С вокзала брат поплелся на урок.
Он рад был дать какой угодно откуп,
Чтоб не идти, но, сонный, как сурок,
Покорно брел на Добрую Слободку.
Пятиэтажный дом был той руки,
Где люди пьют и мрут и кошки гадят,
Хиреют в кацавейках старики
И что ни род, то сумасшедший прадед.
Про этот ад, природный лицемер,
Парадный ход умалчивал в таблицах.
Вот отчего поклонники химер
Предпочитали с улицы селиться.
По вечерам он выдувал стекло
Такой игры, что выгорали краски,
Цвели пруды, валился частокол,
И гуще шел народ по Черногрязской.
С работ пылит ватага горемык.
Садится солнце. Приработок прожит.
Им не видать конца, и в нужный миг
За ними можно прозевать Сережу.
Но вот он пулей из-за тупика,
И - за угол, и, расплывясь в гримасу,
Бултых в толпу, кого-то за бока,
И - в сторону, и - ну с ним обниматься
Их возгласы увозят на возах,
Их обступают с гулом колокольни,
Завязывают заревом глаза
И оставляют корчиться на кольях.
В кустах калины слышат их слова.
Садовая не придает им весу.
Заря глотает пиво и права,
Что щурится, и точно смотрит пьесу.
Кирпич кармином капает с телег.
Снуют тела, и тени расторопней
Пластаются по светлой пастиле,
И тонут кони в зарево/м сиропе.
Затем кремень твердеет в кутерьме
Подушками похолодевшей лавы,
И пахнет, как крахмал и карамель
В стеклянной тьме колониальных лавок.
Прислушаемся все ж. "Вообрази,
Я чувствовал!" - "И я".- "Ты рад?" -
"Безмерно!"
"Но объясни!.." - "Мне завтра на призыв".
"И ты давно?.." - "Вчерашний день из Берна".
Нечаянности, новости. Друзьям
В один подъезд. Попутный комментарий.
"Мне на урок, а ты-то в чьи края?"
"Ты - маяться, а я других мытарить".
Ответ неясен, да и лень вникать.
Площадки гулким хором обещают
Подняться в пятый от ученика
И без хозяев поболтать за чаем.
Кому предназначался этот пыл?
Откуда столько наигрыша в тоне?
Кто ж вызвал эти чувства? Это был
Престранный тип с душой о паре доньев.
Благодаря ее двойному дну
Он слыл еще у близких единицей.
Едва ль там знали, что на то и нуль,
Чтоб сообразно мнимости цениться.
Заклятый отрицатель, враг имен,
Случайно он не стал авторитетом:
Я знаю многих, не дельней, чем он,
Себе карьеру сделавших на этом.
Довольно серый отпрыск богачей,
Он в странности драпировал безделье.
Зачем он трогал Ницше? Низачем.
Затем, что книжки чеков шелестели.
Однако рано забегать вперед.
Условимся пока смотреть сквозь пальцы,
Как человек лавирует и врет,
Блажит и носит имя Сашки Бальца.
Хотя пожар погас на пустырях,
Не так легко расстаться с чердаками,
Закату жалко этих растерях,
Забитых круглодневным чертыханьем.
Подобно стаду, с городских кладбищ
Бредет и блеет вечера остаток,
И сердце длинным на/щелком, как бич,
Все чаще огревает это стадо.
Оно давно в тоске, благодаря
Клопам и кляксам, векселям и срокам.
Ему навязан дылда в волдырях,
В суконной форме тайного порока.
Что это было? Кто его прервал?
Назад, назад! С какой он выси свергся!
Сперва ж однако... Никаких "сперва"!
Плевать ему на выродков и Ксерксов!
Ах, все равно. О боже! Он кишит
Их россказнями, точно дом - клопами.
Все ездили, а он к Москве пришит,
Хоть и в утробе знал ее на память.
Как им везет? Наташа, Сашка... Жаль,
Но все их знанье - одного покроя.
К кому ж пойдешь? Одна ночная даль
Приемлемые заключенья строит.
Она их строит из ветвей и звезд.
Как дикий розан в ворсяных занозах,
Весь воздух дня, весь гомон, весь извоз,
Вся улица - в шипах ее прогнозов.
Вот и сейчас в окно, как сквозь надрез,
Сочится смех, и крепнет вишни привкус,
И скачет чиж, и вечер детворе
Грядущей жизни делает прививку.
Возиться с Сашкой? А за что? За то,
Что этот уж и впрямь не жнет, не сеет?
Он вновь женат. С какой он простотой
Меняет их, как все свои затеи?
Ведь он дешевка, пестрый аграмант.
А может, и того еще махровей.
Да лишь пошляк и ярок, как роман,
И не стеснен своею скучной кровью.
Холодный гул перил пошел в подъем,
И вышиб дверь, и съехал вниз, как льдина.
Ударило столовым бытием.
Он очутился в гуще пестрядинной.
Курили, ржали, чашки покачнув,
Все двинулись. Под желтой лампой плавал
И падал на пол спутавшийся шнур
Восьми теней и им сужденных фабул.
Ничем не собираясь удивлять,
Он сел в углу, и разговор иссякший
Возобновился с шумом. Сам-девят,
Он никого не знал тут, кроме Сашки.
Естественно, что между чьих-то фраз
Вставлял и он свои, и все смеялись,
Но тут же забывал их каждый раз,
Далекий, как вчерашний постоялец.
Возможно, тут не одному ему
Не так легко на это все смотрелось,
И, схваченная в сроки, как в кайму,
И чья-нибудь еще томилась зрелость.
Но так кипел словесный пустоцвет,
Что вышивки и клобуки растений
Объединялись в высшем естестве
Из чувства отвращенья к этой сцене.
