Цветы
(Посвящается графу Григорию Александровичу
Кушелеву-Безбородко)
Пир в золотых чертогах у Нерона,
Почётный пир для избранных друзей...
Сам кесарь созвал дорогих гостей
На празднества в честь муз и Аполлона.
Сам кесарь муз избрал средь гордых жён
И юных дев блистательного Рима:
Особый день был каждой посвящён,
И каждая была благотворима.
Уж восемь раз решали первенств'о
Для новой музы брошенные кости,
И восемь раз ликующие гости
Меняли пир, меняли божество, -
И вот настал час для Мельпомены,
Для остальной красивицы-камены.
Триклиниум... От праздничных огней
Горят богов изваянные лики,
Горит цветной помост из мозаики,
Горит резьба карнизов и дверей,
И светятся таинственные хоры.
На раздвижном высоком потолке
Озарено изображенье Флоры -
В венке из роз, с гирляндою в руке:
Склонившись долу светлыми кудрями,
Богиня на послушных облаках,
С улыбкою весенней на устах,
Проносится над шумными гостями,
И, кажется, лилейные персты
Едва-едва не выронят цветы...
И кстати бы! давно пируют гости;
Давно в крат'ерах жертвенных вино
Пред стауи богов принесено
И р'озлито рабами на помосте;
Давно и навык и талант прямой
В науке пиршеств поваром наказан;
Давно и пёс цепочкой золотой
К тяжёлому светильнику привязан...
А всё ещё пирующим венков
Рабыни на чело не возлагали
И пышных лож ещё не устилали
Живым ковром из листьев и цветов;
Но каждое покрыто было ложе
Иль тигровой, иль барсовою кожей.
Среди чертога ложа с трёх его сторон;
Одно из с серебряною сенью: -
С приличной для пирующего ленью,
Возлёг на нём сам Нерон-Аполлон.
Он в одеяньи светоносца бога,
Алмазами горит его венец;
Алмазами осыпанная тога
На олимпийский шита образец
Из белонежной, серебристой ткани;
Ни обуви, ни пояса на нём;
Резной колчан сверкает за плечом;
Лук и стрела небрежно сжаты в длани.
У ног его Соффоний-Тигелин,
Наперсник и всемощный властелитель.
За дочерей Германика когда-то
В Калабрию он выпровожден был
И рыбаком дни жалкие влачил,
Пеняя на решение сената;
Сетями хлеб насущный добывал;
Привык к труду, незнаемого с детства,
И вдруг - отец богов ему послал
Нежданное, богатое наследство!
Купивши право снова въехать в Рим,
Явился он средь мировой столицы,
Завёл коней, возничих, колесницы
И отличён был Нероном самим.
Коварный, ловкий, наглый и пригожий,
Он образцом был римского вельможи.
Эпикуреец, баснословный мот,
Он Эбобарба изумил недавно
Своею роскошью и выдумкой забавной:
На пруд Агриппы им был спущен плот,
Уставленный трапезными столами
И движимый десятками судов;
Придворные, одетые гребцами,
Под звуки лир и голоса певцов,
Вздымали мерно вёсла золотые
И медленно скользили по воде;
Когда ж на тихо-дышащем пруде
Заколыхались сумраки ночные,
В густых садах зажглися фонари, -
И длился пир до утренней зари.
По берегам стояли павильоны;
У их порогов с пламенем в очах,
С венками на заёмных париках
Гостей встречали юные матроны.
Бессильны кисть и слово и резец
Для этих жриц и избранниц Гимена...
И вот уже двурогий свой венец
Сронила в море сонная Селена...
Но Тигеллин в пирах незабывал
На гласных дел, ни тайных поручений...
Теперь, под гнётом смутных впечатлений,
В триклиниум к Нерону он восстал:
Но понемногу стал повеселее, -
И скромно улыбается Поппее.
В этот день Поппея ездила с утра
По форуму; пред нею рабы бежали;
Испанские мулы её теряли
Подковы из литого серебра;
Чернь жадная квандригу окужала
Кричала: "vivat! ", простиралась ниц...
Потом Поппея ванну заказала
Из молока девятисот ослиц;
Потом на пир заботливо рядилась:
Бессценныи мирром тело облила,
Бесценный жемчуг в косы заплела,
И вечером в триклиниум явилась,
Прекрасна - неизменно молода,
Как томная вечерняя звезда.
Под складками лазурного хитона,
Прозрачного, как утренний туман,
Сквозит её полуразвитый стан,
Сквозит волна встревоженного лона.
Гибка, стройна, как тонкая лоза,
С приёмами застенчивой девицы,
Поппея на стыдливые глаза
Склонила белокурые ресницы.
Казалось, эти детские уста
Одни приветы лепетать умели,
И в этом взоре девственном светлели
Одна любовь, невинность, чистота...
Но кто знавал Поппею покороче -
Не верил ни в её уста, ни в очи.
Давно ли на Октавию она
Бессовестно Нерону клеветала
И скорбную супругу заставляла
Испить фиал бесчестия до дна?
... Пронеслась гроза,
И прошлое давно уже забыто было,
А в настоящем - новая беда!
В созвездии младых красот тогда
Взошло другое, яркое светило...
Досужий Рим, в честь новой красоты,
Жёг фимиам похвал и робкой лести
И рассыпал поэзии цветы.
Сам кесарь с юной римлянкою вместе
Любил бывать, любил ей угождать,
К Поппее охлаждаясь понемногу;
Но та свою душевную грозу
Старалася от кесаря скрывать:
В ней зависть, гнев и ревность возбудила
Последняя камена - Маскимилла.
На первом ложе, в первой стороны
От ложа осеннего Нерона,
Ты возлегла красавица-матрона,
Богиней цветоносной красоты!
Пурпурная туника Мельпомены,
Не удержась на мраморе плече,
Слилась с него на девственные члены,
Весь трепетный твой стан изоблича.
Твоя коса венцом трёхзвездным сжата;
Но, кажется, мгновение - и вот
Она алмазный обруч рвёт
И раздробится в Иверни агата
О дорогую моза'ику плит...
Соперница Киприды и Харит,
Одной рукой ты уперлась на маску,
Другой - ритон с фалернским подняла;
Сама любовь лукаво расплела
Твоей котурны узкую повязку;
Сама любовь глядит в твоих очах,
Пылает на зардевшихся ланитах,
Смеётся на коралловых устах...
Недаром в избалованных квиритах,
В изнеженцах Неронова двора
Ты пробудила дремлющие силы,
Недаром у порога Максимиллы
Они толпятся с ночи и до самого утра,
Недаром всё сильнее и сильнее
Кипит вражда ревнивая в Поппее!
Не перечесть поклонников твоих,
От бедного плебея до вельможи!
Глава разгульной римской молодёжи,
Законодатель пиршерств удалых,
Богач Петроний все дворцы и виллы,
Все земли, всех невольниц и рабов
Отдаст за взгляд приветный Максимиллы
И сам пойти в любовники готов;
Но Максимилле нужен не повеса:
Красавица взыскательна, горда -
Ей нужен муж совета и труда -
Могучий дух и воля Геркуллеса.
А вот и он, вот северный Алкид,
Сын Альбиона дальнего, Генгит,
Когда на берег непокорной Моны,
Удобное мгновенье излучив,
Светоний, тёмной ночью, чрез пролив,
Победные направил легионы,
И римляне в глубокой тишине
К отлогому прибрежью подплывали, -
Весь остров вдруг предстал пред них в огне:
Столетние деревья запылали
И осветили грозные ряды
Британцев. С распущенными власами,
Как фурии, с зажжёнными ветвями,
С речами гнева мести и вражды,
В рядах носились женщины толпою
И варваров воспламеняли к бою.
При зареве пылающих дубов,
При возгласах друидов разъяренных,
Посыпался на римлян изумленных
Дождь камней, стрел и копий с берегов.
Смутился строй воителей могучих;
Но крикнул вождь - и вмиг все берега
Они внесли орлов своих летучих
И ринулись на дерзкого врага:
Тогда-то в встречу сомкнутому строю,
Со шкурою медвежей на плечах,
С дубиной узловатою в руках,
Предстал Генгит, всех выше головою,
И римлян кровь ручьями полилась,
И дорого победа им далась.
Британцев смяли. Ранами покрытый,
Генгит упал на груду мёртвых тел
И взят был в плен, и нехотя узрел
И Тибр и Капитолий именитый.
На первых играх вождь британский был,
При кликах черни, выведен на арену
И голыми руками задушил
Медведя и голодную гиену.
Затем его позвали во дворец,
Одели в пурпур, щедро наградили,
Толпой рабов послушных окружили
И подарили волей, наконец:
Как птица, ждал он ветерка родного,
Чтоб улетеь в свою отчизну снова,
Но... Максимилла встретилась ему, -
И полюбил дикарь неукротимый,
И позабыл про Альбион родимый.
Суровый, равнодушный ко всему,
Что привлекало в городе всесветном,
В приёмной у красавицы своей
Он сторожем бессменным, безответным
Встречал толпы приветливых гостей.
К нему привыкли, звали Геркулесом -
Он молча улыбался каждый раз
И не сводил с кривитки юной глаз.
И вот, в укор искателям-повесам,
Он предпочтён и полюбился ей
Отвагою и дикостью своей.
Однажды кесарь новую поэму
Читал у Максимиллы; тесный круг
Её друзей и молодых подруг
Внимал стихам, написанным на тему:
"Can'ace parturiens". Он читал
И с каждою строкой одушевляляся;
Под льстивый шёпот сдержанных похвал
Гекзаметр, как волна, переливался...
Вдруг, на одной из самых сильных фраз,
Раздался храп заснувшего Генгита!
Приличье, страх - всё было позабыто, -
И громкий хохот общество потряс:
Заслушавшись стихов поэмы чудной,
Британец спал спокойно, непробудно.
В душе Нерона вспыхнула гроза:
Он побледнел: виски налились кровью,
Под бешено-нахмуренною бровью
Метнули искры впалые глаза,
И замер на устах оледенелых;
Но быстрый гнев ещё быстрей затих.
"Живи вовеки! - молвит Максимилла, -
Напрасно, кесарь, рассыпаешь ты
Пред варваром поэзии цветы:
В нём мощь убила плоти сила... "
Нерон смеялся, варвара обнял
И тут же всех присутствующих звал
К себе на пир...
Давно пируют гости;
Давно в кратерах жертвенных вино
Пред статуи богов принесено
И р'озлито рабами на помосте;
Давно и навык и талант прямой
В науке пиршеств поваром показан;
Давно и пёс цепочкой золотой
К тяжёлому светильнику привязан...
Нерон дал знак - и с озарённых хор
Певцов лидийских цитры зазвучали,
И стройный гимн пронёсся в пирной зале.
Блеснул победно Максимиллы взор,
И, от бессильной зависти бледнея,
Потупила глаза свои Поппея.
Клир воспевал царицу торжества,
Любимицу младую Аполлона,
Сошедшую на землю с Геликона.
Пропетый гимн придворная молва
Приписывали кесарю негласно,
И, как ни скромен автор гимна был,
Но дружный хор приветствий шумных ясно
Венчанного поэта обличил.
Нерон едва приметно улыбался
И лиру приказал к себе принесть:
Сам Аполлон, прекрасной музы в честь,
Хвалебный гимн пропеть намеревался.
Всё смолкло, гений тишины
Слетел с чертог на первый звук струны.
Нерон запел... Отчётливый, могучий
И гибких голос кесаря звучал,
Гремел грозой, дрожал и замирал
В мелодии менявшихся созвучий.
В них слышалась кипучая молва
И мощный отзыв непреклонной власти,
И робкая, покорная мольба,
И плач, и смех, и тихий шёпот страсти...
Певец умолк, а всё ещё вокруг
Ему внимали в сладком умиленьи...
Но миг один - и всё пришло в волненье, -
И весь чертог заколебался вдруг
Под непрерывный гул рукоплесканий,
Восторженных похвал и восклицаний.
В разгаре пир. Меняются чредой
Неслыханно-затейливые блюда;
Финифтью расцвечённая посуда
Везде блистает грудой золотой;
Прельщая вкус и удивляя взоры,
Обходят избалованных гостей
Заветные пат'еры и амфоры,
Бесценные и редкостью своей
И нектаром, заботливо хранённым:
Спокойное фалернское вино
Библосским искромётным смятено,
Библосское - фазосским благовонно,
Фазосское - коринфским вековым.
Шумнее пир, смелее разговоры,
Нескромней смех, живей огонь очей...
Одни в толпе ликующих гостей,
Потупили задумчивые взоры
Поппея и Соффоний-Тигелинн;
На их челе сомнение, забота
И тайный страх... Но Рима властелин
Софонию шепнул украдкой что-то,
А на Поппею бросил беглый взгляд -
И лица их мгновенно просветлели...
Меж тем тимпаны, трубы и свирели
И струны лир торжественно гремят,
И резвый рой менад гостей забавит,
И хор певцов царицу пира славит, -
Красавицу, богиню из богинь...
Уж з'а полночь... Гостей не потревожа,
Поппея тихо поднялась из ложа
И, скрытая толпой немых рабынь,
Скользнула незаметно из столовой.
Но видел всё внимательный Нерон:
Он также встал, нахмуренный, суровый,
И также вышел из чертога вон,
Безмолвно опершись на Тиггелина,
И двери затворилися за ним...
Переглянулись с ужасом немым
Все гости по уходе властелина...
Вдруг затрещал над ними потолок,
И Флора уронила к ним цветок.
Упала пышнолиственная роза...
За ней другая, третья... словно вязь
В перстах лилейных Флоры расплелась,
И, волею богов метаморфоза
Свершилась очевидно: с высоты
Вниз полились дождём благоуханным
Мгновенно оживавшие цветы.
Поражены явлением нежданным,
Вскочили гости, слов не находя,
Чтоб выразить всю силу изумленья,
Но - минул краткий миг оцепененья,
И мерный шум цветочного дождя
Покрыли оглушительные крики:
"Живи вовеки, кесарь наш великий!
Да здравствует божественный Нерон!
Благословленны дни его благие!.. "
Ликуют снова гости молодые,
И снова смех и чаш весёлый звон
Триклиниум умолкший огласили.
Недавний страх и ужас далеки.
Их ярких роз и белоснежных лилий
Свиваются пахучие венки;
Плетутся вязи блинные фиалок,
Нарциссов, гиацинтов, васильков...
"Менад сюда! Канатных плясунов!
Вина, вина! Кто пить устал, тот жалок!
Придумывай скорей, аржимагир,
Чем заключить достойнее наш пир! "
Все девять муз украшены венками;
На всех гостях гирлянды из цветов;
Все ложа, пол, весь длинный ряд столов
Усеяны, усыпаны цветами...
Пора рабам дать отдых и покой:
Генгит вскочил и ложе с места сдвинул
И пса толкнул могучею пятой:
Рванулся пёс, светильник опрокинул
И цепь порвал... И вот рабы ушли,
Ушли рабыни, плясуны, менады...
Кой-где погасли пирные лампады...
Весёлый смех и крики перешли
В невнятные слитые разговоры;
Замолкнул клир и потемнели хоры...
И падают, и падают цветы,
И сыплются дождём неудержимым...
В лугах и злачных пажитях под Римом
Три дня их сбросом были заняты
Селянки загорелые и дети...
И падают, и падают цветы,
И зыблются, как радужные сети,
Спущённые на землю с высоты.
Их сотня рук потухших хор кидает
Корзинами, копнами: аромат
Вливает в воздух смертоносный яд;
Клокочет кровь и сердце замирает
От жара и несносной духоты...
И падают, и падают цветы...
Напрасен крик пирующих: "Пощады!
Мы умираем! " Падают цветы -
Пощады нет: все двери заперт'ы;
Везде погасли пирные лампады...
В ответ на вопль предсмертный и на стон
В железных ветках завывали звери,
И за дверями хохотал Нерон.
Ещё мгновенье...
Растворились двери -
Великодушный кесарь забывал
Обиду, нанесённую поэту...
Впоследствии, припомнив шутку эту,
Позвал на пир гостей Гельобогал;
Но тем гостям плачевный жребий выпал:
Помешанный цветами их засыпал...
(1855)
