       ...........
      
       Мой старый мельник
       Хозяек привез к себе,
       Заставил меня, бездельник,
       В чужой ковыряться судьбе.
       И снова нахлынуло что-то...
       Тогда я всю ночь напролет
       Смотрел на скривленный заботой
       Красивый и чувственный рот.
      
       Я помню -
       Она говорила:
       "Простите... Была не права...
       Я мужа безумно любила.
       Как вспомню... болит голова...
       Но вас
       Оскорбила случайно...
       Жестокость была мой суд...
       Была в том печальная тайна,
       Что страстью преступной зовут.
       Конечно,
       До этой осени
       Я знала б счастливую быль...
       Потом бы меня вы бросили,
       Как выпитую бутыль...
       Поэтому было не надо...
       Ни встреч... ни вобще продолжать...
       Тем более с старыми взглядами
       Могла я обидеть мать".
      
       Но я перевел на другое,
       Уставясь в ее глаза,
       И тело ее тугое
       Немного качнулось назад.
       "Скажите,
       Вам больно, Анна,
       За ваш хуторской разор?"
       Но как-то печально и странно
       Она опустила свой взор...
       ...........
      
       "Смотрите...
       Уже светает.
       Заря как пожар на снегу...
       Мне что-то напоминает...
       Но что?..
       Я понять не могу...
       Ах!.. Да...
       Это было в детстве...
       Другой... Не осенний рассвет...
       Мы с вами сидели вместе...
       Нам по шестнадцать лет..."
      
       Потом, оглядев меня нежно
       И лебедя выгнув рукой,
       Сказала как будто небрежно:
       "Ну, ладно...
       Пора на покой..."
       ............
      
       Под вечер они уехали.
       Куда ?
       Я не знаю куда.
       В равнине, проложенной вехами,
       Дорогу найдешь без труда.
      
       Не помню тогдашних событий,
       Не знаю, что сделал Прон.
       Я быстро умчался в Питер
       Развеять тоску и сон.
      
       5
      
       Суровые, грозные годы!
       Но разве всего описать?
       Слыхали дворцовые своды
       Солдатскую крепкую "мать".
      
       Эх, удаль!
       Цветение в далях!
       Недаром чумазый сброд
       Играл по дворам на роялях
       Коровам тамбовский фокстрот.
       За хлеб, за овес, за картошку
       Мужик залучил граммофон, -
       Слюнявя козлиную ножку,
       Танго себе слушает он.
       Сжимая от прибыли руки,
       Ругаясь на всякий налог,
       Он мыслит до дури о штуке,
       Катающейся между ног.
      
       Шли годы
       Размашисто, пылко...
       Удел хлебороба гас.
       Немало попрело в бутылках
       "Керенок" и "ходей" у нас.
       Фефела! Кормилец! Касатик!
       Владелец землей и скотом,
       За пару измызганных "катек"
       Он даст себя выдрать кнутом.
      
       Ну, ладно.
       Довольно стонов!
       Не нужно насмешек и слов!
       Сегодня про участь Прона
       Мне мельник прислал письмо:
       "Сергуха! За милую душу!
       Привет тебе, братец! Привет!
       Ты что-то опять в Криушу
       Не кажешься целых шесть лет.
       Утешь!
       Соберись, на милость!
       Прижваривай по весне!
       У нас здесь такое случилось,
       Чего не расскажешь в письме.
       Теперь стал спокой в народе,
       И буря пришла в угомон.
       Узнай, что в двадцатом годе
       Расстрелян Оглоблин Прон.
      
       Расея...
       Дуровая зыкь она.
       Хошь верь, хошь не верь ушам -
       Однажды отряд Деникина
       Нагрянул на криушан.
       Вот тут и пошла потеха...
       С потехи такой - околеть.
       Со скрежетом и со смехом
       Гульнула казацкая плеть.
       Тогда вот и чикнуди Проню,
       Лабутя ж в солому залез
       И вылез,
       Лишь только кони
       Казацкие скрылись в лес.
       Теперь он по пьяной морде
       Еще не устал голосить:
       "Мне нужно бы красный орден
       За храбрость мою носить".
       Совсем прокатились тучи...
       И хоть мы живем не в раю,
       Ты все ж приезжай, голубчик,
       Утешить судьбину мою..."
       *
      
       И вот я опять в дороге.
       Ночная июньская хмарь.
       Бегут говорливые дроги
       Ни шатко ни валко, как встарь.
       Дорога довольно хорошая,
       Равнинная тихая звень.
       Луна золотою порошею
       Осыпала даль деревень.
       Мелькают часовни, колодцы,
       Околицы и плетни.
       И сердце по-старому бьется,
       Как билось в далекие дни.
      
       Я снова на мельнице...
       Ельник
       Усыпан свечьми светляков.
       По-старому старый мельник
       Не может связать двух слов:
       "Голубчик! Вот радость! Сергуха!
       Озяб, чай? Поди продрог?
       Да ставь ты скорее, старуха,
       На стол самовар и пирог.
       Сергунь! Золотой! Послушай!
       ............
       И ты уж старик по годам...
       Сейчас я за милую душу
       Подарок тебе передам".
       "Подарок?"
       "Нет...
       Просто письмишко.
       Да ты не спеши, голубок.
       Почти что два месяца с лишком
       Я с почты его приволок".
      
       Вскрываю... читаю... Конечно!
       Откуда же больше и ждать!
       И почерк такой беспечный,
       И лондонская печать.
      
       "Вы живы?.. Я очень рада...
       Я тоже, как вы, жива.
       Так часто мне снится ограда,
       Калитка и ваши слова.
       Теперь я от вас далеко...
       В России теперь апрель.
       И синею заволокой
       Покрыта береза и ель.
       Сейчас вот, когда бумаге
       Вверяю я грусть моих слов,
       Вы с мельником, может, на тяге
       Подслушиваете тетеревов.
       Я часто хожу на пристань
       И, то ли на радость, то ль в страх,
       Гляжу средь судов все пристальней
       На красный советский флаг.
       Теперь там достигли силы.
       Дорога моя ясна...
       Но вы мне по-прежнему милы,
       Как родина и как весна".
       ...........
      
       Письмо как письмо.
       Беспричинно.
       Я в жисть бы таких не писал.
      
       По-прежнему с шубой овчинной
       Иду я на свой сеновал.
       Иду я разросшимся садом,
       Лицо задевает сирень.
       Так мил моим вспыхнувшим взглядам
       Погорбившийся плетень.
       Когда-то у той вон калитки
       Мне было шестнлдцать лет.
       И девушка в белой накидке
       Сказала мне ласково: "Нет!"
      
       Далекие милые были!..
       Гот образ во мне не угас.
      
       Мы все в эти годы любили,
       Но, значит,
       Любили и нас.
      
       Январь 1925 г.
       Батум