Вот и зима. Трещат морозы.
На солнце искриться снежок.
Пошли с товарами обозы
По Руси вдоль и поперек.
Ползет, скрипит дубовый полоз,
Река ли, степь ли - нет нужды:
Везде проложатся следы!
На мужичке белеет волос,
Но весел он; идет-кряхтит,
Казну на холоде копит.
Кому путек, кому дорога -
Арине дома дела много!
Вставая с раннею зарей,
Она ходила за водой;
Порой белье чужое мыла:
Дескать, работа не порок,
Все будет хлебушка кусок;
Порою и дрова рубила,
Когда Лукич на печке спал,
Похмелье храпом выгонял;
От стужи кашляла, терпела
И напоследок заболела.
Лежит неделю - легче нет;
Уста спеклись, все тело ноет;
Едва глаза она закроет,
Живьем из мрака прежних лет
Встают забытые веденья...
Вот вспомнилась с грозою ночь:
В густом саду шумят деревья,
Из теплой колыбели дочь
Головку в страхе поднимает
И громко плачет и дрожит,
А муж неистово кричит
И стул, шатаясь, разбивает...
Вдруг тихо. Вот ее сынок,
Малютка, убранный цветами,
Покоится под образами;
Блестит в лампаде огонек,
В углу кадильница дымиться,
Стол белой скатертью накрыт,
Под кисеей младенец спит,
Она от ветра шевелится,
А солнце в горенку глядит,
На трупе весело играя...
И мечется в жару больная;
В ушах звенит, в глазах темно,
Из глаз ручьями слезы льются,
Меж тем как с улицы в окно
К ней звуки музыки несутся, -
Там, свадьбу празднуя, идет
С разгульным криком пьяный сброд...
В борьбе с мучительным недугом,
Смотря бессмысленно кругом,
Старушка встанет, и потом,
Вся потрясенная испугом,
Со стоном снова упадет
И дочь в беспамятстве зовет.
Лукич измучился с больною:
Сам кой-как печку затоплял
И непривычною рукою
Себе обед приготовлял.
Спешил на рынок, с рынка снова
Жену проведать приходил,
Малиной теплою поил:
Вспотеешь, будешь, мол, здорова, -
И снова дом свой покидал,
Куска насущного искал.
Вот входит Саша. Мать больная,
Кряхтя, ей делает упрек:
"Ты редко ходишь, мой дружок!
Я умираю дорогая...
Ох, тошно! так и давит грудь!
Хоть бы на солнышко взглянуть,
Все снег да снег!.."
- "Я к вам хотела
Вчера прийти, да то дела,
То гости..." Саша солгала:
Свекровь ей просто не велела,
Не приказал и муж: авось
Еще, мол, свидишься небось!
Старушка ложь подозревала,
По голосу ее узнала,
А голос Саши грустен был!
"Дитя мое, я... бог судил...
Дай руку!.. дай, моя родная!
Так... крепче жми!.. Ну, вот теперь
Легко..." И плакала больная;
Рыдала дочь. Без шума в дверь
Входила смерть.
Был темный вечер.
Порывистый, холодный ветер
В трубе печально завывал.
Лукич встревоженный стоял
У ног Арины. Дочь глядела
На умирающую мать
И все сильней, сильней бледнела.
Старушка стала умолкать
И постепенно холодела,
И содроганья ног и рук,
Последний знак тяжелых мук,
Ослабевали. Вдруг, рыдая,
Упала на колен дочь:
"Благослови меня, родная! "
- "Отец твой... нищий... ты помочь
Ему... наш дом..." - и речь осталась
Неконченой, - и тихий стон
Сменил слова. Но вот и он
Умолк. Развязка приближалась.
В тоске подъятая рука,
Как плеть, упала. Грудь слегка
Приподнялась и опустилась,
Взор неподвижный угасал,
По телу трепет пробежал,
И стихло все... Не умолкал
Лишь бури вой.
"Один остался!
Один как перст! "- Лукич сказал,
Закрыл лицо - и зарыдал.
Уснуло доброе сознанье!
Жизнь кончена. И как она
Была печальна и бедна!
Стряпня и вечное вязанье,
Забота в доме приглядеть
Да с голоду не умереть,
На пьянство мужа тайный ропот,
Порой побои от него,
Про быт чужой несмелый шепот
Да слезы... больше ничего!
И эта мелочь мозг сушила
И человека в гроб свела!
Страшна, ты роковая сила
Нужды и мелочного зла!
Как гром, ты не убьешь мгновенно,
Войдешь ты - пол не заскрипит,
А душишь, душишь постепенно,
Покуда жертва захрипит!
С рассветом буря замолчала,
Арина на столе лежала.
В лампаде огонек сиял;
Он как-то странно освещал
Лицо покойницы-старушки,
И неподвижной и немой,
И белые углы подушки,
Прижатой мертвой головой.
Убитый горем и тоскою,
Перед иконою святою
Лукич всю ночь псалтырь читал,
Уныл и тих его был голос;
От страха жесткий черный волос
На голове не раз вставал.
Казалось, строго и сурово
Глядела бледная жена;
Раба доселе, с жизнью новой
Вдруг изменилася она, -
Свою печаль припоминала
И мужу казнью угрожала...
Старик внимательно читал
И ничего не понимал.
Все буквы, мнилось, оживали,
Плясали, разбегались вдруг...
При обороте издавали
Листы какой-то чудный звук...
Меж тем соседки понемногу
Набились в горенку. Одне
Вздыхали и молились богу,
Другие в грустной тишине
С тяжелой думою стояли
Иль об усопшей толковали,
Что вот-де каковы дела-
Жила, жила - да умерла!
Мать столяра в углу стояла,
С кумой любимою шептала:
"Ведь на покойнице платок,
Что тряпка... ай да муженек!
Убрал жену, кулак проклятый!
О платье и не говорю -
Я вчуже от стыда горю:
С заплатой, кажется, с заплатой!..
А дочь слезинки не прольет...
Вот срам-то! инда зло берет!
Ах, я тебе и не сказала!
Хотела выйти... каково?
Да я-то шиш ей показала!
И мать-то, помянуть не тем,
Глупа была, глупа совсем! "
Соседки вышли. Стал совета
Отец у дочери просить:
"Ну, Саша! мать вот не отпета,
Где деньги? чем мне хоронить? "
- "Мой муж поможет. Попросите
Здесь посидеть кого-нибудь
И вслед за мною приходите".
- "Да! надо, надо шею гнуть!
И поделом мне! ох, как стою! "
И крепко жилистой рукою,
Становя на трупе взор,
Свой бледный лоб старик потер.
